Странно, но на алкоголь не тянуло. Тянуло забросить в рот не одну, а сразу две таблетки обезболивающего и не дожидаться следующего утра для новой дозы – лишь бы не почувствовать даже намек на ту нестерпимую боль. Только так получалось ощутить себя почти человеком, а не просто разбитым манекеном, набитым до макушки раздробленными в аварии и кое-как сросшимися костями.

Недописанный рассказ оставался недописанным. Каждый вечер, возвращаясь домой, Джейден подходил к столу и, не садясь, стоял, склонившись над пожелтевшими листами, даже не пытаясь взять ручку. Зачем, если в голове блаженный вакуум? Иногда даже казалось, что слов не осталось вовсе – во всем мире. Их выжгли. Или собрали в огромную зловонную кучу и вылили литры кислоты, растворившей все до буквы, до точки, до малейшего штриха. И знаменитое «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» приобрело новый смысл: если ты не можешь найти слов, разве это не значит, что ты с трудом пробиваешь дорогу к Богу? И есть ли Бог, если не осталось слов…

Очередной немой диалог с пустыми листами прервал телефонный звонок.

– Да, ма. Ты чего звонишь? – Как всегда в таких случаях, сердце по привычке замерло на пару секунд в ожидании плохих новостей.

– Привет, Джей, – голос звучал глухо, словно доносился из загробного мира. – Это Марго.

Марго. Маргарита. Соседка матери, с которой у них несколько лет назад случился единственный «романтический вечер», где меньше всего было романтики, зато очень много пьяных, неуверенных телодвижений, оскорбляющих не только его Нессу, но и спавшего в смежной комнате мальчишку лет восьми.

– Марго. Почему звонишь? Что с матерью?

– Она… Мы в больнице. Ничего страшного, но она просила тебе позвонить.

– Куда приехать?

Он не хотел ехать. От одной мысли сразу заныло плечо, намекая на пару гладких кругляшей, после которых есть всего около часа, чтобы спокойно уснуть – иначе проворочаешься всю ночь до утра.

– Не надо ехать сейчас, Джей, – смилостивилась Марго.

Джейден представил, как ее тонкие, натренированные игрой на фортепиано пальцы поправили растрепавшуюся челку, заправив прядь за ухо с привычной длинной, почти до плеча, сережкой. Она носила высокий хвост, стягивая волосы до такой степени, что, казалось, кожа вокруг лба вот-вот лопнет от натяжения, и скальп отлетит назад с неприятным чавкающим звуком.

– Она спит. И все хорошо. Правда.

– Куда приехать? – снова вздохнул Джейден, впервые за последние недели три или даже четыре аккуратно, как если бы это было самое нежное существо на земле, прикасаясь кончиками пальцев к лежащей на столе ручке, но всё ещё не решаясь ее взять. – Отправь сообщение. Мне… нечем записать.

Сказал и нажал «отбой». Пробежал глазами по последнему предложению недописанного рассказа. Перепрыгнул на обведенное несколько раз и перечеркнутое столько же название. Занес, было, указательный палец над первыми строчками – чуть более ровные, буква к букве. Вот она, «к», вот дальше по тексту встречается «е» и «р». Он перескакивал через абзацы и страницы, обращал внимание только на буквы, пытаясь не складывать их в слова и, тем более, не придавать им значения. Пусть мозг сам додумает, домыслит. Соберет эту чехарду в том порядке, в каком будет угодно. Может быть, среди этих уже написанных букв найдется то самое слово, которое поможет продолжить рассказ.

Он опоздал: боль тихо подошла со спины, положила горячую ладонь на плечо, стиснула его колючими пальцами, запустила когти под кожу, разодрала напряженную плоть, впилась в кость, оставляя отметины, царапины, борозды. Из них вдруг родились буквы. Буквы сами складывались в слова, в целые фразы. Боясь упустить момент, Джейден схватился за ручку и начал писать, стараясь отогнать назойливую комариную мысль о том, что, пожалуй, все-таки стоило съездить к матери в больницу. Марго ждала этого. Она ждала.

