Оанн, которому только-только должно было исполниться девятнадцать лет, уставился на Риннэ глупыми и круглыми глазами. Он совершенно не понимал то, о чём говорило это создание, но дёргаться отчего-то перестал.

– Я не буду вас лечить. Покиньте мой дом, – угрожающе низким тоном заговорил Нуска. Его зрачки вновь были красными, считывая каждое возможное движение противников.

– Ни за что! Ты хоть знаешь, какие боли я испытываю?! Я не могу возлежать ни с одной женщиной! Они отказываются! А с теми, которые не могут мне отказать, ничего не выходит! С каждым днём становится хуже и хуже, а ведь у меня нет ни одного наследника! Я умру бездетным! – вопил патриций, размахивая руками. Его мягкие руки колыхались от резких движений, что забавляло Нуску.

– Значит, таково провидение Энлиль и Нинлиль. Вдруг ты подобен тому несчастному из сонийских пьес, которому было суждено пасть от руки собственного сына?

– Не мели чепуху! Во всех храмах пророки сулили мне славное и счастливое будущее, а также десяток детей!

– Ошиблись, – с усмешкой заключил Нуска, опустив взгляд на пояс патриция. – Уже очень скоро никаких детей тебе не видать.

– Скот! Исчадие бездны! Никакой ты не лекарь, ты – утукку в человеческом теле! – патриций разразился очередным гневным воплем, а затем обнажил короткий клинок, который прятал под тогой, и бросился на Нуску. Спутники больного патриция переглянулись, а затем попытались остановить безумного, но было поздно.

Патриций подлетел к Нуске, но… лекарь исчез без следа. Нет, правильнее было сказать, что он был так быстр, что ни один из наблюдавших эту картину не смог уследить за его движениями.

Нуска со смешком бросил:

– Так и быть. Но с патрициев, подобных тебе, я беру плату.

Со звериным оскалом Нуска смотрел на отлитые из золота огромные квадратные серьги в ушах патриция. Они покачивались, сверкая в лучах звезды. И когда патриций подскочил к нему с обнажённым клинком, Нуска быстрым движением сорвал серьгу, разодрав мочку, а затем отступил на шаг, уворачиваясь от занесённого клинка.

Раздался вопль. Патриций повалился на землю, уронил свой клинок. Он верещал, как свинья на заклании, и хватался за своё окровавленное ухо.

– Я натравлю на тебя всю знать!!! Всю знать Сонии! Тварь! Шлюший лекарь! – ревел он, пытаясь склеить порванную мочку пальцами.

Но Нуска, изогнув бровь, усмехнулся, а затем его лицо искривилось. Он сделал шаг вперёд и наступил ногой на пах патриция. Тот орал, плакал, молил Нуску остановиться, однако под ногой лекаря в какой-то момент возникло свечение.

Нуска таким извращённым способом действительно излечил патриция. Тот замолчал, глотая слёзы, однако лекарь уже потерял всякий интерес к происходящему. Он пнул патриция в бок, заставив его прокатиться по земле. Спутники тут же окружили стенающего патриция, а затем помогли ему подняться.

С совершенно пустым выражением лица Нуска отвернулся от этой горстки господ и пошёл к дому, подбрасывая окровавленную серьгу в руке.

– Я забираю это в качестве оплаты. Выметайтесь, иначе мне придётся повысить стоимость моих услуг в зависимости от затраченного на вас времени.

Патриции поползли вниз с холма, к городу, а Нуска пошёл к дому. Уже в дверях он бросил серьгу застывшему в ужасе Оанну. Полукровка поймал украшение на лету и уставился на своего господина.

– Отмой это и заложи в Керине. Средства передай на развитие плебейской школы. Её патрону лично в руки.

Оанн закивал, а Нуска, отворив дверь, напоследок поморщился и брезгливо тряхнул рукой.

– Ненавижу кровь, – прошипел он и скрылся в доме.

Всю ночь Нуску мучила бессонница. В своей комнатушке с одной кушеткой и бочкой для умывания он вертелся, а затем, распахнув глаза, смотрел в потолок. Он всё ещё помнил порванное ухо патриция и кровь на застёжке его золотой серьги.

«Мои приступы становятся чаще, я уже не могу контролировать их. Но даже если бы мог, то к чему бы это привело? Не он, а я бы ползал в пыли и молил о пощаде? Да лучше уж умереть».

