В тот же миг четыре гвардейца в алых плащах вступили в перестиль.

Юлии даже не дали переодеться, не слушали ее возмущенных протестов. Она успела лишь накинуть на голову покрывало, и ее под руки, словно преступницу, выволокли из дома.

Насмерть перепуганную, Юлию доставили в императорский зал на Палатине, бросили к подножию каменного возвышения, где на троне в пурпурной тоге, с золотым венком на светлых волосах величественно восседал император. Рядом с императором замерла его стража в парадных одеждах с обнаженными, начищенными до зеркальности гладиусами, отражающими кроваво-красные ткани полудаментов. Перед троном несколько сенаторов, одетых в церемониальные тоги с напряженными, бледными лицами. Юлия знала каждого из них, но сейчас они показались ей незнакомцами, так странно было видеть, как они отворачиваются при виде нее, прячут взгляды. Только двое – Марк Нерва и Клемент Аррецин – поприветствовали патрицию. Первый легким поклоном, второй насмешливым кивком и кривой улыбкой, которая была еще хуже, чем полное игнорирование остальных ее персоны.

Юлия понятия не имела, зачем ее так спешно потребовал к себе император, почему с нею обращаются столь бесцеремонно, хотя небезосновательно подозревала, что дело не обошлось без Корнелия. От сильного волнения все внутри холодело, но она старалась не выдать владеющих ею чувств. Оставшись коленопреклоненной, она опустила взор и молча ждала, когда Домициан или его приспешники соизволят к ней обратится.

Император, не стесняясь, разглядывал ее, удивляясь тому, до чего она похожа на брата, но в тоже время совершенно другая. Ее красота не померкла с беременностью, наоборот, как будто еще больше расцвела. Смягчились властные черты лица, в глазах появилась тихая задумчивость вместо хищного блеска. Выступающий живот уже не могли скрыть складки белоснежного пеплума и легкое кремовое покрывало, окутывающее ее с головы до ног.

– Прекрасная Юлия, – вымолвил он, вдоволь налюбовавшись ею, – Я вижу, что твой покойный муж все-таки получит наследника. Скоро ли настанет срок?

– Сразу после сентябрьских нон, – ответила она, понимая, что это лишь предисловие. Слишком все напряжены вокруг, а император так вообще, как будто не в себе. Его рука, сжимающая обрывок папируса, чуть заметно дрожала, другая – нервно теребила складки тоги.

– Кто заботится о тебе сейчас, после смерти мужа? Женщина не может долго оставаться сама по себе, тем более в твоем положении.

Юлия решилась вскинуть на цезаря взгляд. Может быть, она здесь из-за чьего-то корыстного желания жениться на ней? Может быть, Домициан всего лишь решил ее просватать? Но нет. По лицу императора понятно, что эти вопросы он задает без интереса, его мучает что-то другое.

– Мой избранник сейчас в дальнем плавании, – честно призналась она, – После его возвращения мы немедленно сыграем свадьбу. А пока, в его отсутствии и в отсутствии любимого брата, я неустанно молюсь Юноне о поддержке и защите, приношу в ее храм на Капитолии щедрые дары.

– Твой брат… – вымолвил цезарь, – Почему он не принимает участия в твоей жизни? Что за нужда прогнала его из Рима?

Юлия невольно вздрогнула. Все-таки ее подозрения оказались верны. Сколько неподдельного интереса вдруг появилось в голосе императора. Только ему ли не знать почему Корнелия сейчас нет в Риме.

– Мой брат непременно позаботился бы о моем благополучии, если бы мог оставаться со мной, – печально произнесла она, – Но тебе, государь, больше других должно быть ведомо, почему он уехал и почему не может вернуться.

Домициана передернуло от ее дерзости. Она действительно очень похожа на брата и не только внешне.

– Хочешь обвинить меня в его изгнании?

Голос прозвучал очень мягко, но в этой мягкости Юлия услышала скрытую угрозу.

