«Сейчас, прожую…».

Арахисовое масло прилипло к нёбу, варенье забилось косточками между зубов, ненавязчивой болью намекнув, что пора сходить к стоматологу. Пришлось выпить пару глотков кофе, прежде чем он смог заговорить.

– Ты ему не нальёшь?

– Чего? – не оборачиваясь, переспросила мать.

– Ничего. Прохладно тут. И дождь… усилился.

– Чай не сахарный, сынок. Ты давно у него не был.

– Ты думаешь, он об этом знает?

– Я об этом знаю.

Действительно. Не ради мёртвого отца он приехал сюда утром в воскресенье.

Они снова молчали. Мать одними губами что-то шептала, видимо, не смея при нём выливать всё то, что накопилось за неделю и что так хотелось закопать возле могилы, надеясь похоронить навечно. Джейден хмурился, тут же тёр костяшкой большого пальца правой руки складку на лбу, а потом снова хмурился.

Он пытался вспомнить что-то об отце, но почему-то воспоминания, такие яркие ещё вчера, подёрнулись мутной дымкой, так что разглядеть что-либо стало невозможно.

Они ушли спустя час. Молча прошли лабиринт к воротам, молча забрались во внедорожник, молча допили – по-честному, по глотку – успевший остыть кофе, молча слушали усилившийся дождь, барабанящий по лобовому стеклу и разбегающийся в стороны из-под настойчивых шин.

У калитки мать обернулась, затараторила что-то неразборчиво, проглатывая целые слова – намолчалась! Позвала на завтрак, покачала головой на отказ, махнула рукой куда-то в сторону дома, лепеча что-то о старом покосившемся сарае. Дождалась прощального «Пока, ма», и осталась стоять, подобно соляному столпу, пока машина не скрылась за поворотом.

Только полдень. Ещё столько часов до вечера, а Джейден совершенно не знал, чем их занять. Он не хотел возвращаться домой, не хотел заглядывать в холодильник в надежде, что там осталось хоть что-нибудь в початой бутылке вина.

Он с трудом представлял, чем займётся – воскресным его временем раньше распоряжалась жена.

– Несса, – прошипел он, выруливая на скоростную магистраль.

Отвлёкся, не посмотрел в сторону, задумавшись о той, кому даже не соизволил перезвонить, чтобы хоть как-то исправить неисправимое.

Раздался грохот, скрежет металла – в бок со стороны водительского сиденья въехал грузовик, сминая дверь и кроша стекло. Осколки бросились врассыпную, запутались в волосах, смешались с кровью, расчертили на лице дьявольские символы. Джейден почувствовал удар в бок, что-то разорвало кожу на плече, оголив белоснежную кость. В нос ударил запах железа, бензина и горящих покрышек.

Он не успел ничего увидеть или подумать. Какая ирония – провалиться в чертову бездну с именем, пусть и любимой, но бывшей на устах.

Какой бы вышел рассказ!

***

Следующие пару недель выпали из жизни, скомкались в один миг, в одно дрожание век. Джейден не видел ни света, ни белых коридоров, ни туннеля или зовущего за собой седовласого старца. Не подходил к подпирающим бесконечность литым вратам, у которых сидят на стертых до костей коленях страждущие, пытаясь сочинить новую историю своей жизни, подобрать слова, способные обнулить все попытки при жизни просрать свою бессмертную душу. Как он сам – мучительно вытаскивал из себя буквы и фразы, когда пытался написать свой первый рассказ.

Вместо этого Джейден просто зажмурился от боли в плече и тут же открыл глаза, уставившись на скудный свет, полосками пробивающийся из-под грязно-серых жалюзи. Окно было таким крошечным, что казалось невозможным высунуть из него даже ладонь, чтобы приветствовать таких же, как он сам, – оставшихся жить.

Лучше бы он остался в темноте. Первые несколько дней Джейден только и делал, что отчаянно, до боли в глазах, жмурился, в надежде снова выпасть из пульсирующих и терзающих болью мгновений, растянувшихся на целую вечность. Разве он когда-то мечтал о бессмертии? И если это оно, в пору заключить контракт с дьяволом, лишь бы выбить себе место у пылающего огнем котла. Всё лучше, чем чувствовать каждую клеточку тела, взрывающуюся ядерным взрывом под кожей, превращая плоть в кровавое месиво.

Страшно было даже пошевелиться – вот-вот лопнет тонкая плотина, удерживающая того, кто теперь лишь отдалённо напоминал человека, в более или менее приличном виде.

