Я проскальзываю мимо двери, хватаю свои ботинки и скольжу в кабину грузовика. Я сильно прижимаюсь лбом к рулевому колесу, вдавливая пластик в череп, и твердо напоминаю себе, что я здесь ради денег. