Это логично. Тем не менее подобное публичное покаяние мне кажется очень важным с практической точки зрения. Мы не должны повторить эту ошибку. Путин не вечен, и мы не знаем, каким будет сценарий его добровольного, принудительного или естественного ухода. И из собственной истории мы знаем, как велик может быть соблазн закрыть глаза сначала на мелкие, а потом и крупные прегрешения того, кого мы считаем «нашим парнем». Кто выражает наши интересы, отстаивает нашу линию. И для того, например, «чтобы не дать прийти к власти популистам», немножко подкрутит, подшаманит, подмешает. Теликом государственным попользуется. Ну а что? Правду же будет говорить и мочить того, кого надо мочить.
Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы это чувство «кармического воздаяния» как напоминание об ошибках и совет на будущее разделило со мной как можно больше людей, которые, как и я тогда, благосклонно смотрели на беззаконие, ложь и лицемерие конкретной команды людей ради правильной цели.
Личное разочарование Ельциным произошло из-за машины. Как раз после второго тура тех легендарных выборов 1996 года, когда Ельцин «победил» Зюганова с помощью лжи, клеветы, фальсификаций и грандиозного сговора элит, я осуществил свою мечту — купил машину. Поехал я за ней аж в Германию, что было тогда обычным делом. Купить там, перегнать, растаможить, даже заплатив безумный таможенный сбор, всё равно было гораздо выгоднее, чем покупать иномарку в Москве. Мне хотелось, конечно, иномарку, причём соответствующую моим амбициям (произвести впечатление на окружающих): какую-нибудь подержанную, но не катастрофически старую БМВ. А денег на такую покупку и близко не было. И я, наивный дурачок, поверил сказкам о том, что за семь-восемь тысяч долларов в Западной Германии можно купить «трёшку» БМВ в приличном состоянии. А «трёшка» БМВ в 1996 году была вполне себе топчик. Даже в нашем университете, где было изрядно детей богатых родителей, она закинула бы меня в топ-30 «крутых», а уж в моём военном городке — и подавно.
Поездка была катастрофой и провалом. Блуждание по авторынкам и автосалонам быстро вправило мне мозги молоточком реальности: машины, на которые я рассчитывал, стоили от пятнадцати тысяч долларов. Немцы, странные люди, почему-то не желали отдавать свои машины русским пройдохам вроде меня по заниженной вдвое цене.
И сколько бы ценников под лобовым стеклом я ни рассматривал глазами, полными надежды, никаких сюрпризов не происходило. Время шло, деньги таяли. Надо было либо брать машину сильно хуже классом, либо ехать домой ни с чем — это казалось совсем глупым. В итоге я в отчаянии купил вовсе не БМВ и даже не «фольксваген», а дурацкий «рено». Renault 19 Chamade — даже сейчас немного стыдно об этом писать.
Вообще-то, в этом не было ничего уж такого ужасного. И главное, это решало мою основную проблему побега от осточертевших электричек и автобусов. Но ничего хоть капельки крутого в этой машине не было. И ломалась она постоянно, и по вождению не сравнить с немецкой. В общем, та покупка посеяла во мне недоверие ко французскому автопрому.
Но в любом случае, какой бы дурацкой ни была моя «рено», её надо было растаможить.
Таможня в России девяностых — место фантастическое. Символ коррупции, возможностей и быстрых состояний. Люди, «работавшие в таможне», становились долларовыми миллионерами за неделю.
Это была зона хаоса, бардака и столпотворения. Поднявшийся железный занавес позволил огромному количеству товаров, не производившихся в СССР, хлынуть в страну. От компьютеров до автомобилей, от «ножек Буша» (куриных окорочков из США, на долгие годы ставших символом импортного продовольствия) до заветной западной одежды. Завозили всё, и всё было нужно растаможивать.
«Правительство реформаторов», как сейчас очевидно, действовало как раз в русле жуткого коррупционного протекционизма — такого, что любой консерватор обзавидуется. Под предлогом защиты отечественного производителя вводились огромные таможенные пошлины, потом отменялись, потом снова вводились. Таможенную политику мог менять всякий, кто заносил чемодан денег в правительство. К тому же под каждое решение о повышении пошлин придумывались схемы их обхода, льготы и так далее.
