— Ну ты, глупая палка, — сказал я вслух, неприязненно косясь на ни в чем не повинную глефу. — Даже не надейся. Чтобы я из-за тебя похерил шанс на нормальную жизнь? Не дождешься!

Похоже, год мне предстоит непростой.

Пока я шел домой из парка, никто на глефу в моих руках не обращал ни малейшего внимания. Соседка как поливала свои поздние астры в палисаднике, так и продолжила поливать, только поздоровалась дежурно. Малышня, что возилась в песочнице около дома, даже взглядами не удостоила, занятая своими ведеркам. Их мамаши кивнули в ответ на мое «здрасте!» со знакомым отсутствующим видом и вернулись к разговору — обсуждали особенности работы первого охладительного контура при высоких нагрузках реактора.

(Я ведь говорил уже, что наш Атомоград-58 построен вокруг атомной станции? Соответственно, почти все жители либо на ней работают, либо обслуживают тех, кто работает, либо производят еду на высокотехнологичных фермах, либо служат на военной базе. На улицах почти сплошь интеллигентные лица — страшное зрелище! В нашем жилом комплексе это особенно чувствуется: тут вообще живут почти сплошь только физики-ядерщики с семьями. Как наша семья Урагановых, например.)

Всеобщий игнор ничуть меня не удивлял. Я знал — и теоретически, со школьных занятий, из заметок о детях-волшебниках в Сети; и новым магическим знанием, передавшимся мне от глефы — что предмет-компаньон не виден никому, кроме его хозяина. По крайней мере, пока хозяин не решил его использовать и вступить в права владения (или дать этому предмету права на себя). Я ничего подобного делать не желал. Хватит с меня.

Наша семья жила в просторной четырехкомнатной квартире на втором этаже симпатичного многоквартирного дома, словно составленного из разноцветных кубиков. Дверь подъезда запиралась на замок с ключом-таблеткой, а в самом подъезде двери никто не запирал, хоть замки у всех имелись, — милые патриархальные нравы. Ну и камеры в коридорах, как без них. Бездушные устройства, в отличии от людей, «видели» предмет у меня в руках… простую палку, типа ручки от швабры. Маскировка у неактивного магического оружия была на высоте.

Поэтому я вошел в прихожую родительской квартиры без лишнего шума, в тишине сгрузил продукты на кухонный стол — и сразу услышал, как отец ругается с кем-то у себя за компом. Точнее, кого-то ругает. До меня донеслись возгласы типа «Да кем он себя возомнил!» и «Как он посмел!» И заодно увидел на плите грязную сковороду: похоже, отец поджарил-таки себе яичницу.

Это выбесило меня еще сильнее. Скрипнув зубами, я направился себе в комнату: успокоиться. А то как бы на эмоциях не наделать глупостей, за которые я сам себя не прощу.

Поставив глефу в свободный угол рядом с окном, я плюхнулся на кровать — как был, в уличном. Мрачно уставился на эту палку.

— Не дождешься, — сказал я ей.

Пусть стоит тут, выстаивает год. Использовать ее, становиться мальчиком-волшебником и брать на себя обязательства по защите этого мира от межмировых хищников и другого зла я не хочу.

Да, на заре средневековья, когда архимаги расшатали Грань, границу мира и межмирового Пространства, пытаясь добыть себе как можно больше энергии для волшбы, в прорехи посыпались Твари. Они до сих пор появляются в результате редких пробоев и представляют собой серьезную угрозу. А тогда устроили настоящий апокалипсис! Такой, что архимаги аж одумались, увидев, что натворили.

Но маги до своего исхода поправили Грань, пусть и не полностью заделав все как было. После долгое время хищников сдерживали дети-волшебники, но теперь у Ордена есть истребительная авиация, искрометное оружие и искровые башни. Дети-волшебники в нынешних условиях — анахронизм, существующий только потому, что никто еще не додумался, как отменить рекрутирующее их Проклятье.

Ребенок-волшебник, который решился использовать свой предмет-компаньон и связанные с ним магические силы, перестает взрослеть. И если бы только это: Проклятье продолжает внимательно следить за своими жертвами, не давая делать то, что не положено целым комплексом запретов-гиасов. Например — запрет жить дома с родителями или даже видеться с ними.

