Дом старый, покосившийся. Когда-то выкрашенный в синий цвет, который теперь не угадывался, если не подняться на ветхий чердак и не начать перебирать выцветшие фотографии, то и дело поднося снимки к оригиналу, сверяясь: нет ли здесь ошибки? Это тот самый дом?

Джейден Аллард жил здесь, когда был совсем маленьким. Таким маленьким, что не помнил, чем изобиловал выпотрошенный мародёрами и просто ребятнёй участок: полукруглый скелет теплицы, старый сундук у двери, процентов на восемьдесят поломанный забор. Если и могло что-то сохраниться, то только на чердаке. Но кто же по собственной воле отважится ступить на давно прогнившие доски и нырнуть в пыль воспоминаний и паутину ностальгии?

Дождь не сдавался. Заливал лобовое стекло, размывая и неуверенный мутный взгляд, барабанил по крыше, впивался в заледеневшую корку снега. Заглушал навязчивые мысли, которых день ото дня становилось меньше, по мере того как жизнь сужалась до проблем на работе и треклятых мысленных жвачек на предмет необходимости, наконец, начать что-то делать с катящейся под откос жизнью. Именно в тот момент, когда в глазах коллег Джейден становился успешнее. Шептались, что ему скоро светит кресло начальника отдела. И этот шепот звучал как проклятие, многовековое вуду, бессмысленная игра слов, не имевшая ничего общего с его мечтами и желаниями.

Возможно, если бы он понимал, чего хочет, дела обстояли бы иначе. Но пока внутренности разгрызала проклятая ненасытная пустота.

В следующий раз, когда Джейден открыл глаза, дождь едва моросил, а сквозь плотные, набухшие водой тучи проглядывало солнце. Сразу было видно – ненадолго. А потому стоило собрать брошенные в салоне внедорожника со вчерашнего вечера скудные пожитки: пару коробок с сэндвичами, упаковку вяленого мяса и блок жестяных банок японского тёмного пива, предназначавшегося исключительно на последний вечер – вечер воскресенья.

Телефон, переключённый в бесшумный режим и брошенный на залитый дождём подоконник, молчал. Вместо назойливого дребезжания воздух пронзали неторопливые трели невидимых птиц. Сделав глоток из бутылки с мутной жидкостью, Джейден прикинул, стоит ли завалиться спать прямо сейчас или немного пройтись, пока дождь не начался снова. Но тут раздался новый раскат грома, и он вздохнул в унисон с обрушившимся потоком упругих капель небесной воды.

Железные пружины впивались в бока даже через плотное пальто. Окурок, зажатый меж вялых пальцев, подрагивал, грозясь высыпать столбик пепла на и без того грязный пол. Как и миллиарды моментов жизни на планете, этот остался бы незамеченным, если только уголёк не сбежит под сухие доски и не разгорится пожар.

Нет, не спится. Скрипнув прогнившими досками на шаткой лестнице, ведущей на чердак, Джейден схватился за перекладину и напоролся на гвоздь – как раз в том месте, где всего пару часов назад застрял кусок стекла. Тихое «Мать твою» отразилось от захламлённых углов и мрачных окон. Ещё одна порция самогона ушла впустую, ещё один кусок рубашки вцепился в ладонь, жадно впитывая тягучую кровь. Снова лестница, снова чердак…

Когда дом был жив, а жильцы достаточно молоды, здесь хранили милые сердцу вещи, которые рука не поднималась выбросить. Время шло, они превращались в жалкий мусор и забывались на следующие пять-десять лет или на всю жизнь. Вот эта деревянная лошадка. Чья она? Хоть убей – не вспомнить. И как сидел на ней, и как держался за окрашенные красной краской «вожжи», и как представлял перед собой спины преступников, целясь из игрушечного пистолета, лежащего тут же, рядом. Или преступником был он сам?

Чуть дальше – помятая картонная коробка с надписью «книги» и тремя жирными восклицательными знаками, выцарапанными зелёным фломастером. Это уже интереснее – хоть будет чем занять себя на то недолгое время, которое удалось выторговать у жены, соврав, что уезжает в командировку на выходные. Понятное дело, она всё понимала, не доверяла. А потому, если возникнет необходимость, можно в тысячный раз напомнить: «Если ты со мной несчастна – давай разведёмся».

