© АО «Дирекция кино», текст, иллюстрации, 2025

© Стихотворение «Жди меня». Симонов К.М., наследники, 2025

© Дудникова А.А., перевод, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Городишко был маленький, но разбросанный по холмам, и потому казался значительным и большим. Дома были двухэтажными – первый, как правило, каменный, беленый известью, а второй – из почерневших от времени бревен. Все это было украшено резными наличниками, откосами и обязательными ставнями.

Каждый дом был окружен садом из фруктовых деревьев и ягодных кустарников, потому каждую осень отсюда подводами вывозили яблоки, груши, огурцы и редьку в ближайшие крупные города.

Река была узкая, но глубокая и судоходная.

Гражданская всеразрушающая война обошла городишко стороной, и потому в нем сохранились все церкви и железнодорожный вокзал.

А более в городке ничего не было, да он ни в чем и не нуждался.

Детская рука поставила на диск граммофона толстую пластинку – с собакой, слушающей граммофон, на этикетке; с трудом провернула несколько раз ручку завода граммофонной пружины, отогнула предохранитель. Деформированная, «лысая» от частого употребления пластинка, не торопясь, начала кружение.

Та же детская ручка поставила изогнутый хобот звукоснимателя с огромной иглой на край пластинки, и через хрипы и шипение из граммофонной граненой трубы прорвались первые звуки арии Лючии из оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур».

Вместе с пластинкой пискляво, но громко запела девочка лет шести. Распевая, она сдернула с полукресла старушечью вязаную шаль, завернулась в нее и вышла из комнаты; через веранду вышла в небольшой запущенный сад.

За плетеным круглым столом две румяные дебелые девахи потчевали обедом мастера лесопильной фабрики Кузьму Обрядкова. У Кузьмы были редкие вьющиеся черные цыганские волосы, расползающаяся лысина и так сильно перебитый нос, что любой желающий мог свободно наблюдать, что происходило в его ноздрях.

Девочка запела громче, наблюдая, как Кузьма Обрядков, издавая чудовищные звуки, высасывал мозг из сахарной косточки, выуженной из тарелки с борщом. Он приложил кость к глазу, пытаясь рассмотреть содержимое, после чего сообщил соседкам по столу:

– Не вылазит!

Девахи засуетились, ища на столе среди приборов – а семья была непростая, обедали с вилками, ножами и салфетками – нечто, что помогло бы Кузьме достать внутренность кости.

– Галька! – крикнула одна из девах. – Кончай голосить! Поди сорви веточку для Кузьмы Петровича!

Галя – так звали поющую девочку – петь не перестала, подошла к старой корявой яблоне и отломала от нее веточку. Тетя Наташа, пославшая Галю за веточкой, обтерла ее полотенцем и подала Кузьме Петровичу.

Любитель костного мозга выковырял вожделенное содержимое кости, проглотил его и, утерев жирные губы салфеткой, спросил, кивая в сторону Галины:

– Это по-каковски она поет?

– Бог его знает! – в сердцах откликнулась тетя Наталья. – Не по-русски! Галька, перестань ты голосить! Голова болит от твоего пения!

– Ты по-каковски поешь? – решил добиться правды у девочки напрямую Кузьма Петрович.

– Как мама, – ответила девочка. – Это мамина песня. Она ее пела.

– А где мамка твоя? – равнодушно спросил Кузьма Петрович, вожделенно глядя на тарелку жареных грибов с картошкой, принесенную из летней кухни второй тетей – Надеждой.

– В Москве, в актрисах, – ответила за Галю тетя Надежда.

Кузьма Петрович сочувственно зацокал языком.

– Стыд-то какой! Давно? – беря вилку в здоровенный кулак, спросил он.

– Почитай, с рождения ее, – с готовностью ответила тетя Наташа.

– Брошенка? – изумился Кузьма Петрович, пережевывая грибы.

– Что вы такое говорите? – возмутилась бабушка, ставя на стол горшочек с необходимой для грибов сметаной. – Какая же она брошенка, если мать ее в позапрошлом году навестить приезжала!

– А папка? – продолжал неспешные вопросы мастер лесопилки.

