Я отдергиваю руку от руки Артура. Наша кровь расходится со слабым, липким звуком.

Я поднимаюсь на ноги. Зверь опускает голову, лопатки высоко подняты и зазубрены по обе стороны от позвоночника. В нем чувствуется настороженность, как будто ему не очень нравится Артур и его меч. Впервые я замечаю раны на его боках, а также куски серебристого меха, зацепившиеся за дверной проем. На пороге разлита лужа бледного тумана, как будто Зверю пришлось бороться за свободу Старлинг Хауса. Даже сейчас я вижу, как лианы ползут по ступеням, обвиваясь вокруг его когтей, чтобы затем быть вырванными.

— Ты должна уйти. — У моих ног Артур перекатывается на живот и вслепую нащупывает рукоять своего меча. — Беги. — Его пальцы находят клинок. Он тащит его к себе, с ужасным усилием поднимаясь на колени. Он качается, окровавленный и бледный, не в силах даже поднять кончик меча с земли, но все равно смотрит на Зверя, словно намереваясь остановить его силой своего оскала. Мне приходит в голову, что этот одинокий, звероподобный, истекающий кровью мальчик — единственный человек, который когда-либо сражался за меня, стоял между мной и тьмой и говорил мне, чтобы я спасалась сама. Мне хочется смеяться, а может, и кричать.

Зверь молча делает шаг к нам. Трава умирает там, где ступает его нога, превращаясь из зеленой в коричневую и черную. Сверчки и ночные птицы затихли, воздух вокруг нас стал мертвым и сонным.

Сейчас, думаю я. Бежать сейчас.

— Сейчас, — повторяет Артур. — Пожалуйста, Опал… — Его голос слегка дрожит на моем имени, дрожит под тяжестью невысказанных вещей, и я думаю, очень ясно: Черт побери.

Затем я делаю шаг к нему и беру меч из его дрожащих рук. Он тяжелее, чем я предполагала. Я чувствую, как протестуют мои суставы, как скрежещут мелкие кости запястий. Символы, выгравированные на лезвии, имеют странное фосфоресцирующее свечение, как фоксфайр⁹⁵.

— Нет, остановись, ты не можешь…

— Артур, — говорю я ему, и если мой голос спотыкается на форме его имени, я уверен, что это просто усилие, затраченное на удержание меча в воздухе. — Заткнись.

Артур замолкает. Я слышу его дыхание позади себя, неровное и неровное.

Может быть, если бы у меня было больше половины секунды на размышления, я бы струсила. Может быть, я бы вспомнила, что у меня есть один список с одним именем, в котором точно нет Артура Старлинга. Может быть, та холодная штука внутри меня победила бы и отправила меня в бега.

Но зверь нападает прежде, чем я успеваю устоять на ногах. Одна конечность разворачивается, змееподобная, неприлично быстрая, и меня отбрасывает в сторону. Мое лицо царапает влажную траву. Меч вращается в стороне от меня, уходя далеко за пределы досягаемости.

Я поднимаю голову и вижу только зубы, белые и злые, и один глаз, полный такой злобы, что у меня замирает сердце. Это такая ненависть, какой не испытывало ни одно животное, — безумная, воющая, пенистая ярость, какая бывает только от несправедливых обид и безнаказанных грехов.

Пасть широко раскрывается надо мной. Когти по обе стороны от моего тела и гнилостный, грибковый запах мертвой травы. Кто-то кричит, хрипло, жалобно, как будто уже видел этот фильм и знает, чем все закончится.

Я бьюсь, бьюсь, бьюсь, тянусь, все еще надеясь каким-то образом выжить. Земля странно рябит подо мной, и мои пальцы смыкаются вокруг холодного железа. Это не меч, но мне этого достаточно. Я кручу металл между костяшками пальцев, не задумываясь, точно так же, как я делаю это, когда иду один по темной парковке или кричу в ответ на приставания.

Зверь наносит новый удар, но на этот раз он убийственный, зубы направлены прямо в мою грудину. И на этот раз я в последний момент уклоняюсь в сторону и вбиваю ключ от ворот на три дюйма в черноту его глаза.

Нет ни крови, ни криков, ни звериных воплей. Зверь просто разрывается, распадается на безжизненный туман и оставляет меня лежать в синяках и одиночестве на холодной земле, все еще упрямо живого.

