– Что же это получается? – продолжал секретарь. – Мать твоя общается с врагом народа на дому, ты общаешься с разоблаченным на том же дому… это уже не дом получается, а какое-то… троцкистское гнездо! Что ты на это ответишь, Лактионова?

– Я все сказала, – устало ответила Галина, – делайте что хотите.

– Э-э, нет! – обрадовался секретарь горкома. – Так дело не пойдет! Ты своим молчанием, Лактионова, своей неискренностью вынуждаешь нас для выяснения истинного положения дел обратиться в органы! – чеканя каждое слово, говорил секретарь, – а у органов и без тебя, Лактионова, забот хватает!

Галя ничего не успела ответить. Двери распахнулись, и в зрительный зал вошли улыбающиеся военлеты первого класса, товарищи Ковров и Костецкий. У каждого на груди висели звезды Героев, а в руках огромные букеты цветов. Они прошли почти к самой сцене и уселись, подобно зрителям, ожидающим начала спектакля.

Секретарь горкома, а за ним и весь президиум, сообразив, кто вошел в зрительный зал, встали. Галя испуганно и непонимающе смотрела на Коврова, не сводившего с нее глаз. Костецкий крутил головой по сторонам, пока не заметил смутившуюся Таисию, а заметив, тут же начал слать воздушные поцелуи.

Надо было что-то делать.

– Э-э… – начал секретарь комитета комсомола театра, – я, конечно, извиняюсь, товарищи… но… как бы сказать… спектакль начнется только через два часа.

– Мы подождем, – миролюбиво сказал Костецкий.

– Да, – согласился секретарь, но тут же поправился: – но у нас понимаете… комсомольское собрание общее…

– Так мы тоже комсомольцы! – обрадовался удачному стечению обстоятельств Костецкий. – А Толик у нас даже секретарь комсомольской ячейки эскадрильи! Правда, Толик?

– Правда, – ответил Ковров, по-прежнему глядя на Галину и улыбаясь ей.

Секретарь комитета комсомола театра повернулся к секретарю горкома. Секретарь горкома вспомнил, что единственный раз в жизни он видел этих людей вживую, а не на страницах газет, во время похорон Чкалова, где он стоял в толпе специально отобранных скорбящих комсомольцев. Кроме того, по взглядам Коврова он понял, к кому они пришли, а еще он сообразил, что если уж эти люди похоронили Чкалова и несли вместе со Сталиным его гроб, то для его, секретаря горкома, похорон понадобится только один телефонный звонок одного из этих красивых и счастливых людей.

– Да мы, собственно, уже и заканчиваем… – по-доброму улыбнулся секретарь, – внимательнее надо быть, Лактионова, и к товарищам, и к товарищеской критике! И вообще… внимательнее надо быть!

Секретарь горкома замолчал, раздумывая, и предложил:

– Предлагаю поставить товарищу Лактионовой на вид. Кто за?

За были все.

Галя сошла со сцены в сомнамбулическом состоянии, оглядываясь на секретаря горкома, в задумчивости собиравшего бумаги в портфель. Внизу ее встретил Ковров. Отдал букеты, взял за руку и повел за собою… прочь из этого зала. А за ними Костецкий, как верный оруженосец – с букетами наперевес.

– Как красиво! Как волнительно! – воскликнула чувствительная Таисия. – Просто роман!

У входа в театр стояла огромная, сверкающая хромом и полированными боками, открытая машина невероятного красного цвета. Ковров открыл дверцу пассажирского сиденья, приглашая Галину.

– Это что же, ваша? – испугалась Галина.

– Наша, – подтвердил Ковров, – подарок испанского правительства.

– За бои? – сообразила Галина.

– За исполнение испанских песен, – пояснил Костецкий, приложив палец к губам.

– Да ладно! – хлопнул его по плечу Ковров. – Чего ты? Демьяныча-то нету. Садись, – приказал он Галине.

– У меня спектакль через час, – напомнила Галя.

– Управимся, – посмотрев на часы, уверенно ответил Анатолий.

– А куда мы поедем? – не в силах противиться его воле, спросила Галина.

– В загс, – коротко ответил Ковров, усаживаясь за руль.