Отвлечься не получалось. Помогали только лекарства, поступающие в раздутые синие вены по прозрачной трубке, приколотой к сгибу руки. Но их давали не так уж часто, и всё остальное время – примерно двадцать два часа и десять минут каждый сутки – Джейден пытался договориться с собой и с тем, кого называл «Эй, на небесах», что сделает всё что угодно, лишь бы это поскорее закончилось.

Но ничего не заканчивалось.

Сложнее всего было переживать посещения матери. Пустые, прозрачные глаза, и без того выплаканные за его бурную молодость, прожигали насквозь, буравя дыры в измученном теле. Она по привычке болтала без умолку, вдруг вскакивала, убегала – насколько хватало сил в старых, изъеденных артритом ногах. Возвращалась с дрянным печеньем, продающимся на первом этаже в столовой, тихо крошила его в руках, даже не удосуживаясь ссыпать крошки в рот. А потом уходила на день или два, чтобы снова вернуться.

Пару раз приходили коллеги. Точнее, всего одна. Девушка, чьего имени Джейден так и не вспомнил, хотя точно знал, что где-то её видел. Но где? Она по большей части молчала, не задерживалась надолго и уходила, тяжко вздыхая – то ли сопереживала, то ли расстраивалась, что его вакансия, если и освободится, то явно не скоро.

В день выписки наступило лето. Первое июня ворвалось в новый день истошным криком женщины, осыпавшейся на пол в коридоре у ног врачей, не сумевших удержать её грузное тело. Учитывая, что в палате напротив Джейден не раз видел тень маленького мальчика, выяснять, что же случилось, совсем не хотелось.

Он торопился. Торопился убраться подальше из царства боли и смерти, в глубине души нащупывая нечто такое, от чего даже у него поднимались волосы на затылке. Он хотел писать. Писать о боли, словно в тайне надеялся, что сможет излить её всю по капле без остатка в чернила и навеки замуровать на потрёпанных листах пустой книги.

Пока ехал в такси, он пытался вспомнить, где оставил ручку, и нет ли запасной в ящике стола. Почти чувствовал шершавые листы под рукой и сомкнутые до вмятин на коже пальцы на тонкой пластмассе.

А ещё беспокоил бутылёк с таблетками, упирающийся в передний карман тесных джинсов – всего тридцать штук, на тридцать дней. «Если боли не прекратятся, приходите на приём, выпишем вам что-то полегче». Раньше Джейден с таким же нетерпением представлял холод пузатой стеклянной бутылки и обжигающую горло благодать, изливающуюся из узкого горлышка.

Запиликал домофон, приветливо распахнул двери лифт. Ключ в замке поворчал, скрипнула дверь. Из горла чуть не вырвалось привычное «Несса», но получилось сдержаться, и тут же накатило незнакомое прежде раздражение при одном лишь воспоминании об ушедшем из жизни «голосе совести».

Странно. Он же её любил. Видимо, всё имеет своё начало и конец.

Забравшись под едва тёплые струи воды в душе, Джейден чуть подрагивал, лениво обтирая провонявшее больницей тело. Сквозь заливающие глаза капли кинул взгляд на оставленный женой флакон с гелем для душа: «Кокосовый рай». Тут же отвернулся, подумав, что надо бы съездить в магазин.

– Съездить, – скривились губы в ухмылке. – Ну, съезди…

Его внедорожник ремонту не подлежал, а страховая отказалась выплачивать хоть что-нибудь, ссылаясь на его вину. Не посмотрел, не увидел… Кого это должно волновать, когда на кону стоят немалые деньги? Хорошо, что на счетах всегда было достаточно средств для покупки новой машины, пусть и похуже классом.

Всё лучше, чем представить, что придётся пользоваться общественным транспортом или такси. Последние доводили до дрожи даже больше, чем забитые людьми автобусы и метро. Не спасал даже тариф «бизнес».

От мокрых ног по полу разбегались в разные стороны клубы пыли. Под пятку попался осколок иссохшего чёрного хлеба, и Джейден вскрикнул, оступился, налетел на комод. Загрохотали стоящие наверху выпотрошенные рамки для фотографий, взявшие на себя ответственность рассеянной памяти и некогда хранящие счастливые лица. Ладонь впилась в подвернувшуюся бронзовую ручку с острыми краями, треснула кожа, алая густая кровь закапала на прикроватный коврик.