– Планы, – повторила я. – Мне никогда не рассказывали о твоих планах.

– С сегодняшнего дня все изменится, – пообещал крестный и галантно предложил мне локоть, будто он был придворным кавалером, а я знатной дамой в изысканном платье. – Ну что, пойдем?

Я кивнула, почувствовав себя чуть счастливее. Я ухожу, но вернусь.

– Скоро увидимся, мама, – сказала я и взяла крестного под локоть. Его черный плащ, словно сотканный из теней – а на самом деле из тончайшей шерсти, – был очень мягким. – Я… я тебя люблю.

Мама посмотрела на меня пустыми глазами и коротко кивнула, принимая мою любовь, но не проявляя ответной.

– Не стойте, мадам. Собирайте монеты, – обратился к ней мой крестный с насмешливой учтивостью. – В конце концов, вы заслужили их.

Без стыда и смущения мама упала на колени и принялась собирать золотые монеты в грязный фартук. Их звон казался слишком веселым, неподходящим для этой минуты.

– Ты готова? – спросил у меня крестный.

Я уставилась на маму, мысленно умоляя ее посмотреть на меня. Сказать что-нибудь на прощание. Хоть что-нибудь. Но она была занята монетами, стремясь, чтобы ни один золотой кругляшок не ускользнул от ее внимания.

Любовь, которую я ощущала несколько мгновений назад, застыла в моем сердце льдинкой. Она была крошечной, как пшеничное зернышко, но острой, как иголка.

Я кивнула:

– Готова.

Крепче прижав мою руку локтем, мой крестный, бог смерти, щелкнул пальцами, и мы рухнули в пустоту.

Все закончилось так же резко, как началось. Бешеный вихрь неожиданно унялся, и я чуть не упала. Бог Устрашающего Конца подхватил меня, помогая устоять на ногах.

– Я же сказал, что мы доберемся в мгновение ока. – В его голосе слышался смех.

Наконец я осмелилась открыть глаза и… задохнулась от изумления.

– Где мы… что это за место?

Мы очутились в долине, с трех сторон окруженной грозными скалами, такими высокими, что казалось, они упираются в черное небо, сливаясь с ним. Гладкий камень отливал мягким блеском и напоминал затемненное стекло.

Здесь даже свет был другим. Над нами раскинулось ночное небо, вокруг высились черные скалы, но я видела все очень четко, до мельчайших деталей, как в ясный летний день. Я и не знала, что у теней может быть столько оттенков и форм.

И только крестный был почти неразличим в окружении теней. Пятно черноты на черном фоне. Лишь когда в небе сверкали молнии, я видела их отражения в его глазах, зажигавшихся неземным блеском. Глаза крестного напоминали светящиеся в темноте глаза кошек, которые по ночам приходили в амбар и охотились на мышей. Я их жутко боялась, когда была совсем маленькой. Мне казалось, что это не кошки, а ночные кошмары, которые только и ждут, когда я усну, и тогда они усядутся мне на грудь и высосут из меня жизнь.

– Это Междуместье.

– Междуместье, – повторила я эхом и обвела темную долину взглядом. – И что это значит?

– Место, лежащее между.

– Между чем?

Уголки его губ поднялись в странном подобии улыбки.

– Между всем. Между здесь и там. – Он указал на скалу слева и на скалу справа. – Между жизнью и смертью. – Он указал на другие скалы, будто эти понятия были реальными местами, существующими в пространстве. – Между твоим миром… – Он указал на утес у меня за спиной, а затем оглянулся через плечо. – И моим.

– Там… там живут боги?

Я прищурилась, пытаясь разглядеть вершину утеса, который он назвал своим миром, но ее закрывали грозовые тучи.

– Некоторые из них. – Крестный подмигнул мне.

Я огляделась по сторонам, медленно поворачиваясь на месте. Здесь не было ничего: ни деревьев, ни кустов, ни травы. Никакой даже самой скудной растительности, никакой живности. Только бесплодные, голые скалы. Черный камень. У меня защемило в груди.

