Искры долетают до защитного барьера, вспыхивают с новой силой и гаснут. Девушки на скамьях для зрителей притворно ахают.

– У тебя вряд ли получится: для этого нужно тренироваться месяцами: одновременно закачивать энергию и наносить удары. Но на один удар может хватить.

Я смотрю на свои руки: ведь я смог вообразить там, на арене, что мои предплечья покрыты сталью. Значит, могу создать щит или второй мнимый меч.

Во втором поединке против меня опять выходит парень выше ростом и явно сильнее. Это Карей, в Доме Хранителей мы все время с ним соперничаем. В фехтовании он куда искуснее меня. А вот в магии – проигрывает.

Выкрик судьи – снова можно магичить. В этот раз я забираю, как Вард, энергию из земли. Но не вокруг себя, а из-под ног переростка. Он, сосредоточенный на создании магического шара, делает шаг и скользит. Не падает, но теряет несколько мгновений. Мне хватает на задуманное. Я перекидываю свой тяжелый меч в левую руку, покрываю его магической защитой, а для правой создаю мнимый меч, точь-в-точь как мой настоящий. И кидаюсь в атаку на противника. Карей швыряет в меня магический шар – слабый удар, шар летит медленно, я отбиваю удар настоящим мечом и атакую мнимым. Карей парирует, его клинок, не встречая сопротивления, проносится мимо, я бью левой – клинком плашмя сверху вниз по голове.

Карей растягивается на песке.

– Нечестно! – кричит кто-то на трибуне.

– Любая магия, кроме черной, разрешается, – поясняет судья зрителям.

И мне опять присуждают победу. А кроме того я получаю приз – серебряный кубок тончайшей работы. Зачем мне этот кубок? Не знаю. Подарю бабушке – пусть разводит в нем свои микстуры.

Барьер падает, я подбегаю к отцу. И слышу за спиной:

– Такой же жулик, как его отец, одна порода…

Я оборачиваюсь. На меня из пены белых кружев таращится огромная крысиная морда с мерзкими длинными усами. Синий бархатный берет лихо сдвинут на одно ухо. Крысоголовый хочет еще что-то добавить, но губы бессильно дергаются: не способны произносить слова. Женщины вокруг визжат. Мираж исчезает. На месте крысиной морды – красное от натуги лицо незнакомого парня, он стаскивает с головы берет, отирает лоб…

Кенрик в задумчивости снимает с левой руки кожаную перчатку. Шевелит стальными пальцами, на суставах возникают острые, как иглы, шипы.

Наш хулитель мгновенно исчезает среди зрителей.

– Кто он?

Я слышу визг в толпе – то ли парень вновь обрел крысиную голову, то ли сбил кого-то с ног.

– Сплетник, из Гармы. Они часто заглядывают к нам на праздники в поисках новостей.

На другое утро после отъезда отца в Элизеру я отправился к Механическому Мастеру. Старик, как всегда что-то ладил в своей Парящей башне.

– Давненько ты не был у меня, Маркус, – сказал Мастер, склоняясь над своим еще недвижным механизмом.

На носу у него были очки из серебряной проволоки с толстенными линзами – в последние годы он стал плохо видеть вблизи.

Я выложил перед ним часы Лиама.

– Отец рассказал мне, как погиб его брат. То есть не про само убийство – об этом он ничего не знает. А так, в общем, с чужих слов… И у меня возник такой вот вопрос. Тело Лиама выдали королю Ниена и заставили Кенрика отвезти убитого назад. Часы… Они были на теле? Почему люди Игера не оставили себе такую дорогую вещицу?

Механический Мастер снял очки, посмотрел на меня внимательно.

– Нет, после смерти часов при нем не было… Они, скорее всего, упали на мостовую, когда его убивали. Золотая цепочка лопнула… Там в мостовой была щель между булыжниками, и часы туда свалились, и ямку эту залило кровью. Часы наутро нашел один человек и спустя год привез мне находку тайком. Открой заднюю крышку часов, там, где механизм, – посоветовал мне Механический Мастер.

