Удар палкой пришелся Галине по плечам:

– Спину держать ровно! Попу не отставлять! Все вы хотите стать сарами-бернарами, а работать никто не хочет! – Юрьева сидела в кресле посередине балетного класса и при помощи длинной палки руководила занятием по классическому танцу.

Студенты отрабатывали у станка батманы.

– Вы можете играть Офелию, Джульетту, Эмму Бовари так, как никто до вас не играл, но если зритель увидит вашу отвислую попу, то мгновенно забудет про Шекспира, Мольера и Флобера и будет думать только о ваших попах! Это раньше, когда кринолины носили, было легко! Можно было под этим кринолином хоть пукать. А сейчас актриса обнажена! Выставлена напоказ! Потому что все в ней должно быть прекрасно: и лицо, и мысли, и чувства, и попа!..

…очередной удар палкой пришелся по спине Таисии, Галиной подруги.

– Ты так ногами машешь, что тебя подковать хочется! – сопроводила свой удар пояснениями Юрьева.

Щупленький Вольф принес небожительнице стакан чая с лимоном в большой фарфоровой чашке на подносике, своей росписью напоминавшем лихие времена Людовика ХIV, запечатленные на картине Фрагонара «Поцелуй украдкой». Юрьева передала ему палку и принялась сосредоточенно пить чай.

Спину Галины от усталости начала сводить судорога, когда она почувствовала, что по ее ноге от икры к бедру началось какое-то движение. Она посмотрела сначала вниз, потом обернулась.

Ее сокурсник, невероятно красивый и статный юноша по фамилии Русаков, гладил ее вытянутой якобы для упражнения ногой.

– Вечером приходи ко мне в общежитие! – не дав ей открыть рта, зашептал сластолюбец. – Будем любиться!

Галя повернулась к нему и, ни слова не говоря, влепила ему пощечину.

– Чего ты? – прошептал Русаков, испуганно взглянув на Юрьеву, погруженную в чаепитие.

– Ничего! – прошептала в ответ Галя. – Ты меня тронул, и я тебя тронула.

– Ну, извини… – презрительно скривив рот, попросил прощения Русаков.

– Конечно! – лучезарно улыбнулась Галина.

Она отвернулась от обидчика и встретилась с внимательным взглядом Юрьевой.

Галина замерла.

– Лактионова! – звучно начала старуха. – Сегодня у нас упражнения для ног… Упражнения для рук мы будем изучать гораздо позже! Так что… рановато, деточка!

– Простите, Гликерия Ильинична, – потупила глаза Галина.

– И запомните! – поддерживаемая Вольфом старуха встала со стула. – Простота взаимоотношений свойственна искусствам низменным. Кинематографу, например! А вы готовитесь к вступлению в храм искусства – театр! Ведите себя соответственно!

– Бегу! Бегу! Бегу! – кричала Галина, выбегая на улицу, на ходу подхватывая под руку негодующую подругу. Спотыкаясь о булыжную мостовую, она мчалась к трамвайной остановке, не обращая внимания на гневный монолог задыхающейся от возмущения и быстрого бега Таисии, своей ближайшей подруги:

– Галька! Это уж слишком! Это просто свинство! Ты не товарищ, Галька, ты… ты… – окончательно задохнулась Таисия.

– Знаю, – пытаясь на ходу застегнуть ремешок наручных часиков, успокоила ее Галина. – Я лахудра, ехидна… Таська! – остановилась она. – Ты где это взяла? – Она схватила подругу за край платья.

– Нравится? – мгновенно забыла все обиды Таисия – Всю ночь перешивала! Хозяйкино платье! Материальчик чувствуешь? Если не врет – дореволюционный китайский шелк!

– Таська! – возмутилась Галина. – Это ты ехидна! Могла бы предупредить, я бы тоже что-нибудь придумала! А то я рядом с тобой как Золушка выгляжу!

– Как я могла тебя предупредить? – резонно заметила подруга. – У меня телефона на квартире нету, курьера пока не завела! Говорю же тебе, что ночью перешивала!

– Трамвай! – закричала Галина. – Трамвай!

И подруги опрометью бросились к трамвайной остановке в самом низу улицы.

