– Вот как бывает, когда не следишь, кто может стоять за спиной, – прижимая его податливое тело к себе, пробормотал. – Стоит знать, что на любого охотника найдётся хищник, который может оказаться куда опаснее.

Со стороны мы выглядели как два лучших друга, только немного пьяных и разгульных. Вот в чём всегда был подвох: тот, кого ты хотел похитить, если всё сделать правильно, не мог оказать нужного сопротивления. Никаких криков о помощи, попыток сбежать или устроить драку.

Я погрузил его тело в багажник, связав руки и заклеив скотчем рот. Мне осталось только доставить добычу в пункт назначения и наблюдать за допросом, который Тристан, несомненно, устроит. Они как безропотные рабы с таким упоением рассказывали о своих тёмных делах, чем подогревали градус нашей ярости.

– Ну, здравствуй, брат, – усадив свою добычу на стул, наблюдал за тем, как Тристан запрокинул ему голову и влил раствор ноктюрны.

– Ты, как всегда, пунктуален, – скривив губы, ответил он. – Ну, что, приступим?

Тристан взял блокнот, тщательно записывая все изменения, происходившие с подопытным. Он отмечал сходства и проводил параллели для своих отчётов. Тщательная работа, которой Тристан уделял так много времени, однажды должна была окупиться, но этот день ещё не настал. День, когда он найдёт противоядие, и я смогу сказать Квентину «нет». Откажусь подчиняться его приказам и смогу наконец-то ответить сполна за всё, что он принёс в мою жизнь.

– Сколько жертв на твоём счету?

– Тринадцать.

– Назови все имена и расскажи подробно, что именно ты делал с теми девушками.

Он кивнул мне на блокнот, и я начал писать имя каждой жертвы. Вот почему подобные люди были отличными экземплярами нашего эксперимента. Мы играли в опасную игру правосудия, не имея права осуждать их за все чёрные проступки, которые они совершили, но мы это делали. Выносили вердикт. Наказывали. Платили по счетам за тех, кто пострадал и не мог дать сдачу. Позже, я пробью имя каждой девушки, чтобы выяснить, что с ними произошло, после чего отомщу.

Силуэт влюблённых, неясные очертания, будто размытые контуры, нечёткие. Нет границ, никаких ломаных линий, только плавные изгибы, и я мог часами смотреть на двоих влюблённых, представляя нас с Медеей. Она оставила мне эту картину, выражая глубину своих чувств. То, с каким плавным изгибом она изобразила девушку в объятиях мужчины, для меня выражало полное доверие. И часто я боялся, что потерял его навсегда.

– Я люблю тебя издалека, не касаясь твоих рук, не вдыхая аромат твоей кожи, – тихо шептал в пустоту комнаты.

Она всегда рядом, даже если время исчисляется миллионами километров. Неизвестность, как паутина, внутри вьёт свои корни, прорастает испещряющими ранами и гноится. Я не знал, где она? Как справляется? Чем занимается? Но зная Тристана, мог быть уверен в одном: Медея в безопасности, и если обстоятельства позволяли, она занималась любимым делом. Рисовала прекрасные картины, училась, ходила на выставки и, надеюсь, вспоминала обо мне.

Проведя пальцем по краскам, отвернулся, желая уменьшить давление в груди. Я настолько привык к боли, которая каждый день горела в венах, но продолжал истязать себя, запоминая каждую линию тех влюблённых.

Схватив сумку, вылетел из дома и направился в Торн холл. Спарринг с Тристаном всегда горячил кровь. Тело напрягалось, ожидая следующего шага противника. Мы никогда не пользовались экипировкой, предпочитая босыми ногами ступать по земле. Это привносило свою долю остроты в каждый наш поединок.

– Ты ведь знаешь всадников и то, на что они способны.

– Я прекрасно осведомлён о том, какую игру они вели, но никто не ожидал, что дам отпор, заставлю признаться в их виновности.

Его признание казалось слишком злобным и довольным. Я остановился. Грудь тяжело вздымалась, капельки пота скользили по обнажённому торсу, впитываясь в резинку штанов.

– Ты подверг их основательному допросу?

