Из рядов арабов выехали воины-мубаризуны, отборные бойцы-поединщики, задачей которых было выбить командный состав и лучших из солдат. Синайские кочевники уже знали, что вызывать на бой солдат из египетских легионов бесполезно, а вот эти не знали. Получается, не врал император. Пришли сюда те арабы, которые с войском халифа Али в Ираке бились.

— Да пристрелите уже этих скоморохов, — не выдержал Вячеслав. — Чего вы на них пялитесь? Они же мечтают сдохнуть как мученики, ну вот и пусть сдохнут!

Взвились стрелы, и несколько поединщиков упало замертво, а остальные бросились в строй, зажимая раны. Арабы заорали в возмущении. В их глазах произошедшее стало актом невероятной трусости и подлости, чудовищным нарушением обычаев, почти кощунством. Поединок перед боем — священен. Вперед выехал воин лет тридцати с небольшим. Он держал в руке белый платок.

— Люди Египта! Я вижу головы! Целое поле голов, которые созрели для жатвы и ждут жнеца, и я тот, кто свершит это дело. Я не вижу ваших лиц, но лишь кровь промеж ваших тюрбанов и бород, сыновья шлюхи! Вы, египтяне, лжецы и негодяи, подонки из подонков и богомерзкие содомиты! Я не тот муж, которого могут напугать надутые бурдюки, и меня невозможно смять, подобно сушеной фиге, собачье вы дерьмо! Итак, бойтесь, ибо в моих силах ободрать вас, как кору с дерева, отлупить вас, как лупят верблюда, отбившегося от каравана, и стереть вас в порошок, как люди истирают пшеницу промеж жерновов, как лепешка дерьма рассыпается под колесом телеги! Я — Буср, сын Абу-Артата, муж, который держит свое слово, и когда я кого-нибудь брею — то снимаю волосы до крови! (1). Покоритесь нам! Заплатите джизью или примите ислам, и тогда мы станем друзьями! Если же нет, то приготовьтесь сражаться с нами!

Войско египтян молчало, и тогда всадник взмахнул рукой, и мусульмане бросились в атаку…

Бурная волна из людей с фанатично горящими глазами, в длинных, до пят, бурнусах и в сандалиях с деревянными подошвами, ударилась о строй легиона. Вперед пустили нищих сирийцев, которым только предстояло завоевать уважение настоящих воинов. Первый ряд их повис на копьях солдат почти сразу же, а остальные с воем вгрызлись в строй египетского войска. Они были плохо обучены и скверно вооружены, но Вячеслав чувствовал, что это только начало.

Мусульманская пехота воевала с легкими щитами и копьями. Раньше лишь немногие пользовались луком, и только самые богатые и знатные имели мечи. Хотя сейчас, когда подати и гигантская добыча обогатили нищих когда-то бедуинов, с оружием стало куда лучше, чем во времена халифа Умара. Чуть ли не половина воинов-мусульман носила железный шлем, а слабые арабские луки заменили луки сложные, привезенные из Персии. Те, усиленные роговыми накладками, били куда дальше, чем изделия предков. Воины из хороших семей носили кольчуги под плотным цветастым халатом, а сандалии, где вечно под стопу набивался раскаленный песок, заменили кожаные башмаки или хазарские сапоги. Они для всадника были куда удобнее, чем обычная обувь кочевника.

— Мясо вперед пустили, — бурчал себе под нос Вячеслав, который управлял боем как неведомый здесь дирижер своим оркестром. Он посылал резервные сотни в те места, где строй опасно прогибался, и отводил назад уставших воинов. Люди ведь не железные. Тяжелой конницы у него не было вовсе. В бою с арабами от нее не слишком много толку, но вот сегодня она бы пригодилась… Впрочем, единственным полком клибанариев командовал побратим Айсын, который находился в полутора тысячах миль от этого места.

— Эх, где ты сейчас, рожа косоглазая! — грустил Вячко. — Сейчас бы сотни три твоих всадников, мы бы их как цыплят перетоптали! Кто же знал, что легионы на открытое место вести придется! Вот ведь глупость какая!

