– Николай Ильич, разрешите? – заглянув в кабинет, произнес меценат.

– Федор Михайлович, дорогой! – обрадовался приходу Лопухина полицмейстер. Всегда рад вас видеть! Вы у нас нечастый гость. Проходите, садитесь.

– Да все вот дела, делишки… – произнес Лопухин, проходя к столу, и усаживаясь на стул для посетителей. – И забежать некогда, поговорить… Как здоровье вашей любезной супруги?

– Просто прекрасно! – расцвел чиновник. – Мигрени Анну Палну больше не беспокоят! Прошли, как будто их никогда и не было! Федор Михайлович, ваш доктор – просто кудесник! Я перед вами в неоплатном долгу!

– Полноте, Николай Ильич! – отмахнулся Лопухин. – Ну, о чем вы? Какие промеж нами долги? Для меня честь помочь вам и вашему семейству.

– Спасибо, Федор Михайлович! Но я все равно вас отблагодарю настоящим образом!

– Николай Ильич… – укоряюще произнес Федор Михайлович.

– Все-все-все, умолкаю. Так что привело вас ко мне, Федор Михайлович?

– А я к вам, как раз по вашей, прямой и, так сказать, ведомственной части… – признался меценат.

Огарев обеспокоено приподнялся в кресле и огладил ладонями шикарные усы:

– Что случилось, Федор Михайлович? Уж не ограбил ли вас кто?

Лопухин плюнул через левое плечо:

– Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Нет, пока все в порядке!

– Пока? – удивился полицмейстер.

– Да, я думаю, что в ближайшее время меня попытается ограбить некий проходимец – Прохор Дубов.

– Откуда такая уверенность? – удивился Огарев, подобравшись, словно собака, берущая след.

– Не так давно этот Дубов вышел на меня с предложением продать ему один деревний манускрипт под названием «свиток Драхмадутты»…

– Да, мне известно о вашем увлечении древностями, – кивнул полицмейстер. – И в чем же проблема?

– Ну, во-первых, я не работаю с неизвестными мне партнерами, а я навел о нем справки – ну очень скользкий тип! Гастролер-бродяга мирового масштаба… Конкретно о нем ничего не известно… За руку никто не хватал… но тянется за ним дурнопахнущий шлейф… Вот чует мое сердце…

– Значит, вы ему отказали, а он?

– Начал угрожать, но не явно, а с подковыркой – я же говорю – скользкий тип! У меня на таких нюх – вот ей-ей, не погнушается и грабежом!

– Значит, вот что мы сделаем, дорогой вы мой Федор Михайлович: перво-наперво, установим за ним постоянное наблюдение. Приставим команду опытных филеров – пусть потаскаются за ним. А вам я выделю личную охрану…

– Спасибо, Николай Ильич, не надо – охрана у меня и своя есть, – отказался Лопухин.

– Тогда поступим так: вы распускаете слухи о том, где хранится ваш этот свиток. И мы там устраиваем засаду. Поведется ваш проходимец на грабеж – возьмем с поличным. Кандалы, этап, Сибирь!

Лопухин довольно улыбнулся:

– А мне нравиться ваша идея, Николай Ильич! Так и поступим…

***

Каин крался в ночной темноте по неосвещенному коридору особняка Лопухиных к рабочему кабинету хозяина. Возле запертых дверей он остановился и вынул связку отмычек. Легко вскрыв замок, запирающий дверь, он зашел в кабинет Лопухина и закрыл за собой дверь. В кабинете Каин осмотрелся в поисках сейфа, в котором, по его сведениям, меценат хранил самые ценные раритеты своей коллекции.

Но найти сейф ему было не суждено – зажегся свет и в кабинет вбежали полицейские и заломали Каину руки. Следом за полицейскими в кабинет зашёл с довольной улыбкой и сам Лопухин. Каин с заломленными руками исподлобья посмотрел на сияющего мецената.

– Ну, что, голубчик, – произнес с презрением Федор Михайлович, – а ведь я и не сомневался насчет тебя. И, как всегда, оказался прав в своей оценке. Никакой ты не коллекционер и не ученый. Ты – самый обычный воришка.

– Ага, обычный… – Каин истерически рассмеялся. – А ведь ты мог просто продать свиток или дать снять с него копию. Тогда бы и не случилось всего этого.