Следующие секунды я провожу, наслаждаясь зудом травы на шее, размазанным блеском звезд, чудесным вздыманием и опаданием собственной груди. Я не помню, как выползла из реки той ночью — ничего, кроме глины в ногтях и жара на спине, — но я помню это чувство, тихий бред, который возникает от того, что ты не умерла, когда должна была.

Возвращаются обычные ночные звуки: весенние пичуги, сверчки, пара вдов, бездумно щебечущих друг с другом. И ужасный, надрывный всхлип, раздающийся где-то неподалеку.

— Артур? — Всхлипывания прекращаются.

Наступает пауза, затем раздается треск, волочащийся звук, а затем лицо Артура Старлинга оказывается в нескольких дюймах от моего, заслоняя звезды. Его кожа стала тошнотворно восково-белой, а волосы слиплись от крови и пота. Его воротник застыл в рваных черных пиках под сочащимися ранами на горле, а глаза окольцованы диким белым светом.

Он похож на оборотня, случайно превратившегося в человека в середине трапезы. Он похож на персонажа, придуманного во время ночного рассказа о призраках на заднем дворе, на человеческий коллаж из всех темных вещей, которые когда-либо шептали о Старлингах.

Он выглядит дерьмово, поэтому я говорю, немного смеясь, беспричинно восхищаясь его фигурой на фоне неба:

— Ты выглядишь дерьмово.

Он издает тоненький обиженный звук. Затем он целует меня.

Если бы я когда-нибудь представила себе Артура Старлинга, целующего меня (а я представляла), я бы подумала, что это будет быстро и неловко: бесстрастный, отложенный роман, который оставит меня раздраженной на неделю, а в остальном — холодной. В конце концов, это человек, который скорее просунул кулак в окно, чем проявил ко мне какие-то эмоции.

Поначалу, судя по напряженным чертам его лица, я думаю, что права. Но потом его руки находят бока моего лица, а губы впиваются в мои с яростным жаром, почти жестоким в своей интенсивности, и я думаю: я должна была знать. Я должна была знать, что он прикоснется ко мне только в том случае, если дойдет до конца своего жесткого сдерживания. Я должна была знать, что между нами не будет искр, а будет только пламя.

Я могла бы остановить его. Возможно, я и должна это сделать, вместо того чтобы сгореть в огне, но это так приятно, и мы оба так прекрасно, абсурдно живы, и я не знаю, кто я и откуда, но сейчас я знаю, чего хочу. Вместо этого я отвечаю ему, так же сильно, в два раза голоднее.

Его руки напряглись, пальцы вцепились в мои волосы, потянув прямо к острию боли… Я задыхаюсь.

И он отстраняется, задыхаясь, с дикими глазами.

— Прости, прости. Я… — Он выпрямляется, зарывается руками в свои волосы и сильно тянет. — Просто я думал, что ты… такая же, как они… — Его фраза замирает под тяжестью.

— Нет, это… — Мои губы щиплет. Я крепко сжимаю их. — Я в порядке.

Я не в порядке. В моей жизни редко бывало так, чтобы я была не в порядке. Я только что узнала свою фамилию и сражалась с воображаемым существом волшебным мечом, и я очень, очень близка к тому, чтобы схватить Артура за воротник и впиться зубами в его нижнюю губу.

— Вообще-то, конечно, сначала нужно спросить, но… — Я одариваю его ленивой, дьявольской улыбкой, как будто для нас обоих это пустяк, как будто мой пульс не бьется в ушах.

Он хмурится.

— Прекрати. Это не… я не могу… — Он сильнее вцепился в свои волосы, выглядя совершенно несчастным, и я не могу поверить, что испытываю хоть какие-то чувства к такому абсурдному человеку.

Я прячу улыбку.

— Ладно, неважно. Давай зайдем внутрь и приведем тебя в порядок. У тебя есть с собой телефон? Здесь ужасно темно… — Не успеваю я договорить, как раздается слабый электрический щелчок, и в Старлинг Хаусе разом загораются огни. Окна отбрасывают длинные золотистые полосы на дорогу, прожигая последние клочья тумана. Я замечаю в разговоре: — Знаешь, кто-то сказал мне, что дом никогда не был подключен к электросети.