Ей было очень страшно. В Риме, что ни день, кого-нибудь хватали на улицах или прямо в уважаемых домах, кидали в застенки, пытали. Еженедельно в Амфитеатре Флавиев проходили изощренные казни. Не далее, как три дня назад центурион увел ее давнего знакомого Клодия, мужа Ливии, и с тех пор он томился в темнице. Ливия, поблекшая, напуганная, просила Юлию хоть что-нибудь сделать, помня, как много у Юлии знакомых в сенате. Но Юлия ничего не могла. Ни один сенатор никогда не пошел бы против воли императора даже ради ее прекрасных глаз.

Юлия боялась настроений сидящего перед ней на троне человека. Его власть сейчас была абсолютной. Его воля беспрекословно исполнялась. Она понимала, что неуверенность и страх за себя и свой трон делают его таким. Он боялся врагов, уничтожал врагов и плодил врагов своими неразумными поступками. Но поделать с этим никто ничего не мог. За императором стояла вся армия и особенно его любимые преторианцы.

Юлии было очень страшно, но гордая патриция ни за что не призналась бы в этом. Нельзя показывать свою слабость, если хочешь выстоять. В то же время собственное бессилие перед этим жалким, но могущественным человеком, вызывало в ее душе бурю негодования.

– Разве может простая женщина в чем-то обвинять великого правителя Римской империи? – произнесла она, пряча взгляд под длинными ресницами, – Я всего лишь предположила, что тебе, государь и бог, ведомо гораздо больше, чем простым смертным. Больше, чем мне.

Домициан решил пока удовлетвориться таким ответом. Все равно она заплатит за каждый свой проступок, за каждое дерзкое слово.

– Часто ли ты получаешь письма от брата? – спросил он с нежной полуулыбкой на алых устах.

Юлия сдвинула брови, пытаясь понять, чего он хочет от нее на самом деле. Рядом с цезарем, насмешливо изогнув тонкие губы, замер Клемент Аррецин. В его глазах полыхало темное пламя. Юлия видела – он ждет не меньше, чем цезарь нужного ответа от нее, только какой ответ меньше всего навредит любимому брату? Зачем им его письма?

– Я получила несколько писем, одно, совсем недавно, – ответила она, решив, что правда все-таки надежнее, – Корнелий пригласил меня на пир в нашем родовом поместье.

Домициан вздрогнул. Она не скрывала существования злополучного письма. Не оттого ли, что считала его уничтоженным?

– Что же ты сделала с тем последним посланием? – проговорил он еще ласковее, чем прежде, заставив Юлию задрожать. Ледяной взгляд императора слишком контрастировал с его голосом.

– Мой повелитель! – вымолвила она, стараясь тем не менее по-прежнему говорить спокойно, – Я бережно храню все письма моего любимого брата.

– Хранишь? Неужели сохранила и это, последнее?

– Это так, государь и бог.

– Ложь! – вскричал цезарь, покрываясь красными пятнами гнева. Он чуть подался назад, словно боялся заразиться лживостью от стоящей перед ним на коленях женщины.

Юлия с искренним удивлением взглянула на него. Что происходит? Отчего так зол повелитель Рима? Зачем вызвал ее сюда и задает столь странные вопросы?

– Вот так ты хранишь его письма? – цезарь резко нагнулся вперед, размахивая перед ней обрывком папируса. Естественно, она не смогла увидеть написанных там строк и понять, чем ее пытаются запугивать.

– Прочти! – велел император Клементу, протягивая ему этот жалкий клочок.

Юлия удивилась и испугалась еще больше, когда тот принялся читать. Она мгновенно узнала письмо Корнелия. Знакомые строки звучали из чужих уст совершенно иначе, в них явственно слышалась неподдельная ненависть к нынешнему правителю Рима. Или это интонации Клемента так ужасно все исказили? Молодая женщина невольно охнула, не сумев на этот раз совладать с собой. Зачем кому-то понадобилось рыться в ее бумагах? Как письмо попало в руки Домициана? Почему больше, чем наполовину сожжено?

– Что это, мой государь? – решилась спросить она.

– Ты думала, никто не узнает о деяниях твоего брата, если ты предашь письмо огню? – почти спокойно осведомился император, – Ты ошиблась. У Корнелия нет ни капли осторожности. Он выставляет напоказ все, чем живет. Его не заботят традиции, не так ли? Он не желает признавать законную власть. Глупость это, нахальство или умышленная измена? Видимо он сам собирается однажды переписать законы империи?