Нужно работать в две смены и обчищать карманы; нужно вводить в заблуждение социальных работников и разламывать пополам замороженную пиццу, чтобы она поместилась в микроволновку; нужно покупать дешевые ингаляторы на сомнительных сайтах и лежать долгими ночами, прислушиваясь к хрипу и шипению дыхания Джаспера.

А еще есть конверт кремового цвета, который пришел из шикарной школы на севере после того, как Джаспер сдал экзамен PSAT, и сберегательный счет, который я открыла на следующий день после его получения и который мне удалось приумножить, используя многочисленные и значительные навыки, оставленные мне матерью, — хитрости, воровство, мошенничество, обаяние, вызывающий и совершенно неуместный оптимизм, — но этого все равно недостаточно, чтобы вытащить его отсюда.

Я считаю, что мечты — это как бродячие кошки, которые уйдут, если я перестану их кормить.

Поэтому я не придумываю истории о Старлинг Хаусе и не расспрашиваю о них других. Я не задерживаюсь, когда прохожу мимо железных ворот, и не смотрю вверх с замиранием сердца в груди, надеясь увидеть одинокий янтарный свет, который, кажется, светит из какого-то большого, незнакомого мира, предназначенного только для меня. Я никогда не достаю пакет с продуктами из-под кровати.

Но иногда, перед тем как заснуть, я вижу черные тени деревьев, поднимающиеся по стенам мотеля, хотя за окном лишь асфальт и сорняки. Я чувствую вокруг себя горячее дыхание Зверей, и я следую за ними вниз, вниз, вниз, в Подземелье.

ДВА

Серый февральский вечер вторника, и я возвращаюсь в мотель после довольно дерьмового дня.

Не знаю, что сделало его таким дерьмовым; он был примерно таким же, как и предыдущие и последующие дни, — безликое пространство часов, прерываемое двумя долгими прогулками по холоду от мотеля до работы и обратно. Просто мне пришлось целых восемь часов работать с Лейси Мэтьюз, человеческим эквивалентом несоленого масла, и когда в конце нашей смены в ящике не оказалось денег, менеджер одарил меня взглядом, как будто считал, что это моя вина, а так оно и было. Просто вчера выпал снег, и его унылые остатки гниют в водосточных трубах, пропитывая дыры в моих теннисных туфлях, а я заставила Джаспера взять хорошее пальто сегодня утром. Просто мне двадцать шесть лет, и я не могу позволить себе чертову машину.

Меня могли бы подвезти Лейси или ее кузен Лэнс, который работает по ночам в колл-центре. Но Лэйси прозондировала бы меня, а Лэнс остановился бы на Кладбищенской Дороге и потянулся к верхней пуговице моих джинсов, и я бы, наверное, позволил ему, потому что мне было бы приятно, а мотель находился бы довольно далеко от его пути, но позже я бы уловил его запах на своей толстовке — обычный, кислотный запах, похожий на желтые лепешки мыла в туалетах на заправках, и почувствую такую глубокую, такую абсолютно плоскую апатию, что мне захочется вытащить пакет с продуктами из-под кровати, просто чтобы убедиться, что я еще могу хоть что-то чувствовать.

Итак: я иду пешком.

От Tractor Supply до мотеля четыре мили — три с половиной, если срезать за публичной библиотекой и пересечь реку по старому железнодорожному мосту, что всегда приводит меня в странное, кислое настроение.

Я проезжаю мимо блошиного рынка и стоянки для автофургонов, мимо второго Dollar General и мексиканского заведения, занявшего старое Hardee's⁸ здание, прежде чем свернуть с дороги и пойти вдоль железнодорожных путей на землю Грейвли. Ночью электростанция выглядит почти красиво: огромный золотой город, освещенный так ярко, что небо становится желтым и отбрасывает длинную тень позади тебя.

Уличные фонари гудят. Скворцы щебечут. Река поет сама с собой.

Старый железнодорожный мост заасфальтировали много лет назад, но я люблю ходить по самому краю, где торчат шпалы. Если посмотреть вниз, то можно увидеть, как в щели проносится Мад Ривер⁹, черное небытие, поэтому я смотрю вверх. Летом берега так заросли жимолостью и кудзу¹⁰, что ничего не видно, кроме зелени, но сейчас можно разглядеть подъем и опускание земли, углубление старой шахты.

