В какой-то момент дверь открывается. Я не переворачиваюсь, но чувствую запах теплого асфальта парковки, ощущаю обиженную вибрацию воздуха, потревоженного после долгой тишины. Я слышу голос Джаспера.

— Привет, — говорит он, а затем, через некоторое время, — Ладно, неважно.

Я думаю, что он уходит, но он возвращается позже, а потом снова. С каждым разом он становится все громче и назойливее. Опал, ты больна? Опал, что с тобой? Я чувствую себя одной из тех безглазых рыб, которые живут в глубоких бассейнах Мамонтовой пещеры, слишком хитрых, чтобы их поймали и вытащили на свет. Я остаюсь в безопасности и в глубине, даже когда чувствую мерзкий холод сорванных одеял, даже когда слышу изменение в его голосе, подростковый треск в конце моего имени. Опал, какого черта? Опал, почему у тебя ребра такого цвета?

Некоторое время он продолжает это делать, но в конце концов сдается и оставляет меня спокойно разлагаться. Какая-то маленькая, бодрствующая часть меня хочет огорчиться по этому поводу — вот каково это, быть вычеркнутым из чьего-то списка, — но большая часть меня испытывает облегчение. Легче развалиться на части, когда за тобой никто не наблюдает.

Артур Старлинг постепенно, неохотно осознает, что за ним кто-то наблюдает. Первой подсказкой стала нервная дрожь в задней части черепа, которая подсказала ему, что на земле Старлингов появился незнакомец. Он не обратил на это внимания, сославшись на то, что это невозможно, поскольку все ключи снова у него в руках, а единственный человек, который теоретически мог попасть в дом без ключа, никогда не вернется.

Второй подсказкой стал физический звук открывающейся входной двери. Он проигнорировал его по тем же причинам. Дом был недоволен тем, что Опал уехала — ни один кран не работал, окна были заколочены, а в холодильнике за ночь все превратилось в злобный зеленый осадок, — но он пока не собирался предавать его, открывая для врагов. К тому же Артур пил с таким усердием, что был одновременно пьян и похмелен, и не мог быть уверен, что вообще что-то слышал.

Третья подсказка — звук разбивающейся бутылки бурбона в нескольких дюймах от его головы. Это, как он понял, нельзя игнорировать.

Артур открывает глаза — процесс, не отличающийся от вскрытия пары покрытых коркой банок с краской, — и обнаруживает себя на полу библиотеки, что становится для него неожиданностью. Послеполуденный воздух липкий и горячий, потому что ни одно из окон не открывается, а за ним наблюдает молодой человек. Глянцевые кудри, длинные коричневые конечности, избыток ресниц. В нем нет ничего даже слегка знакомого — кроме выражения лица.

Только один человек смотрел на Артура с такой хитрой, загнанной в угол животной яростью.

— О Боже, еще один. — Слова выходят смазанными и плоскими, что говорит Артуру о том, что его лицо все еще приклеено к половицам. Он снова закрывает глаза и надеется, что младший брат Опал уйдет или рассеется, как дурной сон.

Вторая бутылка падает на пол, чуть ближе.

— Могу я что-нибудь сделать для тебя, — спрашивает Артур у пола, — или нет?

— Я бы сказал «умереть в канаве», но, похоже, ты уже на полпути к этому.

По тому, как она о нем говорила, Артур понял, что Джаспер — это замкнутое, нежное создание, нуждающееся в постоянной защите. Но на самом деле он — резкий и обидчивый шестнадцатилетний подросток из округа Муленберг, от которого все остальные нуждаются в защите.

Артур отрывается от пола по неприятным этапам, несколько раз приостанавливаясь, чтобы вернуть животу вертикальную гравитацию. В конце концов он принимает сгорбленное сидячее положение, опираясь спиной на книжную полку, и повторяет попытку.

— Почему ты здесь?

Джаспер, которому, видимо, стало скучно, пока Артур приводил себя в вертикальное положение, склонился над столом, просматривая записи и папки Артура. Они находятся в состоянии фантастического беспорядка: папки опустошены, бумаги скомканы, желтый блокнот шатко стоит на краю с половиной вырванных страниц. У Артура возникает неловкое подозрение, что он убрал их в приступе бессильной ярости.

— Опал оставила здесь свою любимую толстовку, — говорит Джаспер, не отрываясь от стола.

Артур ворчит.

