А теперь — женщину, что открыто Евгения ненавидит? За то, что совершил его отец, когда сыну было десять лет.

— Убить? В конце концов, ты — не виноватее Софии, а она будет жить. Ты согласилась, что мое решение справедливо. Назови своего любовника. Желательно — последнего, но если он настолько ужасен — любого другого.

— Какой ты добрый и милосердный. Аж тошно. А если он (этот мой любовник) уже женат — ты и ему новую жену подыщешь? Жаль, я не догадалась пригласить в постель почтенного отца пяти детей. Или варвара с окраины. А еще лучше — беглого квиринского раба. Еще можно банджарон из табора. Это было бы хоть забавно. — Смех резко оборвался. — Впрочем, ты еще можешь замуровать меня вместе с Романом. Казнь вполне в духе нашей родной Мидантии, не находишь? А он как раз очень жаждал стать моим любовником. Вряд ли правда в гробнице поместятся все его любимые игрушки, но ведь стены можно расширить.

— Оставь уже в покое Романа. Называй живых, Юли.

— Живых нет. Ты меня плохо слышал? На такую дорогую шлюху, как я, достойных покупателей не нашлось. А по зову сердца… прости, его у меня нет. Ни сердца, ни зова. Я — девственница, Эжен. Придется меня всё же казнить или искать мне супруга по другим критериям.

— Это очередная ложь?

— Зачем она мне? Я могла сказать, что повалялась с портовым матросом и забыла спросить его имя. Вызови лекаря, повитуху или проверь сам, — презрительное пожатие точеных плеч. — Мне плевать. Это не делает меня лучше или хуже. Я уже сказала: просто не успела продаться. Видишь, я — аморальна так, что даже говорю правду. Так что тащи уже сюда яд или шелковый шнурок и покончим с этим. Если хочешь — на твоих глазах. У меня хватит духу оборвать жизнь самой, не сомневайся. Ну, если, конечно, убийство своими руками не доставит тебе… немного радости.

Комната Романа, яд, шнурок. Всё это Евгению предлагает девчонка, выросшая на его глазах. Прочитавшая сотни таких же книг. Как давно она успела записать прежнего друга в извращенцы и садисты?

— Яд — твое оружие. Ты же дала его Софии.

— Да не яд это был, а сильное снотворное. Что я, спятила? Я даже не знаю всех противоядий, что ты хлещешь бокалами. Ты бы просто заснул надолго и нам не мешал. Убить тебя должны были не мы. Октавиан — не отравитель.

Октавиан — да. Но не он лично сговаривался с Софией. А Юли легко соврала бы и ему.

— Никто не виноват, что дура не поверила мне и струсила всерьез.

Просто хорошо тебя уже знала. Но при этом поверила настолько, что готова была вручить собственного ребенка.

— Зачем ты собиралась увезти мою дочь?

Хуже, что София о заговоре знала. Иначе ни за что не согласилась бы передать ребенка Юлиане. Даже на время.

— А сам не понимаешь? Не тебя же шантажировать — ты уже был бы трупом. Кто-нибудь стал бы править за нее. Я или Октавиан… кто выживет. Сам знаешь. Константин — не правитель. Не волнуйся — он просто не стал бы нам мешать. Добровольно. Он полностью верил Октавиану. А детей у него не будет — потому что не будет у Марии.

— Вы отлично всё спланировали. Константина с Марией — на трон, Вики — им в дочери, правит Октавиан. И что же ждало Софию?

— Не поверишь — то же, что устроил ей ты. И чего так хотела она сама. Замуж за своего гвардейца. Правда, в отличие от тебя, Октавиан ему графский титул давать не планировал. Но это уже детали. Кто же доверит такой дурочке воспитывать наследницу престола?

— Не могу поверить, что ты — та самая Юли. С кем мы прочли столько книг.

— Договаривай: и сыграли столько партий в ратники, — усмехнулась она. Уже привычно. С легким оттенком горечи. — А еще придумали другие имена и другой, совершенный мир. Эжен, может, он где-то и существует. Там дяди не свергают и не калечат племянников, мужья не травят жен, жены не режут мужей, а маленькие девочки не вырастают в шлюх и интриганок. Только мы-то здесь. Не волнуйся. Если тебе нужны площадь, плаха и другие доказательства твоей победы — пусть будет так. Видишь, я уже даже потренировалась? Я люблю красный цвет. Ты ведь в любом случае победил. Теперь будешь править долго и счастливо.