Так это ли не повод подождать до утра? Или пару дней? Или…

– Миу, – завис в дверях Муравей, буравя хозяина сонными глазками. Котенок на удивление быстро рос и теперь уже сам запрыгивал на диван и даже на высокую, больше полуметра от пола, кровать. Иногда даже пытался вскарабкаться по стене, оклеенной обоями в узкую полоску.

И «голос совести» из него получился прекрасный.

Но сейчас Джейден не хотел ничего слышать. Он боялся, что не успеет дописать рассказ. Что совсем скоро боль станет такой сильной, что не останется сил терпеть, а значит в ход пойдут не две, не три, а целых пять таблеток, способных вырубить на всю ночь и весь следующий день. Он знает, он проверял.

– Как писать про боль без боли? Как писать про боль без боли? – бормотали губы, пока глаза шарили по пустым страницам в поисках затерявшихся на них слов. Иногда Джейдену казалось, что это не он придумывает сюжет, не он сколачивает, словно хилый шалаш, нескладные фразы. Кто-то сделал это до него, и остается совсем немного – обвести слова по контуру. Пожирнее, чтобы зацепить их покрепче в этом мире, не дать сорваться с обрыва быстротечности в небытие.

Но для начала эти слова нужно найти. Увидеть. Почувствовать.

Ничего не выйдет, если он сорвется, если рука потянется к зависшему на краю стола бутыльку с таблетками. Соблазн слишком велик – глаза так и бегают взад и вперед от книги к бутыльку, от бутылька обратно к книге.

– Миу, – снова подал голос Муравей, подошел ближе, ткнулся влажным носом в оголенную ногу хозяина и тут же отпрянул, совсем по-человечески вздохнув. – Миу.

– Ты прав. Так ничего не получится.

Джейден схватил бутылек, высыпал таблетки на ладонь – все сразу, до последней. Облизнул пересохшие губы и, впервые за последние недели, вспомнил, как неохотно лопаются пузырьки на плотной сливочной шапке пивной пенки.

Воспоминание мелькнуло и пропало. Зыбкое, мимолетное, оно казалось проекцией из прошлой или будущей жизни, как будто не с ним это все было, да и не было вовсе.

Боясь передумать, Джейден подскочил из-за стола, чуть не споткнулся о вылизывающего куцый хвост Муравья и влетел в туалет, где спустил в унитаз таблетки. Все сразу, до последней.

Он вернулся за стол и ждал – секунду, две, целую вечность, – что боль усилится, выбьет плечо из сустава неведомой силой, разрывающей изнутри связки. Но боль притихла. Затаилась.

– Как писать про боль без боли?! – зарычал, тщетно пытаясь подобрать окончание зависшей на полдороги фразы, Джейден и – повинуясь случайному порыву – всадил ручку в кисть левой руки, лежащей на исписанных страницах.

Перед глазами все помутнело, на пожелтевшие листы бумаги брызнули капли крови. Он смеялся, брызжа слюной, и писал, писал, писал…

К утру все было кончено. Точка поставлена. Все слова обведены. Есть время поспать, но сон не шел, и не спасала даже абсолютно пустая голова – такая же пустая, как и все тело, изъеденное, изжеванное изнутри.

Зато не болит. Черт, почему не болит?!

Ронни попал в аварию по собственной глупости: въехал в дерево, спускаясь на горном мотоцикле по слишком скользкой тропе и чуть превышая скорость. Суровый врач – мужик с морщинами настолько глубокими, что каждый, кто смотрел ему в лицо, боялся навсегда застрять в них, стоило тому еще чуть ниже наклониться, чтобы рассмотреть что-то своими подслеповатыми глазами, – прошаркал что-то на стариковском и махнул медбратьям, что везли каталку, куда-то в сторону.

«Лишь бы не в морг», – усмехнулся тогда про себя Ронни, попытался приподняться, но тут же холодные острые пальцы приковали его к залежанным чужими телами простыням.

– Нельзя вставать, – отрезал совсем молодой, не старше самого Ронни, медбрат с трогательными красными пятнами, расплывающимися по щекам.