– Смелее, Медея. Двери открываются тому, кто ищет, так что не робей, – он выскользнул из машины и направился к двери. Вставил ключ и открыв, посмотрел на меня через стекло автомобиля. – Если я не могу представить твои работы на выставке, то позволь хотя бы показать, как это может быть.

Выйдя на прохладный воздух, я поёжилась от ветра. Он не был ласковым и тёплым, скорее с ноткой холодного предостережения. Как только я переступила порог, Поль включил свет, и всё встало на свои места. Страх, что трепетал под кожей, отступил, уступив место восхищению. Это было огромное пространство с большими окнами и картинами. Пустыми холстами, что стояли вдоль стен, будто желая, чтобы кто-то разрисовал их красками.

– Если не хочешь, чтобы твои работы были выставлены на всеобщее обозрение, сделай это хотя бы здесь. Твоя собственная галерея.

Вместо слов, я подарила ему свою благодарную улыбку. Моё внимание привлекло количество чистых полотен, которые ждали своего часа. Я прошлась по всему периметру и нашла всё, что могло понадобиться для работы над новой картиной. Краски, мелки, кисти, палитру. Но самым важным было освещение, что лилось в окна с улицы. Солнце, будто позволяло своим лучам заглядывать сюда, чтобы осветить тёмные уголки, убрать тени, до наступления сумерек.

Первой картиной, которую я нарисовала в своём новом тайном убежище, стал Дракмор, со своими высокими шпилями, остроконечными башнями и тёмной притягательной атмосферой. Кругом, словно молчаливые солдаты, стояли деревья, на коре небрежно, но так очаровательно красовались пятна зелёного мха, что давало картине не погрязнуть во тьме. И я разукрасила каждое плотно, которое ждало моей кисти. Желало превратиться из чистого листа в картину, которую я выставлю для себя, чтобы подмечать штрихи, линии и шероховатости.

– Так и будешь сидеть в четырёх стенах? – войдя в помещение, недовольно пробурчал Поль. – Я думал, это позволит тебе увидеть мир немного по-другому, а не сидеть затворницей и постоянно рисовать.

– Я оттачиваю технику. Без постоянной тренировки всё это будет напрасно, – поднявшись, взяла тряпку и вытерла руки. – Ты ведь хотел, чтобы у меня была своя галерея, так вот смотри.

Он покачал головой то ли раздосадованный на меня за подобное поведение, то ли оттого, что я не до конца понимала значения его слов.

– Пойдём, тебе стоит выйти и прогуляться.

– И куда же?

– Туда, где муза может взять вдохновение.

Он вскинул брови, и я поторопилась. Сняла запачканный фартук, оттёрла краски с рук и лица.

Поль ждал меня в машине. Мы ехали по длинным улочкам Лебора, и каждая наша остановка стала тем самым экстазом вдохновения.

Первая картинная галерея, расположенная в старом квартале, поразила тем, как необычно была представлена. Мы неспешно ходили по длинным коридорам. Стеклянный пол, натёртый до блеска с цветовой иллюминацией, освещал тяжёлые, в дубовых рамах, произведения искусства.

– Это галерея открылась всего несколько лет назад, но подача и экспозиция, оказалась весьма успешной и популярной. Сюда каждый день приходят множество людей, фотографируют и любуются искусством.

– Но меня ты привёл не для того, так ведь?

Поль посмотрел на меня и вскинул брови, предлагая продолжить, но я просто закрыла рот и позволила моменту овладеть собой. Я смотрела, как по стенам пляшут разнообразные оттенки света, очаровывая, будто блуждающие огоньки в тёмной лесной чаще, зовущие за собой. Мне хотелось остановиться, сесть на пол и исследовать рисунки, но это было бы грубо.

Поль учил меня применять краски по-другому, видеть цвета глубже и использовать не так, как учили в Морвире, а по-своему.

– Индивидуальность каждого художника заключается не в том, как учат в академии, а в том, как он может увидеть и передать сюжет рисунка. Какие чувства он вкладывает в свою работу, не линейные, которым обучают профессионалы, а свои, которые видят в голове, когда переносят предмет на холст. И чем глубже чувства, тем сильнее получается картина.

– Ты веришь, что мы вкладываем частичку своей души в каждый рисунок? – для меня было удивительно услышать от Поля подобные слова.

