Резные двери парадного входа затряслись от настойчивого стука. Кто-то колотил в них рукоятью кинжала и орал, требуя отворить, но Хотен даже не стал время тратить на пустые разговоры. Парадный вход — самое уязвимое место. Он широк и помпезен. Не может быть по-другому во дворце римского императора. Зато сюда вынесли целую гору столов и стульев, и теперь украшенный мозаиками и фресками покой представлял собой заваленную резной мебелью баррикаду, за которой укрылась полная сотня бойцов, из которых лишь десяток гвардейцев носил доспех. Городским стражникам такая роскошь не полагалась. Зато здесь имелся неплохой запас оружия и стрел, а пользоваться луками умели почти все. В стражу теперь брали не нубийцев с палками, а ветеранов, выслуживших свой срок в легионе.

— Ну, господи благослови! — сказал Хотен, который передал командование на этом участке десятнику, и побежал к задним воротам, через которые во дворец завозили припасы и еду.

Створки, запиравшие въезд во внутренний двор, лишь немногим отличались от крепостных, но много ли понадобится времени, если наемники снимут мачту с какого-нибудь корабля и превратят ее в таран. Со стороны площади ведь уже превратили. Хотен слышал уханье разгоряченных воинов и ритмичные удары. Рано или поздно не выдержит коробка, или наемникам надоест, и они разобьют двери топорами. Его опасения подтвердились. Задние ворота тоже разносили огромным бревном, и они ходили ходуном, жалобно скрипя под могучими ударами.

— Людей понапрасну не теряй, — сказал Хотен десятнику. — Если двор малой кровью не удержишь, уходи внутрь.

— Мы телегами ворота перекрыли, — усмехнулся десятник, — а сами за щитами спрячемся. Кровью умоются, командир.

Осталась пара боковых выходов, которые Хотену нужно осмотреть. Через один просители попадают в приемную референдария, вельможи, принимающего прошения и жалобы, а через второй приходят на службу чиновники великого логофета Стефана. С боковыми выходами будет попроще. Там стоят обычные двери из мореного дуба, толщиной в четыре пальца. Они перекрыты толстым брусом сверху и снизу. Чтобы вынести их топорами, понадобится не один час. Десяток на каждую будет вполне достаточно. Капитан был доволен собой. То, чему его учили столько лет, не прошло даром. Он защитит семью своего господина.

Шишка, одетый в неприметный доспех и плащ, пристально вглядывался в происходящее у парадных дверей. Господин почтил его своим доверием. Он поручил ему найти золото, которого в Александрии были горы, и Шишка его нашел. Да, их тут ждали, но вывезти казну из города не успели. Она сложена во дворце, как господин и предполагал. А еще там лежат капиталы здешних купцов, которые все как один, внезапно оказались нищими голодранцами. Шишка сам прижег пятки парочке из них, и они признались, где спрятали золото. Ну что же, он исполнит свой долг.

Парадный вход крушили бревном, взятым с аквилейского лесовоза, который, к своему несчастью, приплыл сюда вчера. Еще одно такое же бревно потащили к задним воротам. Впрочем, патрикий не слишком верил в легкую прогулку. Гвардейцы — отличные рубаки, закованные в доспех от макушки до пят. Их с самого детства мясом от пуза кормят, оттого они на полголовы выше вымахали, чем воины в его полку. И биться в железе целый день могут. Хорошо, что их тут сотня всего.

Крошечные окошки дворца сделаны по египетскому обычаю. Тут солнце — не благо, а зло. Прячутся от него, а не впускают дом. Да и песок, который частенько несет злой ветер из ливийской пустыни, не лучше ничуть. Тонкая противная взвесь забивается в мельчайшую щель, не давая дышать, заставляя людей закрывать лица платком. Время Засухи — так называют здесь лето, которое начинается в марте. Тут нет весны или осени. Только Время Половодья и Время Всходов. Эта земля живет не так, как весь нормальный мир. Потому-то и окна тут маленькие, весьма неудобные. Не пролезть через них, и даже не выстрелить, ведь их делают под самым потолком. Хотя нет! Патрикий ошибся. Этот проклятый дворец построен для войны, а не для того, чтобы показать величие августов. Стеклянная створка откинулась, и лучник выпустил в толпу несколько стрел, после чего скрылся.