Сирийцы отхлынули, а на строй египтян пошла отборная пехота из прошедших огонь и воду мужей арабского бану Кальб, верных союзников халифа Муавии. А это совсем не сирийцы, вышедшие в свой первый поход. Это уже было очень серьезно. Сеча закипела со всех сторон. Множество копий было поломано и изрублено, и в ход пошли мечи и саксы длиной в локоть. Плотный строй, укрытый огромными щитами-скутумами, почти непроницаем для пехоты, но только не тогда, когда войско рубится без остановки уже полдня, и его вдвое меньше, чем противника. Чудес не бывает, это ведь война, а не сказка.

— Превосходный, — подскакал командир шестого легиона, — если войско императора не подойдет, нам крышка. Они же свежие силы постоянно вводят. Их вдвое больше. Если каре разорвут, нам конец. Они ведь еще даже конницу в бой не бросили.

— Сам вижу, — процедил Вячко и отхлебнул из серебряной фляги. — Подойдет император, Анастасий, не может не подойти…

— Да уже пора бы, — невесело усмехнулся тот и повернул коня к своим. Там его легион сделал пару шагов назад, оставляя в пыли тела товарищей. Воинов становилось слишком мало, нужно делать строй короче, иначе его прорвут.

Тьма упала на землю так, как и всегда это случалось в Египте. То есть в мгновение ока. Вот еще только что вовсю светило солнце, а теперь оно прячется за горизонтом, разливая вокруг густую и темную, словно чернила, ночь. Бездонный небосвод, пронизанный частыми дырами звезд, равнодушно обнял уставших людей, которые весь день убивали друг друга непонятно зачем. Спали без сил и арабы, и египтяне. Спали ровно до того момента, когда солнышко показалось острым краем над горизонтом, прогоняя своими лучами тьму. Люди, тело которых ломило от невыносимой усталости, поднимались и шли к командирам. Они съедят горсть фиников и сушеного мяса, а потом снова построятся для битвы. Ведь еще ничего не закончилось.

— Нам бы день простоять, да ночь продержаться! — твердил Вячко присказку, которую часто слышал от старого государя Само. — Император придет на помощь. Он не может не прийти!

Впрочем, что-то в глубине души говорило ему об обратном. Вячеслав вытащил меч и полюбовался переливами булата. Сегодня этому мечу предстоит испить вражеской крови. Это опытный военачальник знал точно. У него осталось меньше пяти тысяч воинов, из которых ранена четвертая часть. Будет чудом, если они продержатся хотя бы до заката.

1 Автор слегка видоизменил речь полководца Куляйбы ибн Юсуфа по прозвищу «Аль-Хадджадж» (костолом), сказанную при взятии мятежной Куфы в 701 году. Приведено как образчик переговоров того времени.

В то же самое время. Александрия.

Коста пробирался через гомонящую толпу, расталкивая всех локтями. Восточный базар — он такой: яркий, шумный и деловитый. Тут нельзя зевать, иначе обязательно пропустишь что-нибудь. Например, верблюд заденет тебя боком, или мальчишки вырвут кошель из рук. Базар всегда наполнен улыбкой и радостью, пусть не всегда искренней. Ведь таков закон торговли. Не умеешь улыбаться — ничего не продашь. Но сегодня на базаре не улыбались. Сотни людей вокруг гудели, словно рой шершней, наливаясь тяжелой, свинцовой злостью. Император Василий, да будет благословенно его имя, ушел воевать с арабами, но зачем-то оставил две полных тысячи для защиты города. А от кого его, спрашивается, нужно защищать? До мест, где идет война — дней десять пути. С запада столицу прикрывает префект Киренаики и царь Гарамы, окопавшийся в самом центре ливийских земель. А что делают солдаты, когда попадают в беззащитный город, да еще и на другом краю землю? Правильно. Они начинают безобразничать, чувствуя свою безнаказанность. Да и кого им бояться? Три сотни городских стражников из выслуживших срок воинов были им на один зуб. Александрия, измученная бесчинствами солдатни, закипала. Тут уже отвыкли от подобного безобразия. Август Святослав карал за такое без пощады. Впрочем, у этих бесчинств обнаружилась некоторая система, о чем и догадался Коста, слушая людей на рынках и в харчевнях. Слушал, пока это еще было возможно, потому что торговле в городе грозил коллапс. Солдаты грабили лавки. Они грабили караваны с едой, которые приходили сюда, а потому поток товаров грозил иссякнуть вовсе, и уже очень скоро.