Я помню ее широко раскрытой пастью, черной и зияющей, но город заколотил ее досками после того, как какие-то детишки осмелились пройти мимо знаков ОПАСНО. Люди делали это много раз до этого, но в ту ночь поднялся туман — туман в Идене надвигается густо и быстро, такой тяжелый, что почти слышно, как он стелется рядом с тобой, — и один из них, должно быть, заблудился. Тело так и не нашли¹¹.

Река теперь поет громко, как сирена, и я напеваю вместе с ней. Меня не прельщает холодная чернота воды внизу — самоубийство — это сложенная рука, а я не бросаю, — но я помню, каково было там, внизу, среди костей и донных обитателей: так тихо, так далеко за пределами скребущей, стремящейся, скрежещущей работы по выживанию.

Просто я устала.

Я уверена, что Мистер Коул, школьный психолог, назвал бы это «кризисной точкой», когда мне следует «обратиться к своей сети поддержки», но у меня нет сети поддержки. У меня есть Бев, владелица и управляющая мотеля Сад Идена, которая обязана позволить нам жить в номере 12 без арендной платы из-за какой-то сомнительной сделки, которую она заключила с мамой, но не обязана любить это. У меня есть Шарлотта, местный библиотекарь и основательница Исторического Общества Округа Муленберг, которая была достаточно мила, чтобы не запрещать меня после того, как я подделала адрес улицы, чтобы получить читательский билет, и продала стопку DVD через Интернет. Вместо этого она просто попросила меня больше так не делать и угостила чашкой кофе, такого сладкого, что у меня заболели зубы. Кроме них, есть только адская кошка — злобная бязь, которая живет под мусорным баком в мотеле, и мой брат.

Жаль, что я не могу поговорить с мамой. Она давала ужасные советы, но сейчас мне почти столько же лет, сколько было ей, когда она умерла; представляю, как бы я поговорила с подругой.

Я могла бы рассказать ей о Стоунвудской Академии. Как я передала Джасперу выписки и заполнила все формы, а потом уговорила их сохранить за ним место в следующем семестре, если я оплачу обучение до конца мая. Как я уверяла их, что это не будет проблемой, говорил легко и непринужденно, как она меня учила. Как мне придется в четыре раза увеличить свои сбережения в ближайшие три месяца, работая на минимальной зарплате, которая старательно не превышает тридцати часов в неделю, чтобы не выдавать медицинскую страховку.

Но я найду способ, потому что мне это нужно, и я пройду босиком через ад ради того, что мне нужно.

Мои руки холодные и синие в свете телефона. Эй, Панк, как продвигается доклад по книге?

Отлично, пишет Джаспер в ответ, после чего ставит откровенно подозрительное количество восклицательных знаков.

Да? И что ты хочешь сказать по этому поводу? Я не особо волнуюсь — мой младший брат обладает искренним, решительным блеском, который покорил всех учителей в государственной школе, несмотря на их ожидания относительно мальчиков со смуглой кожей и кудряшками, — но от его беспокойства мне становится легче. Река уже мягче поет в моем черепе.

Мой тезис заключается в том, что я могу одновременно запихнуть в рот четырнадцать зефирок.

И каждый в этой книге нуждается в долгой беседе с Мистером Коулом.

Я представляю себе Хитклифа, сгорбившегося на одном из низкорослых пластиковых стульев консультанта, со скомканной брошюрой по управлению гневом в руках, и испытываю странное сочувствие. Мистер Коул — хороший человек, но он не знает, что делать с людьми, выросшими на задворках правил, где мир становится темным и беззаконным, где выживают только хитрые и жестокие.

Джаспер не хитер и не жесток, и это лишь одна из нескольких сотен причин, по которым я должен увезти его отсюда. На втором месте — качество воздуха, флаги Конфедерации и невезение, которое крадется за нами, как злая собака, наступая на пятки. (Я не верю в проклятия, но если бы существовала такая вещь, как проклятая семья, она была бы очень похожа на нас).