Они успели, пронесясь через небольшую толпу, вскочить на подножку и теперь, остервенело толкаясь, пробивались вглубь переполненного вагона. Трамвай был набит человеческой злобой, руганью, женским истерическим визгом, тяжелым запахом мывшихся раз в неделю человеческих тел и хриплыми воплями кондукторши, призывавшей пассажиров оплачивать проезд. Граждане платить не торопились: во-первых, деньги передавать было опасно – они могли до кондуктора не дойти и обратно не вернуться, а во-вторых, двугривенный при зарплате двадцать четыре рубля в месяц – это были деньги.

Подруги протолкались в самую середину, счастливо избежав парализованную давкой кондукторшу.

– Сколько времени? – спросила Таисия.

– Четверть восьмого, – посмотрев на свои часики, взятые для солидности у матери, ответила Галина.

– Материны? – догадалась Таисия.

– Ага! – гордо ответила Галина – Немецкие, «Мозер».

– Не успеем, – мрачно предсказала Таисия. – Еще на двух трамваях и на Белорусском пересадка.

– Таська! – ахнула Галина – Ты чего, брови выщипала?

– Ага! – хихикнула Таисия. – Ночью!

– У тебя ночь – с неделю! – завистливо сказала Галина. – Все-то ты сделала… И платье перешила, и брови выщипала…

– Чего мне Любка Каверзина рассказала! – вытаращив глаза и понизив голос, поведала Таисия. – Она в понедельник пробовалась…

– Чего? – испугалась Галина.

– Она говорит, что режиссер ей сказал, что у него два условия, чтобы сниматься… первое… – Таисия приникла к уху Галины и прошептала ей первое условие режиссера, услышав которое Галина в ужасе отшатнулась от подруги и твердо сказала:

– Я на это не пойду! А второе?

– Талант, – скорбно ответила Таисия.

– Может, нам не ехать? – скисла Галина.

– Чего ты! – возмутилась Таисия. – Может, Любка из злости наврала, ее же не утвердили сниматься. И потом, он орденоносец! Не может орденоносец такие предложения девушкам делать!

– Все равно страшно, – жалобно сказала Галина.

– Страшно, – согласилась Таисия – Но очень хочется сняться!

Светотехник, неслышно матерясь, крутил рычажок на задней стенке прибора, возбуждая угольный стержень зажечься, воспламенить собою другой угольный стержень и тем самым создать «дугу интенсивного горения».

Дуга со страшным скрежетом зажглась, светотехник металлической метелкой вымел угольный мусор из внутренностей прибора и пошел к следующему «ДИГу»[10].

За его действиями следил оператор-постановщик в зеленом светозащитном козырьке на лбу.

– Линзу! – напомнил он светотехнику.

Наверху, на светотехнических лесах, топтались невидимые люди, оттуда падали бухты толстенного кабеля и сыпалась мелкая едкая пыль.

Пришедшие на кинопробы девушки жались у стены павильона, терпеливо дожидаясь, когда кто-нибудь обратит на них внимание.

– Чего-то актеров не видно, – прошептала Галина.

– Рано еще, – ответила всезнающая Таисия. – Видишь, свет расставляют, а под светом жарко… у актеров может грим поплыть, поэтому их вызывают в последний момент.

– Берегут, значит! – восхитилась Галина – А эти откуда? – она кивнула на девушек, теснившихся рядом.

– Из таировской студии, из мхатовской, эти от Вахтангова, – зашептала Таисия. – А вон режиссер!

– Где? – испугалась Галя.

– Вон! – с трепетным шепотом Таисия указала пальцем.

У режиссера было изможденное клинообразное лицо и выпуклые, немигающие светлые глаза. Редкие черные волосы были тщательно зачесаны и обильно набриолинены. Он сидел в раскладном брезентовом кресле с надписью «режиссер» на спинке и вычитывал экземпляр сценария, делая в нем частые пометки толстенным иностранным карандашом с золотыми ободками.

– Ну, давайте! – вдруг приказал режиссер, откладывая в сторону сценарий. – Что у вас там?

– Студентки, – сообщил, наклоняясь к нему, второй режиссер, небольшого роста крепыш в заграничном костюме и высоких шнурованных ботинках, – кандидатки на роль Анюты.

– Сколько у нас времени? – спросил в пространство режиссер.