Гравьенский лес был суровым и неприветливым местом. Там водились медведи крупнее, чем лошадь, и стаи свирепых волков, там росли ягоды и грибы, аппетитные с виду, но ядовитые настолько, что человек мог умереть даже от крошечного кусочка.

Но здесь… Здесь не было вообще ничего. Ни проблеска зелени, ни искорки жизни. Здесь был только он, мой крестный. Нестареющий, вечный. Я даже не знала, есть ли у него сердце. Наверное, нет. Зачем богу сердце?

Ощущение пронзительного одиночества охватило меня, как невидимая рука, сжавшаяся в кулак.

– Ты здесь живешь? – спросила я, пытаясь поймать его взгляд. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его глаза.

– Насколько кто-то из нас живет где бы то ни было, да.

– Совсем один?

– Не один, – поправил он, и я вновь оглядела каменную долину в надежде, что что-то упустила. – Уже не один. – Не привыкший к проявлениям нежности, он неловко погладил меня по плечу. – Теперь у меня есть ты.

– Э-э…

Крестный нахмурился и окинул взглядом долину.

– Хотя теперь я понимаю, что это, возможно, не лучшее место для девочки. Здесь как-то…

– Пусто? – подсказала я и удивилась, услышав, как он рассмеялся.

Его смех был густым баритоном, пряным и теплым, как яблочный сидр со специями. Такого смеха не ожидаешь услышать от бога Устрашающего Конца.

– Да, наверное, для тебя так и есть. Но это поправимо. Просто скажи, что тебе нужно, и я сделаю все, как ты хочешь.

Я поджала губы, ошеломленная властью, внезапно данной мне крестным. Никто никогда не спрашивал, чего я хочу. Иногда отец кричал: «Хочешь, чтобы я надрал тебе уши?» Но это совсем другое.

Я все же решилась и тихо проговорила:

– Может быть… дерево?

На лице бога смерти промелькнуло искреннее удивление.

– Дерево?

Я кивнула.

– Какое именно?

Я пожала плечами.

– Не знаю… Я видела только деревья, которые растут в нашем лесу. Ели, сосны, ольху. Они очень красивые, но… – Я с трудом подбирала слова. Внезапно во мне поселился голод. Но не потому, что за событиями этого дня я пропустила завтрак и обед. Это был голод иного свойства. Мне хотелось чего-то большего. Чего-то, что не увидишь в Гравьенском лесу. Чего-то нового. Необычного.

– Значит, ты любишь зелень.

Он говорил тем голосом, каким говорят взрослые, не привыкшие общаться с детьми, поскольку дети им неинтересны. Обычно меня раздражал такой тон, но у крестного он звучал мило и трогательно. Разумеется, богу Устрашающего Конца нет необходимости упражняться в искусстве приятной беседы.

– Да, – сказала я так, будто открыла ему секрет.

Он опять рассмеялся:

– В таком случае, милая Хейзел, смотри. Я надеюсь, тебе понравится.

Он указал на выступ в ближайшей скале. Сначала не произошло ничего, и я ощутила укол горького разочарования. Может, даже бог Устрашающего Конца не всесилен.

Но вскоре на гладком, как стекло, камне что-то шевельнулось. Зеленый побег пробился сквозь базальтовую поверхность, ломая камень, поднимаясь все выше, превращаясь из тоненького стебля в дерево, обрастая корой, выпуская ветки и листья. Дерево поднялось выше меня, выше крестного, заполняя пространство над нами пышным лиственным пологом. Его широкие листья отливали глянцевым блеском, и я задохнулась от восхищения, когда среди зелени начали появляться цветы. Не мелкие цветочки бледно-пастельных тонов, как на наших лугах, а яркие, дерзкие и большие – шире моей ладони. Они распускались, как пышные юбки танцующих женщин, ослепительно-розовые и такие красивые, что у меня перехватило дыхание. Я никогда в жизни не видела столь насыщенного оттенка. Он был теплым, волшебным, неистовым… И я подумала, сколько же чудес лежит за пределами Гравьенского леса, сколько дивных открытий готовит мне мир. Я вновь ощутила пронзительный голод.