– Я же в гриме! – ужаснулась Галина и тут же вскрикнула: – Стойте! В какой загс?

Но автомобиль уже мчался по улице.

– В какой загс? – кричала Галина.

– На Гнездниковском. Он самый близкий, – резко свернув в переулок, пояснил Ковров.

Женщина-делопроизводитель подняла голову от бумаг, увидела Галину в театральном костюме и гриме и в недоумении спросила:

– Это что значит?

Потом перевела взор и увидела Коврова.

– Вы к нам? – все, что смогла сказать она, вставая со стула и стаскивая нарукавники.

– К вам, – подтвердил Ковров.

– А зачем? – испугалась работница загса.

– Жениться, – терпеливо пояснил Ковров.

– Вы? – поразилась женщина.

– Я, – рассмеялся Ковров.

– Товарищ, у нас времени мало, – вмешался Костецкий. – Нам еще невесту в театр везти.

– В какой? – все больше теряла ощущение реальности делопроизводитель.

– Товарищ, какая разница! – вскипел Костецкий. – Начинай процедуру, товарищ!

Женщина собрала остатки воли и сказала:

– Нужны свидетели.

– Я свидетель, – успокоил ее Костецкий.

– А со стороны невесты? – чуть не плача, указала на Галину делопроизводитель.

– Сейчас будет, – пообещал Костецкий и выбежал из комнаты.

– Я не понимаю, зачем все это? – наконец заговорила Галя.

– А по-моему, все понятно, – уверенно и даже грубовато ответил Ковров, – я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Но мы только вчера познакомились! – напомнила ему Галина. – Вы ничего обо мне не знаете! Ничегошеньки!

– Я все про тебя знаю! Все! Все, что мне надо знать! – негромко и очень нежно сказал летчик.

– Что вы знаете про меня? – чуть не застонала Галя.

– Что я тебя очень люблю!

– Но нельзя же за один день… дня не прошло! За несколько часов принимать такие серьезные решения! – пыталась сопротивляться Галина.

– Можно, – посуровел Ковров, – если любишь – то можно! Необходимо! И потом я истребитель! Все решения обязан принимать мгновенно… иначе погибну…

– Ну, как свидетель? – закричал, вваливаясь в комнату, Костецкий.

Он притащил с собою женщину-мороженщицу в белом переднике, с белыми нарукавниками и тележкой на велосипедных колесах, которую она не бросила на улице, а приволокла с собою.

– Первый класс! – поднял большой палец Ковров.

– Начинайте, товарищ! – распорядился Костецкий. – А то мороженое тает!

По Москве мчался чудо-автомобиль, обгоняя глупые, набитые горожанами автобусы, важные правительственные автомашины, смешные тупорылые грузовики «АМО», которые, подобно муравьям, везли груз, в три раза превышающий их по размерам, многочисленных в то время извозчиков и, конечно, замечательные деревянные трамвайчики с мальчишками на «колбасе»[21].

За рулем теперь сидел Костецкий, а Галина с Анатолием сзади, как и полагается молодым. Летчики поглощали сладкие трофеи, зажатые между двумя вафельными кружками, Галина смотрела на своего теперь мужа, пытаясь понять, что же с ней произошло за эти два дня, и не могла насмотреться.

– Братцы! – вдруг закричал Костецкий. – Вы посмотрите какое чудо! – и он резко нажал на тормоза.

Галина, едва не вылетевшая из автомобиля, ошеломленно смотрела на мороженое, которое протягивал ей Костецкий. На одном вафельном кружке было выдавлено «Толя», а на другом «Галя».

– Вот так! – многозначительно сказал Костецкий. – Вот и не верь после этого приметам.

Он переключил скорость, нажал на газ, и машина рванула вперед.

– И что будет дальше? – спросила Галина.

– У тебя спектакль, – напомнил Ковров.

– А после спектакля? – прокричала Галя.

– Жизнь! – закричал и засмеялся в ответ Ковров. – Долгая, счастливая жизнь!

Костецкий крутанул руль вправо, машина, визжа покрышками, влетела в переулок, Галину, согласно законам аэродинамики, бросило на Анатолия, и дальше, до самого театра, он не раскрывал объятий.