— Твоя сестра лучше врет.

— Да, но я умнее. — Джаспер отрывается от записей и смотрит Артуру в глаза, угрожая. — Я пришел сказать тебе, чтобы ты оставил ее в покое.

Артур чувствует себя бесконечно старым для этого разговора, а также слишком пьяным, слишком трезвым и слишком жалким.

— Я пытался. Это вы постоянно появляетесь в моем Доме.

— Скажи ему, чтобы и он оставил нас в покое.

Артур уже собирается ответить, что если бы он мог заставить Дом вести себя так, как ему хочется, то Джаспер не стоял бы в его библиотеке, как вдруг местоимение множественного числа пробивается сквозь дымку тошноты. Он заставляет оба глаза сфокусироваться на Джаспере — худом и опасном в полуденном свете, достаточно храбром или глупом, чтобы встретиться с монстром ради своей сестры, — и негромко повторяет:

— Нас?

Опал бы улыбнулась, солгала или схитрила, чтобы избежать вопроса. Джаспер просто опускает голову, как мальчик с резцом в зубах, и не обращает на нее внимания.

— Она не ест. Она не спит. Я даже не думаю, что она читает. — В его голосе звучит малейший, самый ужасный надлом. — Я никогда не видел ее такой.

Груз, который висел над Артуром уже несколько дней, — удушающее чувство вины, которое он сдерживал огромным количеством алкоголя, — обрушивается на него. Оно обрушивается на него, как пушечный выстрел, пробивая насквозь.

— Кто-нибудь должен осмотреть ее ребра… — Он слышит нездоровый хрип в собственном голосе и дважды сглатывает. — С ней все в порядке?

Джаспер совершенно холоден, не столько язвителен, сколько обжигающ.

— Это не твое дело, потому что ты никогда больше не будешь с ней разговаривать, не так ли? — Джаспер подходит ближе, приседая среди сверкающих зубцов разбитых бутылок, пока его лицо не оказывается на одном уровне с лицом Артура. — Я не знаю, что произошло. Но если я увижу еще один синяк на моей сестре, я буду знать, кого винить.

Артуру приходит в голову с болезненной ясностью, которая следует за долгим периодом глупости, что Джаспер был бы совершенно прав, если бы обвинил его. Туман мог подняться в любую ночь за последнюю неделю, и Звери нашли бы Смотрителя бесчувственным, погрязшим в жалости к себе. Они могли бы свободно бродить, как им вздумается, сеять свои дурные семена, возможно, впиваться зубами в бледное горло, скрести когтями веснушчатое лицо.

От паров, исходящих от бутылок с бурбоном, Артуру внезапно становится плохо.

Джаспер бесстрастно наблюдает за происходящим. Он стоит, смотрит на Артура с выражением отвращения, почти жалости, а потом отворачивается. Его ботинки хрустят по стеклу.

— Джаспер. — Глаза Артура закрыты, голова прислонена к книжному шкафу. — Ты должен уйти. Убирайся из Идена.

Джаспер медленно поворачивается назад, засунув руки в карманы. Артур видит сквозь джинсовую ткань очертания кулаков, но голос его ровный и скучный.

— Люди говорили мне это всю мою жизнь, ты знаешь это? Люди, которые меня любят, люди, которые меня ненавидят. Все они сходятся во мнении, что мне здесь не место.

Артур начинает невнятное, смущенное отрицание, но Джаспер прерывает его.

— Самое смешное, что моя семья живет здесь дольше, чем кто-либо из них, и они это знают. Думаю, это сводит их с ума.

Артур пытается представить, как сын дилера, живущего в мотеле на полставки, и рабочего-мигранта может претендовать на такое наследие старого Кентукки; ему это не удается.

— Что ты имеешь в виду?

— Опал всегда жила за счет фальсификации, брехни и того, что все ее жалели, и ни разу не поинтересовалась, каково мне ходить с поддельными документами. Мне часто снились кошмары… — Ровное выражение лица Джаспера дало трещину. Сквозь эти трещины Артур видит что-то знакомое: одинокого, уставшего мальчика, который слишком молод, чтобы иметь столько секретов. — Но знаешь ли ты, что если напишешь в Департамент Здравоохранения, они пришлют тебе по электронной почте индекс всех свидетельств о рождении в округе? Если бы Опал когда-нибудь действительно захотела узнать, откуда родом мама, она бы тоже смогла это выяснить.