– Господа, спасибо за работу! – поблагодарил полицейских меценат. – Я обязательно попрошу его превосходительство полицмейстера Огарева поощрить вашу работу. А сейчас уведите его с глаз моих! Счастливого пути, господин Дубов, – произнес он, обращаясь к Каину, – ваш пеший экспресс отправляется по Большому сибирскому тракту!

27.03.1884 г.

Большой сибирский тракт.

Этап Нерчинской каторги.

Небо хмурилось с самого утра. В конце концов, оно зачастило мелким дождем, плавно перешедшим в мокрый снег. И без того раздолбанная дорога вмиг раскисла, превратившись в жидкую кашу, в которой увязли и люди, и лошади.

– Вот черт! – выругался старший этапа моложавый офицер Родимчик. – До централа еще верст сорок, а эти душегубы ползут, словно дохлые мухи!

– Хлипкий нонче тать пошел, ваш броть! – отозвался пеший конвоир Белоборотько, оказавшийся в этот момент рядом с лошадью офицера. – От я уж почитай третий десяток годов этапы сопровождаю, а такое послабление, вот ей Богу, первый раз вижу. Кандалы у них Гаазские[1], легкие, штырей нет – их цепями заменили! На дворе весна! Морозы позади! Топай и радуйся! Так нет жо, все одно – мрут! Хилый душегуб нонче, хилый!

– Эт ты точно заметил, – согласился офицер, – почитай только вышли, а в первой спайке уже два покойника!

– И эту падаль с собой тащить придется, – тяжко вздохнул Белобородько, – ключи от спайки есть только у коменданта централа.

– Черт! – вновь выругался Родимчик. – Ну почему в России все делается через жопу? Были б у меня ключи, отстегнул бы мерзавцев, да зарыл бы поглубже к чертям собачьим!

– Это ишшо нормально, – возразил Белобородько, – всего двое! Лет пять назад гнали мы этап на Акатунь, – продолжил он, поправляя оружие, – а с провиянтом оказия случилась. Не рассчитали. Даже нашему брату-солдату ремень затягивать пришлось. Ну а каторжан дохло от голоду без счету! Партию большую вели – почитай две тыщи одних только кандальных. Лето, жара, покойников раздуло, черви в трупах завелись, вонища за версту перед этапом бежит. А деваться некуда – ключи от спаек в централе! Делать, значит, нечего, их тоже с собой тащим, чтобы сдать по описи.

Белобородько передернул плечами, вспоминая пережитый ужас.

– Ничего, дошли! Чин-чинарем! Ни одного ханурика не потеряли! А здесь тьфу – две сотни душ! Ужели не дойдем? Через пяток верст хуторок небольшой будет. Недюжиное. В нем на ночлег остановиться можно, передохнуть. Если поторопимся – до сумерек будем!

– Давай, поторапливайся! – оживившись, крикнул Родимчик, представив себе горячий ужин и теплую постель. – Шире шаг, каторга!

– Шире шаг! – пронеслось по рядам конвоиров. – Давай, поторапливайся!

Родимчик пришпорил лошадь, направляя её к голове колонны. Бредущие в первых рядах каторжане были измотаны больше всех в партии: ведь именно они задавали скорость всей колонне, но всегда, по мнению конвоя, двигались слишком медленно. Именно в их спайке было уже два покойника, чьи окоченевшие тела по очереди несли заключенные, оказавшиеся с несчастными на одной цепи. Поравнявшись с головой этапа, офицер резко осадил лошадь. Животное поскользнулось и, проехав по грязи несколько метров, крупом сбило с ног двоих каторжан. Упавшие заключенные в свою очередь свалили еще нескольких товарищей по несчастью. Через несколько мгновений вся спайка барахталась в грязи, путаясь в оковах и тщетно пытаясь подняться. Этап встал.

– Твари! – рассвирепел Родимчик, выхватывая из-за голенища нагайку, которой в исступлении принялся охаживать упавших. – Встать, суки! Уроды! Встать!

Но копошащиеся в грязи каторжане, слыша свист кнута, лишь глубже вжимали головы в плечи, закрывались руками, стараясь уклониться от обжигающих ударов. На выручку офицеру сбежались рядовые. Слаженно действуя прикладами и сапогами, солдаты быстро навели порядок и поставили упавшую спайку на ноги. Колонна вновь продолжила движение.

– Ваш бродь, – позвал офицера Белобородько, – разрешите обратиться?