Я открыл, хотя и не с первой попытки. Если корпус часов был золотой, а циферблат сделан из эмали, то сам механизм был из стали, и после того как кровь Лиама попала внутрь, все детали заржавели и превратились в труху.

– Их уже не починить, – сказал Механический Мастер печально. – Так что ты зря взял их из склепа. Им место рядом с прежним хозяином. Я тебе сделал отличные новые часы в подарок, там еще есть счетчик годов.

– Лиам ведь был магиком-эмпатом? – уточнил я. – То есть он чувствовал других людей.

– Да, если получалось настроиться. Обычно у него получалось без труда. – Мастер рассмеялся, припомнив прежнее. – Знаешь, в поединке он предчувствовал каждый выпад противника, потому его никто не мог победить один на один. Но он ни разу никого не убил на дуэли, даже если его вызывали, требуя биться насмерть.

– А вещи – он ведь тоже чувствовал? Меч, например.

– О да, меч был продолжением его руки. – Механический Мастер строго посмотрел на меня. – Но ты, Лиам Маркус, ты не эмпат. Единственный человек, которого ты чувствуешь – это ты сам.

– Чувствовать себя – тоже неплохо, – усмехнулся я.

– Магики взрослеют гораздо быстрее обычных людей. А живут намного дольше.

– Если их не убьют, – я посмотрел на часы Лиама.

– Так не поступай как глупый ребенок. Помни, что даже долгая жизнь очень коротка.

Ночью мне приснился Лиам. Он стоял у камина, и больше напоминал мраморное надгробие, чем живого человека.

– Скажи мне, юный Лиам, – обратился ко мне убитый принц во сне. – Для чего служат часы Механического Мастера.

– Глупый вопрос. – Даже во сне я разозлился. – Они отсчитывают время.

– Работающие часы идут вперед. Идут… вот магическое слово. А те часы, что остановились…

– Они умерли.

– Нет, они идут в прошлое.

И я пробудился. Мне почудилось, что под подушкой тикают часы. Я сунул руку и извлек механическую игрушку на свет. Это были часы Лиама. И они молчали. Они никуда не шли.

Отец мой торговал антикой, лавка наша стояла в конце Древней улицы, русло которой изливалось из Ратушной площади и текло причудливым мощением к Старым воротам Златограда. Ворота эти в стене давно заложили кирпичом, так что улица наша заканчивалась тупиком.

Большой трехэтажный дом, выходящий фасадом на площадь, принадлежал главе коллегии антиков Чулару. А в последнем домике, у бывших ворот, обретался Гимер, и к нему брели самые отчаявшиеся, обычно старики, у которых не брали ни на продажу, ни под залог обноски или оловянную посуду. Антика – громкое название на вывесках, а на самом деле – это любой старый хлам, который хотят продать или отдать в залог. Мой старший брат Викер говорил, что на самом деле мы попросту старьевщики. В лавке Чулара, первой на улице, на полках выставлялись серебряные и золотые чаши да мечи с рукоятями, украшенными золотом и бирюзой, и я иногда останавливался и любовался на эти великолепные вещи. Вот бы забрать это все да выставить у нас в лавке! Но нет, у нас таких сокровищ не бывает. У нас серебро если и имеется, то самое неказистое: съеденные ложки, вилки с отломанными зубьями, да погнутые чаши.

Прежде, в раннем детстве, я был слабым и мелким, не то что Викер – старший брат был намного выше одногодков, широкий в плечах, кровь с молоком. Меня часто били мальчишки-поденщики из мастерских – голытьба, кому даже в подмастерья путь заказан. Помню, трое остановили на улице, повалили на землю и стали метелить ногами. Я свернулся калачиком, пытаясь прикрыт голову и пах. И воображал, что покрываюсь защитной броней, но это не помогало – все равно крик рвался из груди при каждом ударе.

Сыновья Чулара наблюдали за избиением, они были старше меня. Почти взрослые. Ни один не вступился. Когда я приплелся домой, глаза у меня так заплыли, что я три дня не мог разлепить веки.

Викер потом обещал разобраться с поденщиками, но так ничего и не сделал.