– Безотцовщина, – коротко ответила тетя Наташа.

– Дядя Кузьма, а кто вам нос сломал? – задала давно интересующий ее вопрос Галина.

Не обращая внимания на возмущенное шипение тетушек, дядя Кузьма снисходительно ответил:

– Это в малолетстве… кобыла лягнула.

– Вы ее обидели? – удивилась Галина.

– Кого? – перестал жевать Кузьма Петрович.

– Кобылу! – пояснила Галина.

– Не-е-е! – поморщился Кузьма. – Дурная была!

– Дядя Кузьма, – не отставала Галя, – вы на ком хотите жениться, на тете Наташе или на тете Наде?

Тетушки покраснели, тревожно и искательно глядя на жениха.

– Галечка, иди, погуляй… – Бабушка подтолкнула Галю к калитке.

– Я не хочу! – сопротивлялась Галина, – пускай он скажет, а то тети из-за него каждый вечер ссорятся и даже дерутся! Чего… Ему жалко разве сказать? А то ходит, обедает каждый день, а тетушки мучаются!

Бабушка схватила Галину за руку и потащила к калитке.

– Чего ты меня тащишь? – кричала обиженная Галя. – Сама говорила, что если они в этом году замуж не выйдут хоть за черта с рогами, то перезреют и взбесятся!

– Гуляй! – бабушка вытолкала Галю на улицу и захлопнула калитку.

На заборе соседнего дома сидел большеголовый мальчуган с бесцветными глазами и выгоревшими за лето до хлорной белизны волосами.

– Турнули? – радостно спросил он. – Женишку мешаешь?

– Ничего не турнули! – заносчиво ответила Галя. – Я гулять вышла.

– А-а-а… – равнодушно ответил Ипат.

– Ипат, давай играть, – предложила Галя.

– Во что? – недоверчиво спросил Ипат.

– Давай играть, будто я принцесса, а ты простой деревенский мальчик, – предложила Галина.

– И чего я делать буду? – оттопырил нижнюю губу недоверчивый Ипат.

– Ты будешь мне прислуживать, исполнять все мои желания, даже самые ужасные! – предложила Галя.

– Не-а, – после недолгого раздумья отказался Ипат, – не буду я тебе прислуживать.

– Ну и дурак! – расстроилась Галина. – Вот приедет за мной моя мама, привезет мне конфет, ландринок[1], новые ботиночки, я ничего тебе не дам!

– Не приедет твоя мамка! – злорадно поведал с забора Ипат. – Ты брошенка, тебя мамка бросила!

– Приедет! – закричала Галя.

– Не приедет! Не приедет! Не приедет! – кричал в ответ злой Ипат. – Твоя мамка в Москве за бублики голой скачет! Не приедет! Не приедет!

Галя подняла с земли увесистый камень и бросила его в обидчика, но камень был слишком тяжел для ее слабой ручки и до забора не долетел. Потому Ипат продолжал безнаказанно кричать:

– Не приедет! Не приедет!

Когда Галя, осторожно проскользнув в калитку, вернулась в свой сад, Кузьмы Петровича уже не было.

Заплаканная тетя Наташа схватила ее за ухо и потащила к дому мимо полулежащей в гамаке Нади с мокрым полотенцем на лбу.

Бабушка, наливавшая пустырник из пузатого флакона в чайную ложку, побежала вслед за своей дочерью, тащившей плачущую Галю.

– Не трогай дитя! – кричала она. – Дитя не виновато!

– Последний столующийся ушел! – шипела тетя Наташа, отвешивая племяннице подзатыльники. – Все из-за языка твоего поганого! На что жить будем, засранка? На что, я тебя спрашиваю?

Тетя Надя громко застонала, и бабушка была вынуждена вернуться к ней.

– Ухи не крути! – попросила она. – Хрящик повредишь. Лучше за волосы дери!

– Вот сиди здесь теперь! – приказала тетя Наташа, вталкивая Галю в погреб.

Погреб был неглубокий, «летний», в нем хранились банки с вареньем, картошка, лук, яблоки нового урожая и ненужный огородный инвентарь.