Чувство вины и злость кололи его по очереди. Прошла целая неделя с того момента, как Нуска во время представления «убил» Риннэ. Да, Риннэ не умер, но это не снимало с Нуски ответственность. Однако в тот момент он был уверен, что смерть от его меча – лучшая участь, чем быть растерзанным пазузу на глазах смеющихся патрициев. Теперь и этот случай с патрицием…

Нуска обхватил себя руками и зажмурился. Он ощущал себя пойманным и запертым в клетку, переполненную испражнениями. Всю свою жизнь он презирал богачей и знатных господ, а теперь оказался в мире, где они правят балом. Но в отличие от скиданских аристократов сонийским не нужно было никоим образом подтверждать свой статус. Они могли быть безнравственными, слабовольными и глупыми hve, но общество не осуждало их, а продолжало облизывать их немытые пятки.

Нуску передёрнуло, а к горлу подкатила тошнота. Он знал, что Сония не была такой, пока до неё не добрались лапы Дарвеля. Именно дарвельский ставленник продвинул закон о том, что лишь чистокровные сонийцы из знатных родов имеют голос в суде, могут приобретать дома и земли, обучаться в школах. С тех пор прошло около двадцати лет, а классовое неравенство лишь укреплялось. Аристократы, получавшие почести от Дарвеля, почитали их как богов, а плебеи и рабы не были в силах восстать из-за своего плачевного положения.

Это была одна из причин, почему Нуска так сильно ненавидел Дарвель и, даже рискуя своей жизнью, был готов узнать тайну их непобедимой армии. И он сделал это. Но…

«Король не желает меня слушать. Он хоть и не подобен другим аристократам, но трус и глупец. Он боится, что его секрет раскроют, что его запрут в храме или вовсе казнят. Он не готов пожертвовать ради сонийцев даже самым малым».

А Нуска считал, что правитель должен быть другим. И что правитель, который неспособен защитить свой народ от бедняков до богачей, должен был махнуть рукой и сказать: «Эх, ребята, простите, я не справился, я ухожу».

Нуска, хмурясь, сел. Покрывало медленно сползло на пол, обнажив бледное тело. Лучи звезды скользнули по его худому телу, покрытому шрамами.

«Ради своих идеалов я мучился, я страдал. Я выстрадал даже свою полусвободу. Но король не желает терпеть даже малейшие трудности ради народа. Он, как обычный человек, жрёт, спит, веселится, пока люди, которые от него зависят, страдают. Он не заслужил своей лёгкой жизни, роскоши и почестей. Ненавижу это место».

Поморщившись, Нуска потянулся и встал, сменил бельё и накинул на тело тунику, подпоясал её. Он знал, что не сможет сегодня уснуть, однако в доме было одно создание, которому не требовался сон и которое могло скрасить лекарю предрассветные часы.

Отодвинув занавеску, Нуска вышел в комнату побольше. Оанн мирно посапывал в своей кровати, свернувшись калачиком и укрывшись с головой. А Риннэ сидел за столом, и, стоило Нуске выйти, это тёмное создание обратило к нему свой взгляд.

Некоторое время они смотрели друг на друга, а затем вместе вышли наружу.

Босой Нуска выскочил на улицу и с удовольствием погрузил горящие огнём ступни во влажную от росы траву. Лекарь даже успел захватить трубку, но, забив её табаком, с раздражением вспомнил, что огонь вообще-то призывает Оанн, а не он. Однако Риннэ быстро разрешил трудности Нуски: он материализовал свой ятаган, а затем ударом меча о кремень смог зажечь деревянную палочку. С помощью неё он уже помог Нуске прикурить.

Лекарь, усмехнувшись, не смог не прокомментировать:

– Впервые вижу, чтобы кто-то так сильно пытался мне угодить.

– Разве вы не живёте под одной крышей с Оанном?

Они оба хмыкнули. Нуска, затянувшись, сначала выпустил облако дыма, а затем сказал:

– Он хороший малый, но нашёл своё призвание в служении мне. Я не считаю это правильным, но и выгнать его не могу. Но у Оанна есть характер и свои взгляды на жизнь, он умён, хоть и зря растрачивает свои умения подле меня.