Однако, когда Нуске позволили, сидя на коленях, выпрямиться, он увидел длинную золотую софу, на которой устроился прекрасный юноша. Несмотря на тонкие черты лица, это определённо был мужчина. Его голову украшал золотой убор, что навело Нуску на невесёлые мысли.

Одним движением руки этот юноша выпроводил всю охрану. Полулёжа, он попивал вино, которое было таким же красным, как и его тога.

– Ты ведь не решишься напасть на меня со своим оружием?

Нуска распахнул глаза и с живым интересом уставился на юношу, знавшего скиданский.

– Если ты убьёшь меня, то и сам умрёшь. А судя по этой битве, ты очень хочешь жить.

Нуска решил не врать. Вскинув голову, он коротко ответил:

– Хочу.

Юноша хлопнул в ладоши. На его скучающем лице показалось подобие улыбки, в бирюзовых глазах отразилось предвкушение. Он сел и, высоко задрав подбородок, задал ещё один вопрос:

– Правда ли то, что ты лучший лекарь по половым болезням на континенте?

– Вряд ли я знаю всех лекарей на континенте, но хаванцы Скидана считаются лучшими. А я один из лучших в Скидане, – не преувеличивая, ответил Нуска. Пускай он помнил мало, но в этом был уверен.

Юноша хлопнул в ладоши во второй раз и улыбнулся шире, а затем поднялся на ноги.

– Если это правда, то я покупаю тебя. С этого дня ты являешься собственностью короля Сонии Октавия. Ты больше не будешь подвергаться унижениям и гонениям, тебе не придётся сражаться на арене, чтобы отстоять свою жизнь, ты не будешь голодать. Но взамен…

Нуска нахмурился. Октавий распахнул свою тогу, обнажаясь. Когда красная ткань сползла с его плеч и упала на плитку, Нуске изо всех сил пришлось сдержаться, чтобы не охнуть от удивления.

– Встречал ли ты подобное?

– Да, – не думая, соврал Нуска.

– Сможешь ли ты это исправить?

– Сделаю всё, что будет в моих силах.

Октавий улыбнулся и, совершенно не стесняясь, подошёл ближе.

– Целуй мои ноги в знак верности.

Был ли у Нуски выбор? Нет. Выбор был на арене, выбор был в камере, но не теперь.

Нуска согнулся, почти упав грудью на пол, и поцеловал ноги короля Сонии.

– Октавий, это ваша новая забава?

– Октавий, что за чудесное создание! Тот самый скиданец?

– Правда ли, что он хаванец и может лечить одним касанием рук? Я бы отдал за него всё своё состояние! Это ведь почти бессмертие!

– Король Октавий теперь не только подобен звёздам, он сам стал бессмертной звездой.

Патриции Сонии пировали. Возлежа вокруг мраморного стола, украшенного не только яствами, но и редкими цветами, растениями и головой очередного убитого пазузу, каждый из них вкушал столько еды, сколько не под силу было съесть одному человеку.

Нуска, которого ежедневно обучали сонийскому, теперь понимал большую часть их разговоров. Однако это знание не приносило ему никакой пользы – патриции открывали свои рты только для того, чтобы облизывать своего короля. Но тот и не был против, хоть и изображал нестерпимую скуку. Октавий покачивал в руках чашу с вином, изредка проливал его на пол. И пока один раб подтирал пол, второй уже наполнял его чашу вновь.

Посреди великолепного стола, укрытого белоснежной скатертью и заставленного золотой посудой, стоял канделябр. А над канделябром, на кончиках которого подрагивали огни, были натянуты золотые цепи. И хоть всем рабам было принято ходить увешанными цепями, но лишь одного из них из раза в раз, из пира в пир на этих цепях подвешивали на вытянутых руках прямо над столом. И этим рабом был Нуска.

Нуска открыл глаза. Его тело дрожало, а образы прошлого занимали мысли. Он не мог выбраться из этих снов в реальность, пока чьи-то невидимые тёмные ладони не коснулись его лица, а затем плеч. Столкновение двух разных дэ встряхнуло лекаря, но, чтобы прийти в чувство, ему пришлось приложить невероятные усилия.

