– Андрей Ильич! – закричал второй режиссер. – Сколько еще времени займет коммутация света?

– С полчаса займет, – ответил оператор-постановщик, глядя на прожектора в специальное затуманенное стеклышко, – минут сорок.

– Давайте, – распорядился режиссер.

– Девушки! – начал махать руками второй режиссер. – Сюда! Прошу вас!

Он выстроил кандидаток в ряд перед режиссером, сам встал позади него, приготовившись записывать фамилии счастливиц, если таковые окажутся, в блокнот, прикрепленный к черной дощечке.

Режиссер внимательно осмотрел девушек, кивнул одной из них:

– Как зовут?

– Меня? – испугалась девушка с великолепными рыжими волосами.

– Да, – подтвердил режиссер.

– Тереза.

– Немка? – удивился в свою очередь режиссер.

– Нет! – еще больше испугалась девушка. – Русская. А что?

– Ничего… – помотал головой режиссер и слегка повернулся к ее соседке.

– Я могу сменить имя! – крикнула девушка. – Пожалуйста, оно мне и самой не нравится!

– Не надо, – попросил рыжеволосую режиссер. – Даже боюсь спрашивать, – засомневался он, рассматривая следующую девушку. – Спрошу, как вас зовут, а вы скажете – Брахмапутра, – неулыбчиво пошутил он.

– Любовь. Люба, – ответила девушка.

– Вот какое славное имя, – одобрил режиссер. – Сколько вам лет?

– Девятнадцать.

– Где учитесь? – равнодушно расспрашивал режиссер.

– В студии при Вахтанговском, – ответила девушка.

– Что у нас с фотогенией[11]? – спросил режиссер, продолжая рассматривать девушку.

– Порядок, – поспешно ответила студентка.

– Я не у вас спрашиваю, – посуровел режиссер. – Андрей Ильич?

– Черт его знает! – прищурившись, всмотрелся в девушку оператор. – Фотографию надо делать.

– Я принесла! – девушка достала из сумочки фотографии.

Второй режиссер принял от нее фотографии и передал их режиссеру-постановщику, который, перебирая их, продолжил опрос:

– Как вас зовут? – не обращаясь ни к кому, спросил он.

– Меня? – ткнула себя пальцем в пуговицу на блузке и ответила Галина Лактионова.

– Учитесь? – утвердительно спросил режиссер.

– Да.

– Где? – начал терять терпение глава съемочной группы.

– В училище при ТРАМе, на первом курсе, – почему-то стесняясь своего образования, ответила Галина.

– Понятно, – без всякого энтузиазма кивнул режиссер. Вдруг в его выпуклых глазах появилось некое подобие интереса, и он спросил: – А-а-а… вы не дочь, случаем, Клавдии Лактионовой?

– Дочь, – мгновенно напрягшись, ответила Галина.

– Поклон ей передайте от меня, – попросил режиссер и повернулся к следующей кандидатке.

– И все? – удивилась Галина.

– А что еще? – в свою очередь удивился режиссер.

– Я готовилась… – растерянно пояснила Галина. – У меня отрывок, стихотворение, песня.

– Спасибо, – улыбнулся режиссер. – Не надо. Ваше имя? – обратился он к следующей девушке.

Девицы-конкурсантки захихикали, но Галина не дала конкурентке открыть рта.

– Что значит не надо? – возмутилась она. – Вы не послушали меня и говорите «не надо»! Мы же не лошади, в конце концов, чтобы нас по внешним данным отбирали! Вы бы еще в зубы нам заглянули!

– Девушка! – назидательно ответил ей второй режиссер. – Это кинематограф! Здесь внешние данные имеют приоритетное значение! Мы, кстати, и в зубы претенденткам смотрим, чтоб без изъяна были… у нас же крупный план!

– Я не знаю, что означает слово «приоритетное»… – начала Галина.

– Приоритетное – значит главное, основное, девушка, – любезно пояснил второй режиссер.

– У нас в стране Советов приоритетное – это человек! – гордо заявила Галина.

Девушки-конкурсантки испуганно смотрели на режиссера, ожидая громов и молний, которые должны были немедленно поразить бунтовщицу. И без того выпуклые глаза режиссера-постановщика вылезли из орбит… под вопросом был его непререкаемый до сих пор авторитет.

