В этом сне слишком яркие ощущения.

– Чего же ты хочешь, Сновидец? – шепчет она.

Поднимаю на неё взгляд

– Ты… как будто сама, пришла. Так что лучше тебе ответить, на этот вопрос.

– Но ты звал меня. Весь день ты звал меня. И я пришла к тебе, – её голос тихий, тонкий, очень женственный, вкрадчивый. Глаза большие и доверчивые, сейчас она совершенно не кажется мне хищной, или хитрой. Скорее наоборот, невинной и наивной.

Глупо смотрю на девушку. Звал её. Когда и как?

Когда думал о ней? Когда вспоминал её? Когда пытался запомнить улетучивающееся видение?

– Запоминай меня, – Настя будто отвечает на мои мысли и отходит на шаг.

– То есть?

– Тебе же нужно помнить меня, чтобы восстановить картину, – говорит она. – Пойми, какой я должна быть и стремись к этому, Сновидец. Запоминай.

– Хорошо, – покорно говорю я. И понимаю, что если просто очнусь, то будет как днём. Я снова забуду её. Я должен ощутить. – Позволь… позвольте запомнить вас.

Протягиваю руки, пытаясь знаками пояснить, что я имею ввиду. Девушка улыбается и слегка вытягивает лицо, приглашая меня.

Осторожно ступаю к ней и касаюсь её лица, стараясь не замечать пронизывающего мороза её кожи. Настя закрывает глаза, покорно позволяя касаться её.

Стараюсь не думать о том, что она почти обнажена. Послушна. Что мы одни. И что это сон. Думать только о её лице, о картине, о творчестве. Она моя муза. Не более.

Она будто понимает мои мысли, мягко и чуть насмешливо улыбается. Я отстраняюсь, злясь на себя, за то, как глупо выгляжу. Как мальчишка, который впервые увидел женщину.

– Я достаточно запомнил, – произношу, стараясь удержать свой голос от дрожи.

Она дарит мне мягкий взгляд и лёгкий кивок.

– Твоей женщины здесь нет. Это просто сон.

Пропускаю реплику мимо ушей и отвожу взгляд.

– Кто тебя… нарисовал? Кто автор картины? – спрашиваю я, не знаю, зачем. Просто чтобы сменить тему.

– Он мертв.

– Его наследники…

– Ты можешь продать её. Назвать своей. Поверь мне, люди захотят её купить. Купить меня, – она произносит это тихо, разворачивается и идёт во тьму.

Едва я ощущаю лёгкую панику оттого, что она сейчас исчезнет, как Настя снова поворачивается ко мне и неожиданно резко садится, на только ей видное кресло.

Нет, не кресло. Постель. Она укладывается в позу, как на картине и я всматриваюсь, пытаясь запомнить детали.

– Хорошо. Если вы разрешаете, использовать её, я…

– Он не будет против.

Кто?

Автор.

Секундное замешательство.

Он мёртв, – повторяю я её слова.

И он не будет против, – повторяет она снова. – Только восстанови её. Пожалуйста. Это очень важно. И сделай её такой, какой она была. Прошу тебя.

Киваю.

– Я – Олег, – зачем-то говорю я и тут же злюсь на себя же. Как же глупо я себя веду. Была бы тут Лера, она бы высмеяла меня, и влепила бы по лицу за это. И, возможно, была бы права.

– Хорошо, – Настя улыбается и серьезно кивает, будто позволяя мне носить моё имя.

– А кем был этот художник?

– Это не имеет значения, – Настя снова говорит безразлично и смотрит куда-то позади меня.

– А вы? Кто вы? Или кем вы были?

– Это тоже не имеет значения, – повторяет она.

– Ну всё же?

– Он недоволен, – произносит Настя и быстро, ловко спрыгивает со своего лежбища. Подлетает ко мне и заглядывает в глаза.

– Помоги мне! Прошу! Восстанови картину, сделай её такой же, какой она… – она замолкает, смотря куда-то мне за спину. – Он недоволен.

Чувствую резкий толчок, будто землетрясение. А затем второй, более ощутимый в бок. Толчок маленького, крепкого кулачка.

– Подъем! – бурчит Лера.

Я с трудом разлепляю глаза. Морщусь от резкого солнечного света, перевожу взгляд на недовольную и сонную Леру.

Слышу громкий стук.

– Если это Лёша, передай: я его убью. В такую рань стучаться! – она снова толкает меня локтем вбок. Теперь я понимаю, что это было.