Только, видимо, трёхсот двадцати дней идиллии в году – плюс-минус пара дней – хватало, чтобы крепче сжать в улыбке губы и расслабить напряжённые плечи.

Среди детских книжек с выцветшими картинками попалась пара томов мировой классики, десятка два тетрадок в клеточку, исписанных корявым почерком рецептами неразборчивых блюд, и увесистая книга в твёрдой кожаной обложке. Большая часть листов оказалась пустой. И лишь в начале, на полстранички, плясали каракули, среди которых с трудом можно было разобрать слово «собака».

Подхватив вместе с «кожаной» знакомую «Охоту на овец» («Охо́та на ове́ц» – роман японского писателя Харуки Мураками, 1982 год. Третье произведение в цикле «Трилогия Крысы», продолжение романов «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973»), Джейден спустился вниз и пристроил «сокровища» в пакет с оторванной ручкой и эмблемой местной сети супермаркетов, оберегая от упрямого дождя, норовившего пробраться в каждую щелочку.

Если так пойдёт и дальше, придётся отказаться от идеи остаться здесь ещё на один день. А значит, блок из шести банок тёмного пива дождётся своей участи на день раньше положенного.

***

Найденная в «бардачке» внедорожника шариковая ручка в оранжевом корпусе с синим колпачком и наполовину стёртой неразличимой картинкой на боку скользила по чуть влажным от старости листам. Иногда замирала, подскакивала к бормочущим невнятные фразы губам, награждалась новой парой отметин от зубов и возвращалась обратно. Джейден чувствовал себя настоящим писателем: чуть больше, чем позволяют приличия, пьяным, запершим сам себя в одиночестве на обрыве разрухи, охватившей мир.

Приученный к цифрам мозг отказывался выдавать сколько-нибудь приличные мысли, растягивая их на достаточно длинные предложения. Зато ёмко. Именно так он всегда представлял себе деятеля искусства – бедным, опьянённым собственным превосходством и непрерывно творящим.

Как далеко это было от настоящей жизни, где не было места порывам и растрате бесценного времени на то, чтобы подобрать подходящее слово – вертлявое, норовящее скользнуть с языка обратно в глотку, так и не дав себя как следует рассмотреть.

Мутная жидкость в полупустой бутылке растаяла. Как и небольшой запас «Джека», припасённого на всякий несчастный случай. И только дождь не унимался: молотил и молотил по уставшим от его навязчивости молодым листьям и не успевшей насладиться солнцем траве. Становилось сложнее найти место, где бы не протекала крыша, а потому приходилось постоянно перетаскивать кровать, оставляя страшные борозды на полу.

Пальцы, торчащие из-под обтрепанных рукавов поношенного пальто, покраснели и обветрились, плохо слушались. Глаза слипались. Так и не дописав последнее слово, Джейден провалился в сон, накрывшись пустой книгой.

А когда проснулся, уже светало. С козырька над входной дверью капали мясистые капли и растворялись в растоптанных останках колючего снега. Солнце щекотало повеселевшие листочки деревьев и беззастенчиво кралось через раскуроченную дверь к кровати.

Книга валялась рядом – слова, выведенные нетвёрдой рукой, расплылись от мокрых следов, превратившись скорее в каракули экспрессиониста, чем в начало повести или романа. Да что там романа – написанное не тянуло даже на короткий рассказ, вроде «Моста» Кафки. Гораздо больше на литературное произведение была похожа история про неизвестную ему собаку в начале книги.

Хотя сейчас Джейден был не уверен, что понял всё правильно – слишком много алкоголя оставалось в крови, чтобы доверять собственным глазам.

Утро воскресенья должно быть другим. Или не должно?

Должен ли он, проснувшись пораньше и накарябав на обрывке листа ничего не значащий список грехов, которые больше похожи на список удовольствий, спешить в церковь? Туда, где священник над его головой пробормочет ему одному понятные слова, а потом угостит странной смесью вина и хлеба, которые на непременно голодный желудок вызовут только тошноту. Хотя кто-то умудряется испытать Божью благодать, что бы это ни значило.