— Вот дьявол! — расстроился Шишка, видя, как трое упали замертво, а еще один пошел назад, баюкая раненую руку. Он рявкнул. — Лучники! Держать окна!

Дело пошло получше, и теперь стрелки успевали делать один выстрел, не больше. Впрочем, попасть в окошко и попасть в плотную толпу — это совсем не одно и то же. Ромеи валились один за другим, а из защитников сразили едва ли двоих. Вокруг воинов, крушивших тараном двери, выстроились щитоносцы, образовавшие подобие черепахи. Не слишком плотное, но достаточное, чтобы защитить тех, кто раскачивал бревно. Проклятые двери открывались внутрь, и они должны были уже распахнуться, но почему-то делать этого не хотели.

— Сиятельный! — подбежавший сотник из ближних почтительно склонился перед ним. — Я думаю, там два или три дубовых бруса, и они лежат на крюках, вделанных в стену. Предлагаю разбить двери топорами и брусья сбросить.

— Делай! — кивнул Шишка, который и сам пришел к похожему выводу. Не бывает чудес, а на то, чтобы разнести такие двери ударами бревна, уйдет не один час. Построено тут все на совесть.

Несколько сильных воинов с уханьем били топорами, раскалывая двери на щепки. Осталось совсем немного до того момента, когда прорубят сквозную дыру и сбросят запорные брусья. И тогда лавина воинов ринется внутрь и сметет защитников. Их просто задавят массой. То, что из них перебьют две трети — не беда. Им все равно не жить, ведь отборная тысяча мечников-скутариев ждет своего часа. У патрикия Евгения, урожденного босяка Шишки, есть приказ, и он его выполнит. Только сделать все нужно быстро. Август Святослав вот-вот вернется из Карфагена. Шишка улыбнулся и предался сладким мечтам. Господин назначит его экзархом Африки, а это власть почти что царская, и она приближается с каждым ударом топора. Тяжелые створки распахнулись, и лавина воинов ринулась во дворец императоров. Все случится еще до заката…

В то же самое время. Мейсен. Земли племени далеминцев.

Земли далеминцев восстали. Верным остался только сам град Мейсен, где стояла фарфоровая мануфактура, принадлежавшая Приказу Большого дворца и семье Бань. Потерять его было нельзя, а потому в свое время сюда нагнали столько отставников-ветеранов, что мятежные владыки решили на рожон не лезть. Походили вокруг, как голодные собаки и ушли к Праге, подумав, что вернутся позже.

Княгиня Ванда молилась Богине на глазах сотен людей. Плавные движения, которыми она рассыпала жито на капище, были отработаны тысячами повторений. Свекровь хорошо учила ее. Княгиня благословляла детей, которых ей протягивали, благословляла баб, которые просили легких родов, благословляла больных и увечных, не показывая страха или брезгливости. Это ее высокое служение, ее долг перед семьей и страной. Только одно печалило княгиню: она, перешагнувшая на четвертый десяток лет, потеряла то сладостное чувство единения со свои божеством, которое раньше захлестывало ее как блаженная волна. Еще лет десять назад она, впитывая в себя жадные взгляды толпы, словно улетала за кромку неба, где познавала немыслимое счастье. А вот сейчас это чувство пропало, а служение перестало приносить ей прежнюю радость, превратившись в тягостное ярмо.

Она не понимала сначала, почему это стало так. Да только если когда-то она как будто попадала в Ирий, каленой стрелой своего разума прорываясь через тенета бренного мира, то с каждым днем Ирий отдалялся от нее, а потом и вовсе отгородился прочной стеной, за которую ей не было ходу. Как это могло получиться? Она терялась в догадках. И вот однажды, когда вместо душевного подъема и притока силы она снова ощутила лишь пустоту и скуку, Ванда призналась во всем мужу. Она рыдала как девчонка, не понимая, что происходит.

— Богиня покинула меня, государь муж мой, — всхлипнула она, доверчиво уткнувшись в плечо самого дорогого ей человека. Она знала, что он не осудит ее, хоть и был христианином. — Почему? За что?