– В присутствии их отцов. Правда, ван Доренберг не участвовал, но остальные вдоволь наслушались историй о том, на что способны их сыновья. Думаю, в этом году будут вести себя намного тише.

– Сомневаюсь. Даже если они признались в том, что творили с Береникой, не значит, что отступят. Они выберут новичка для посвящения в их тайный клуб и начнут творить дичь.

Тристан сделал серию атак, а я отступал, будто он тоже злился и хотел в том поединке выбить все мрачные чувства из души. Ярость не самый лучший мотиватор, особенно когда в твоих руках острое оружие, способное причинить реальный вред. Оставить рану на коже, но мы были слишком увлечены процессом и знали, какие последствия нёс каждый наш поединок. Я всё ещё помнил, как нанёс рану, распоров кожу на груди Тристана. Это было больно и дико, но он справился. К тому же Тристан тоже оставлял на моём теле порезы, а после обязательно обрабатывал.

– Агнеш пригласила нас на ужин.

Его слова заставили меня резко остановиться, отразив удар, который был нацелен мне в грудь. Опустив рапиру, посмотрел в глаза Тристана. Он не отвёл своего взгляда, пока я грубо дышал. Я ненавидел приходить туда, где всё напоминало о потере. Ненавидел смотреть в глаза её семье и лгать, не имея возможности раскрыть правду. Ужасную, ту, которая потрясёт их умы до основания. Уверен, самое меньшее, что сделает отец Медеи, запретит мне видится с ней. И я не исключал того, что он мог избить меня за то нападение, в ночь кровавой луны.

– Вся семья собирается, и мы должны прийти.

– Я не вхожу в число семьи, Тристан.

– Они ничего не знают, эта тайна останется только между нами. Медея никогда не обвиняла тебя и не хотела, чтобы ты взял бремя той вины, за которую не несёшь ответственности. Это был не твой выбор.

– Но я несу! – рявкнул, развернувшись к нему. – В этом вся проблема, я несу его каждый чёртов день.

Мне приходилось смотреть им в глаза и лгать, ведь Медея не просто проходила обучение в лучшей школе искусств, как думали её родители, она сбежала. Спряталась, чтобы большой злой волк не нашёл её и не растерзал. Я хотел узнать о том, как она проводит время, смогла ли привыкнуть к другому городу, но Тристан не говорил ничего. Абсолютно. Он боялся, что любое слово, которое я услышу, использую для поиска и найду её. Незнание – самая худшая вещь, которую я чувствовал.

– Послушай…

Тристан хотел остановить меня, но я вырвал свою руку из его захвата.

– Нет, это ты послушай. Я был там, я охотился за ней, как дикий зверь, которому велели выследить и убить. Это я держал свои руки на её шее и готов был выполнить приказ Квентина, – с каждым словом мой голос понижался до рычащего гула.

Тристан позволил мне уйти, но я не мог сбежать от правды. Она как свора адских гончих гналась за мной, не позволяя забыть. Оставить позади всё, что я совершил. И поступок, который рвал сердце больнее всего, – моё нападение на Медею. Я помнил чёрную жажду, с которой наблюдал за её попытками сбежать. Чувствовал, будто снова и снова вынужден переживать те эмоции в наказание. И самое больное то, что я наслаждался каждой минутой, пока находился под давлением приказа.

Осень всегда казалась мне слишком серой и унылой, со вкусом пепла и грозы. Кобальтово-красный – именно с этим цветом ассоциировалась осень, но я любила каждое время года, находя самые разнообразные оттенки от алебастрового до полуночно-синего – зимой. Сочно-зелёного – летом и потрясающе мягкого муарового, весной.

Когда мимо пробегают дни, сменяясь один другим, а я вот она ничего не замечаю, пребывая в сфере ожидания и тоски, это жутко до боли в груди бьёт меня, разъедает. Каждый день похож на предыдущий. Ничего не меняется. Я так давно не брала в руки кисти, не рисовала на белоснежном холсте картины, не смешивала краски. Я забыла, как это жить и наслаждаться каждым мгновением.

Грустно посмотрела на свою руку, исписанную одним-единственным словом, что ножом острым засел в голове, прикусила губу, отвернулась, но в отражении было то слово, состоящее из семи букв. Оно словно красный маяк сигналило о боли. Инсанья – безумие любви.