Даже равнодушные ко всему, кроме зарплаты, светотехники замерли на лесах в злорадном ожидании развязки, и режиссер-орденоносец принял решение.

– Читайте, – мрачно разрешил он.

– Я, если можно, вначале хотела бы спеть, – упрямо заявила Галина.

– Пойте, – со вздохом согласился режиссер. – Где Цецилия? – повысил он голос.

– Здесь я! – откликнулась из-за рояля неопрятная рыхлая старуха, похожая на актрису Раневскую лет через сорок после происходящего эпизода. – Что будем петь? – бодро спросила концертмейстер, перелистывая ноты с революционными и народными песнями.

– Я буду петь арию Лючии из первого акта оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур», – объявила Галина.

– Ого! – восхитилась старуха. – У меня и нот нету! Здесь только революционное и народное!

– Ничего. Я могу и без аккомпанемента, – согласилась Галина.

Она крепко сжала руки перед собою и запела…

В прокуренном организме Цецилии от звуков Галиного голоса и музыки Гаэтано Доницетти смутно зашевелились воспоминания о хороших, дворянского происхождения родителях, о ее большой, дружной и не чуждой либеральным идеям семье, о Бестужевских курсах и Московской консерватории, оконченных задолго до революции, и она, скорее по наитию, нежели по памяти, начала робко, а потом все более уверенно, подыгрывать Галине…

Галина пела, режиссер становился все мрачнее, второй режиссер неотрывно смотрел на своего шефа, пытаясь угадать ход его мыслей, и не мог упустить момент, когда нужно будет гнать из павильона зарвавшуюся хамку.

Светотехники потихоньку курили на лесах, соперницы Галины, нахмуря гладкие девичьи лбы, слушали неведомую им музыку.

– Все! – прервала пение Галина. – Теперь разрешите отрывок. Тургенев, «Стихотворение в прозе»…

– Не надо отрывка, – встал режиссер. – Кто опять курит в павильоне? – закричал он, пытаясь увидеть виновника наверху, среди горящих приборов.

– Кто курит? – прокричал павильонный пожарник, задыхаясь от ненависти.

– Нельзя же так, товарищи! – взмолился режиссер. – Как дети, честное слово, которые спички на кухне украли! Взрослые же все люди! Целлулоид! Он же от взгляда горит!

– Я их… – пообещал пожарник и полез на леса по деревянной шаткой лестнице.

– Девушкам спасибо, – взглянув на студенток, распорядился режиссер. – Почему я должен следить за пожарной безопасностью в павильоне? У меня что, других забот мало? – возмущался орденоносец.

– Товарищи студентки, вам спасибо! Скоренько покиньте павильон! – заверещал второй режиссер, выталкивая девушек из помещения. – Побыстрее, пожалуйста! – упрашивал он.

– Останьтесь, пожалуйста! – спохватился режиссер-постановщик.

– Кого оставить? – откликнулся второй режиссер.

– Ее!.. – режиссер-постановщик защелкал пальцами, вспоминая фамилию. – Ее! Она арию пела!

– Девушка, задержитесь! – Второй режиссер схватил за руку Галину.

– А мы? – пискнула Таисия.

– А вам спасибо, – подтолкнул ее к выходу второй режиссер.

– Ну что ж… давайте попробуем, – как-то очень просто и буднично предложил режиссер-постановщик.

– Что, простите, попробуем? – ошарашенно спросила Галина.

– Попробуем вас попробовать на главную женскую роль, – пояснил режиссер. – Но учтите, у меня есть два условия…

– Я не такая! – прервала его вспыхнувшая Галина.

– Какая? – не понял, раздраженный тем, что его прервали, режиссер-постановщик.

– Не такая… – твердо повторила Галина.

– У меня два условия, – поморщившись, повторил он. – Первое: вы должны забыть все, чему вас учили в вашем училище, и второе: это последний скандал, который вы устроили на съемочной площадке. Согласны?

– Да! – закричала Галина.

Фронтон кинотеатра «Художественный» закрывал рекламный плакат кинокартины «Девушка с характером». Плакаты тогда писали масляными красками на сшитом холсте, потому огромное лицо Гали сверкало в лучах солнца и казалось пугающе живым. В кассу кинотеатра томилась длинная очередь, в хвост которой пристроились Галина и Таисия.