Он не хотел быть здесь. Он мечтал навсегда утонуть в той купальне или в своих мыслях. Он очень хотел заткнуть уши и завязать глаза. Но…

– С закрытыми глазами и ушами вы, конечно, сможете терпеть это весь остаток жизни. Но разве это то, чего вы хотите, Нуска?

Сначала Нуска попытался отвернуться. Но навязчивый шёпот не прекращался. Он словно выуживал самые потаённые мечты и надежды Нуски, вытягивал их на поверхность, выбрасывал, как рыбу на берег, а затем наблюдал, как они барахтаются под знойной звездой. Это было болезненно.

– Вы один из сильнейших сурии на континенте, но где вы теперь? Неужели вы хотите провести свою жизнь в рабстве? Нуска, вы – сурии. Вы владеете силой, которая и не снилась простому человеку. Но чтобы выжить, вам пришлось, как животному, склонить голову под хлыстом.

Нуска мотал головой. Пытался дёрнуть руками, но они были закованы в цепи.

– Вы знаете, что способны убить каждого, сидящего в этом зале. Но вы не хотите. Вы готовы убить ради спасения своей жизни, но не ради свободы. Если вы только пожелаете, то я сделаю это за вас. Все они падут к вашим ногам, как уже пал принц Кроу.

Нуска шумно втянул воздух. С него градом катился пот, он то и дело терял сознание от ужаса, но отчаянно мотал головой.

«Нет, нет, это не то, чего я хочу. Да, я могу уничтожить хоть половину Сонии. Но стану ли я свободным лишь потому, что превращу эту страну в пепел? Не стану ли тогда я рабом сожаления и вины?»

Риннэ вкрадчиво согласился, однако заключил:

– Тогда я могу сделать это за вас. А вы будете винить меня.

«Я найду другой способ. Дай мне время. Позволь попытаться превратить Сонию в нашего союзника, а не врага».

– Нашего?

«Да. Союзника Скидана».

Нуска не мог видеть лица Риннэ, не мог заметить даже его тени, но каким-то образом почувствовал, будто тот улыбается. Голос в голове Нуски затих.

Самообладание медленно возвращалось к лекарю, как и осознание того, где он находится. Хотя он был совершенно счастлив в своём забытье и всё ещё не был готов столкнуться с реальностью.

Шёл пир. Патриции Сонии собрались во внутреннем дворике во дворце короля, чтобы жрать и пить. Нуска, как диковинная часть интерьера, был подвешен на цепях прямо над столом. Золотые цепи были крепко приделаны к колоннам, на которых держалась крыша внутреннего двора.

Около двадцати аристократов вели праздный разговор, напивались и объедались так, будто это была последняя трапеза в их жизни. Нуска ненавидел пиры в Сонии не только из-за того, что выступал на них в крайне унизительном положении, но и потому, что это было поистине отвратительное зрелище.

Естественно, двадцать человек не могли сожрать такое количество еды, однако она была приготовлена так искусно, а подана так роскошно, что остановиться было невозможно. И патриции не останавливались: возлежа вокруг стола, чтобы больше влезло, они поглощали еду и спиртное, а затем за этим же столом вызывали у себя рвоту, чтобы освободить желудок и набить его снова.

Нуска не представлял, как знатные особы могут есть, чувствуя запах желчи и слыша рвотные позывы соседей, но так происходило из раза в раз. И для Нуски было не важно, что патрициев тошнило в красивые позолоченные вазы, а затем они утирали рот расшитыми платками. Происходящее не становилось от этого менее омерзительным.

Пир всегда скрашивали танцовщицы и музыканты. Можно было сказать, что музыка ласкала слух, а танцы услаждали взор, ведь сонийцы были крайне искусны в изящных искусствах, но патриции могли и это превратить в похабщину: из раза в раз они, напившись, приставали к прекрасным танцовщицам. И никто не смел их остановить, ведь во дворце короля собиралась лишь элита Сонии.

Несмотря на рвоту, омерзительное поведение и пьянство, патриции одновременно умудрялись вести философские беседы, чтобы выглядеть куда умнее и интеллигентнее, чем были. И на этот раз Нуске пришлось слушать крайне внимательно, ведь тему для обсуждения задал сам король. И не случайным образом.