То есть для семьи, где случился такой «волшебник», это и само по себе катастрофа. А теперь представьте еще вечную жизнь в виде недоразвившегося недомерка, который не способен ни влюбиться, ни детей завести, ни нормальную профессию получить… Да блин, даже дом построить и копить имущество не в состоянии: для большинства детей-волшебников действует также запрет ночевки-под-крышей! И не спрашивайте, почему: никто не знает.

А все вышеперечисленные пункты, вообще-то, входили в мой план будущей жизни здесь. К старости особенно остро начинаешь понимать, как важно правильно с юности строить свою будущее. И хуже всего пронзительное чувство одиночества и бесполезности! Так что когда переродился здесь, решил: уж теперь я сделаю все по-умному. Найду хорошую девушку, а не как в прошлый раз. Заведу обязательно хотя бы четверых детей! Сам буду их воспитывать наравне с матерью. Построю дом. Посажу сад — который успеет вырасти до того, как я постарею, ага.

И вот такая подстава!

Год я, конечно, постараюсь пережить. Но… Мало ли, выскочит еще одна собака? Или другая неожиданность? Первый раз глефа помогла мне, не налагая никаких обязательств, потому что я не знал и не видел, что она такое. Второй раз не проканает.

Придется быть очень осторожным. Из публикаций я знал, что недостаточно просто оставить предмет-компаньон дома: если владелец в беде, он является на подсознательный призыв откуда угодно. И спасет. Но цена тому спасению — стать вечным стражем. Значит, критических ситуаций допускать нельзя.

Обдумывая это, я краем сознания обратил внимание, что вопли отца вроде бы утихли. Значит, выплеснул негодование кому-то из приятелей, скоро успокоится. Отец у меня — модельер-портной, человек искусства, натура увлекающаяся. При маме еще старается сдерживаться, она всплесков эмоций не любит, особенно после длинной смены на станции. А при мне не считает нужным стесняться. Я стараюсь просто не попадаться ему на глаза, когда он не в духе. По крайней мере, пока мама на смене, как сейчас.

Но когда я обернулся к двери, то неожиданно узрел папшу на пороге своей комнаты. Он тоже тишком подошел, совсем как я недавно. Да в каком виде! Лицо красное от гнева, глаза навыкате, губы поджаты и этакий валик под носом надут, как у быка. До такой степени разъярения он на моей памяти еще ни разу не доходил. В руке отец сжимал смартфон — крепко, аж костяшки побелели. Как только экран еще не треснул.

— Ну, пацан! — рявкнул он. — Выметайся отсюда! Ты мне больше не сын!

…Вот так и избегай неприятных неожиданностей.

— Убирайся! Ты мне не сын! — в голосе отца звучала не просто ярость, а натуральный праведный гнев. Будто я на его глазах ел пирожки с котятами и щенятами, да еще и нахваливал. Или, скорее, его любимыми рабочими ножницами колючую проволоку нарезал.

Моя собственная ярость, вроде бы выплеснутая в драке с собакой и заслоненная нервными размышлениями о глефе и детях-волшебниках, тут же подняла голову. Какое, блин, он имеет право так на меня злиться⁈ После всего, что я от него терпел все эти месяцы! После того, как он злостно пренебрегает всеми своими обязанностями, а перед мамой изображает любящего папашу!

— Позволено ли узнать, с чем вызвана такая перемена в наших с тобой юридических отношениях? — поинтересовался я максимально холодным тоном, на какой был способен.

— С тем, что ты — бесполезный дерьмовый мудак! Это последняя, мать твою, капля! Ты мне на хрен в сыновьях не нужен! Катись на все четыре сторон ы! Портишь все, за что берешься! — распалялся отец все сильнее и сильнее.

«Если он меня ударит, я его убью, — подумал я. При этом субъективно я сам ощущал себя довольно спокойным. — Как бешеную псину».

Но отец не собирался бить. Он совсем не боец: это в него я тощий и узкоплечий. Но, в отличие от меня, он ни физкультурой, ни легкой атлетикой никогда себя не утруждал, и вообще не поднимал ничего, тяжелее портновского лекала… Ну, может быть, сумки из магазинов — в тех случаях, когда все-таки идет туда сам, а не меня отправляет!