В конце концов воцарилась самая простая, но рабочая схема: оформление одних товаров (с высокой пошлиной) под видом других (с низкой).
Характерный анекдот тех времён:
Собрались Дэвид Копперфильд, Иисус Христос и российский таможенник. Начали спорить, кто лучше умеет совершать чудеса трансформации предметов.
Дэвид Копперфильд: «Смотрите, я превращаю воздух в шляпе в кролика», — машет палочкой, в пустой шляпе — кролик.
Иисус делает пассы над стаканом с водой: «Смотрите, теперь это вино».
Таможенник: «Это не чудеса, а херня какая-то. Вон, видите, стоит ж/д состав с японскими телевизорами?» Таможенник вынимает печать, дышит на неё и ляпает на какую-то бумажку: «Теперь это зелёный горошек».
Растаможка легковых автомобилей — лучший пример происходившего.
Пошлины на иномарки были огромны и вводились для того, чтобы «помочь российскому автопроизводителю». Законы экономики не обмануть — долгие годы пошлин и прямых дотаций в миллиарды и миллиарды автопроизводителю не помогли. Но это было потом.
А тогда, в 96-м, существовали многочисленные пути обхода пошлин: льготы для пилотов, дипломатов, моряков, афганцев, жителей Калининградской области и ещё бог знает что.
Под автомобильный таможенный пост передали большой бывший автопарк в московском районе Очаково, и там в огромных очередях к крошечным окошкам, в которые можно было заглянуть, только согнувшись пополам, толпились сотни и тысячи людей, потрясавших кипами настоящих и фальшивых документов о том, что они моряки-афганцы на дипломатической службе, поэтому могут заплатить за свой «Фольксваген Пассат» 1991 года не сорок процентов его рыночной цены, а пять.
Таможенники с видом до такой степени надменным, что я до сих пор не понимаю, как мышцы лица обычного человека могут такое изобразить, гоняли эти толпы от окошечка к окошечку. Свою задачу они видели в том, чтобы признать неправильными документы как можно большего количества людей: печать не та, форма не та, дата не та. Это, в свою очередь, расширяло возможности шустрых молодых людей, у которых пресловутая «уличная смекалка» прямо на лице была написана. Эти перед окошечками не стояли, а подходили к дверям, засовывали головы и руки с документами в проёмы с надписью «Вход строго воспрещён», шутили с таможенниками, пожимали им руки. В общем, они умели делать из людей правильных моряков и дипломатов. К документам, переданным через этих посредников, вопросов не возникало.
Но их услуги, понятно, стоили денег. Их выражения лиц намекали на возможность варианта, при котором деньги возьмут, но ничего не сделают. Я решил пошлину заплатить (все удивились, услышав это), поэтому посредники мне были не нужны — только собрать все бумажки и очереди отстоять. Я стоял день, я стоял два. На третий день стало ясно, что к утру четвёртого дня я в заветный кабинет попаду и все бумаги у меня уже будут готовы и снабжены нужными штампами. А утром четвёртого дня я обнаружил на нужном этаже огромную толпу и табличку о том, что сегодня приёма нет.
Я и три предыдущих дня с трудом сдерживал бешенство от этой системы. Какое-то наследие совка, почему-то до сих пор не разгромленное моим любимым ельцинским правительством. Причина, по которой остановился конвейер оформления, выяснилась быстро, её обсуждали в толпе: приезжает Ястржембский — пресс-секретарь Ельцина, — и его должно встречать всё руководство таможни, а рядовые сотрудники, видимо, просто считали неправильным работать в этот великий день. На всякий случай все ждали: вдруг всё же заработают. Ждал и я, а благодаря тому, что толпа людей прижала меня к окну в коридоре, я увидел и момент приезда Ястржембского. Человек из телевизора, чья функция в основном заключалась в том, чтобы говорить: «Президент работает с документами», когда тот был пьян, и: «У президента крепкое рукопожатие», когда тот переносил операцию на сердце, вышел из чёрного «мерседеса», улыбаясь, пожал руку начальству — плотным мужчинам в синих мундирах — и, взлетев на крыльцо, скрылся за дверью.