Ясно одно — отпускать Юлиану нельзя точно. Вне зависимости от наличия-отсутствия любовников. Неизвестно, что выкинет. Всем ли еще отомстила.

Или уже готовит новый список. Прежде Юли порой писала стихи… искренне или для отвода глаз. Теперь пришел черед другим записям.

Всё меняется, и ничто не остается неизменным. Особенно в родном отечестве.

Придется ей теперь интриговать прямо во дворце. Под круглосуточным присмотром.

Знакомая с детства комната, золотое вино. Родная с детства девочка, выросшая в опасную красавицу. В отравительницу и интриганку.

И непривычно пугающее чувство, когда отныне можно всё. Не что-то, от чего самого с души воротит, а всё для себя допустимое. И всё равно — будто летишь с обрыва. С того самого мига, как стилет пронзил грудь Романа, или еще раньше?

Будто ты уже перешел все возможные грани. А все прочие давно перепрыгнули их еще до тебя. А кто не успел — умер.

И когда начнет грызть неумолимая совесть? Евгений убил брата, сверг отца, предал доверие кузена. Так когда?

Когда-то с Софией Евгений с ума сходил, не понимая, что делает не так. С Юлианой подобных терзаний не будет точно — потому что не так всё с самого начала. И «так» вряд ли будет.

Любовь Софии он надеялся, мечтал заслужить. С Юлианой он сразу получит ненависть. Возможно, так честнее. Как в Мидантии и положено, верно?

— Если ты хоть чем-нибудь обидишь мою дочь…

Только такого шанса он Юлиане не предоставит. Никогда. Пока это зависит от него. Даже если Юли и впрямь планировала за Вики всего лишь править.

Даже если хорошо ее знавшая (и боявшаяся) София не испугалась доверить Юлиане дочь. Любимую и единственную.

— А она все-таки твоя? А то у меня были сомнения — больно уж глупа твоя София. Не беспокойся, Евгений. Если и обижу, то точно не Викторию. Мы, возможные бастарды, должны любить и поддерживать друг друга. К тому же, она ведь будет расти без матери, бедняжка. Совсем как я. Ты ведь тоже не доверишь дочь бывшей жене и гвардейцу… даже графу?

Не доверит. Но видеться не запретит. Хоть каждый день.

Интересно, верить Юли вновь он станет раньше, чем один из них умрет?

И нужна ли хоть одному из них эта вера? Если всё изначально было ложью.

— Тогда договорились, — усмехнулся узурпатор и братоубийца. — Я разведусь с Софией и женюсь на тебе…

А София наконец-то воссоединится со своей любовью. Кажется, сегодня — день счастливых сердец.

— … Но не короную тебя, как равную. Ты не сможешь стать Регентом. Если я умру — ты потеряешь всё. Так что травить меня тебе невыгодно. Вряд ли в Мидантии найдется ненормальный, готовый присягнуть тебе.

— Только потому, что я — женщина. Готовые присягнуть Роману нашлись бы.

— Возможно. Даже не сомневаюсь, что они уже были. И сейчас есть и злятся. К счастью, я женюсь не на Романе. И думаю, не стоит упоминать, что Октавиан не проронил ни слова в твою защиту?

Проронил не Октавиан. Вместо него — тот, кого все прочие воспринимали лишь как марионетку. И временный вариант. Или того, за кого можно править. Потому что он «полностью верит». В Мидантии.

— Я от него иного и не ждала, — горько скривились ее губы.

— Да, так бывает, когда берешь в союзники всех подряд. И предаешь каждого первого. Попробуешь меня отравить — выпьешь яд сама. Как и просишь сейчас. Не будем нарушать традиции. Мои условия тебя устраивают, или предпочтешь яд сразу?

Не предпочтет. Юли всегда предпочитала не проигрывать.

— Ты вообразил себя Октавианом? — усмехнулась она.

Нет. Ему не настолько повезло.

И шансов, что повезет хоть к годам Октавиана, — нет. Тот — не принц. И уж точно не император-узурпатор.

— Мне нет нужды кем-то себя воображать. Ты сама успела сказать: я — император Мидантии. Этого достаточно.

— Зачем тебе я? Я живая — опаснее мертвой, и ты это знаешь… Эжен.