Он тихо хохотнул и повёл меня дальше. В тот день мы побывали в трёх именитых галереях, а после, он привёз меня в маленькое здание, оказавшееся подвалом.

– Ты спрашивала, вкладывает ли художник душу в своё творение, думаю ответ находиться там, – он махнул рукой вниз и начал спускаться. – Не только самые популярные галереи имеют уникальные творения в своих коллекциях, Медея. Есть подобные, небольшие, незаметные выставки. Поверь мне, там можно найти настоящие бриллианты.

Если бы я прошла мимо, то не догадалась, что в неприметном с виду подвале с мрачной вывеской «Багровые тени», может хранится нечто столь выдающееся.

– Картина «Отчаяние» Эдварда Мунка стала первым прототипом известной картины «Крик». Посмотри на неё внимательно и скажи, неужели ты думаешь, он не вложил свою душу, мысли и чувства, рисуя те линии?

Я понимала, о чём говорит Поль. Эту картину нельзя было просто видеть, я её чувствовала, слышала, ощущала на кончиках пальцев. Казалось, звук отчаянный, разрывающий перепонки, достигает сознание, цепляя кровавыми когтями безысходности. Ощущала вибрации, даже стоя на расстоянии и просто наблюдая. В своей работе художник использовал темперу, пастель и масляные краски. Серые, жёлтые, кроваво-красные, тёмно-синие тона, красивыми линиями лежали на холсте. Линии моста довольно чёткие, ровные, в то время как природа, что изобразил Мунк позади, казалась плавной, волнообразной экспозицией. Чистые эмоции, передающие безысходность самой природы. Её отчаяния и немого вопля безумия.

– Ответ на твой вопрос «да», я уверен в том, что, рисуя картины, каждый художник вкладывает в них те эмоции, которые преобладают наиболее сильно. Блуждают волнами цунами в душе, когда ты позволяешь руке плавно скользить по холсту, сжимая в пальцах кисть. Размазывая на палитре краски и перенося их на холст.

– Академия даёт базовые знания, углублённую историю появления искусства известных художников, их биографию, но не учит тому, как изливать свою душу в рисунки, используя кисть с красками, словно проводник, – понимающе ответила я.

– Поэтому я велел тебе забыть всё, чему ты научилась, и позволить себе рисовать чувствами, а не головой, – кивнул Поль.

Мы ходили от одной картины к другой, и теперь я понимала, о чём он говорил. Здесь оказалось множество интересных работ с мрачной историей. Протоготические картины так бы я описала свои чувства на все рисунки, изученные тем вечером. Они содержали в себе множество эмоций, спектр красок и буйства. Спокойные – их нельзя было назвать таковыми. Каждая вызывала разрушительный шторм чувств, грозя уничтожить тайной, что скрывали те художники в своих картинах.

– «Женщина – летучая мышь» в исполнении Жозефа Пено имеет за собой шлейф мистической подоплёки и истории.

На картине была изображена женщина, парящая в эфире сумрачного неба. Текстура серых красок, смешанных с более светлыми на заднем фоне, выглядела угрожающе. Она словно предостерегала своим горящим взглядом: не подходить. Полностью обнажённая, с поднятыми вверх руками и развевающимися позади крыльями, напоминающими те, что были у летучих мышей. Структура линий, прожилки, цвет, всё соответствовало мрачному восприятию.

– Говорят, Пено рисовал эту женщину с натурщицы. Она была одной из его любимых фавориток и согласилась позировать обнажённой во время написания картины. Он наделил её властью свирепости и дикого образа.

Я была впечатлена той потрясающей прогулкой по самым именитым галереям и не столь популярным. То, что они хранили в своих чертогах, казалось уникальным и удивительным.

– Иногда эти работы задевают людей эмоционально, столетия спустя появляясь вновь, чтобы исследовать грани массового сознания.

Углубляясь в контуры и чувства той картины, я вспоминала, как рисовала, исследуя натурщиков, готовых принять участие в позировании. Писать картину с живого человека, описывая красками тело, было потрясающим опытом. Когда перед тобой идеальное скульптурное тело, созданное увы, не богом, а самим человеком, было волнительно и достаточно трудно нарисовать его максимально реалистично на холсте.