Только после того, как мой взгляд падает на полотно с картиной, я понимаю, что нужно срочно перенести образ Насти из головы на бумагу, чтобы снова не забыть.

Подскакиваю на постели, открываю тумбочку. Карандаш и скетчбук, подаренный Лерой, который я ни разу не использовал. Кто знал, что он мне пригодится?

Резкими штрихами я воссоздаю на листке лицо Насти. Образ, по тому, что я видел и что я чувствовал.

Не идеально, но очень похоже. Это поможет мне не забыть. Беру следующий листок и быстро рисую на нем образы. Взгляд карих глаз, шёлк волос. Белая ткань по телу. Как она выделяла талию, если там не было пояса?

Неважно. Следующий лист. Тонкие кисти, родинка на левой руке. Изящные, непропорционально длинные пальцы.

Выдыхаю, откладываю скетчбук. Смотрю в окно, на солнечный свет, вслушиваюсь в вечный лай соседских собак, в то, как скрипят металлические ворота, кто-то уезжает, где-то уже кричат дети.

Мир постепенно заглушает своими образами Настю. Она снова остается полузабытым сном, который оставил лишь послевкусие.

– Прекратили стучать, – слышу голос Леры. Она глубоко вздыхает, явно собираясь снова заснуть.

– Да, спи, – отвечаю я и касаюсь её руки. Она нежная на ощупь и такая тёплая. Даже непривычно. Не то, что Настина.

Одергиваю сам себя. Сравнивать свою реальную девушку с видением из своего сна, это, конечно, интересно.

А ещё на сердце скребется неприятное чувство вины. Будто я виноват перед Лерой за то, что думаю о другой. Но это глупость?

Я просто увлечен интересной ситуацией, как творческий человек. Всего лишь. Я же не влюблен, в эфемерный призрак, который, вполне возможно, сам и выдумал.

Решив не отвечать себе на этот вопрос, я встаю. Оборачиваюсь на картину и затем на Леру, которая закутывается в два одеяла и прячет голову. Да, Лера из тех, кто не будет включать кондиционер в тридцатиградусную жару.

Сейчас мне кажется это странным, даже, слегка раздражающим. Я разворачиваюсь, чтобы идти в душ, но снова оглядываюсь.

Вспоминаю того, кто продал мне картину. Его жена жаловалась на неё. Говорила, что не может спать. Может ли Настя присниться Лере?

Захочет ли?

– Чё стоишь? – полусонный голос Леры выдёргивает меня из размышлений.

– Давай, спи.

Лучше забрать её отсюда, от греха подальше. Не стоит Леру оставлять с ней наедине, тем более, беззащитную. Пусть лучше Настя снова будет в мастерской.

А ещё, пусть она будет рядом со мной.

Я подхожу к картине, и слышу сонное бормотание Леры:

– Разбудишь, как заработаешь бабла.

Ухмыляюсь.

– Кого бы мне об этом попросить?

Резкий и громкий стук в дверь заставляет меня дернуться.

– Какая пошлость, – слышу я тихий голос отца Алексия. А точнее, моего друга Лёши.

Оглядываюсь на него с ехидной усмешкой. Ещё когда я открыл дверь, с картиной в руках, не смог не заметить цепкого взгляда Алексия на картину.

Да и сейчас он с неё глаз не сводит. И ведь он не представляет, какая она на самом деле.

– Ну да, поэтому ты разглядываешь её? Оцениваешь уровень пошлости?

Лёша только вздыхает.

– Я священник и глубоко женатый человек. Так что, твои подозрения беспочвенны и напрасны, – он держит недолгую паузу. – Какая-то она неприятная. Как будто, грязная что-ли.

– Ну а то! Вымазана в саже, обгорела, часть краски растеклась. Ну, я так могу объяснить вот это, – я показываю рукой на искажённое лицо Насти.

– Может, он её так и нарисовал? Как это называется… абстракция? – говорит Лёша.

– Да нет, я знаю, какой она должна быть, – я киваю на бумаги позади моего друга Вырванные листки со скетчбука, которые я разложил на небольшом журнальном столике. Теперь будет удобно подходить и сверяться с ними.

– Ты это чертил?

– Не чертил, делал наброски. Пока не забыл её лицо. План такой, сейчас я занимаюсь фоном и очищаю её от сажи. Затем, когда придёт гонорар за ту херотень, что я нарисовал для американцев.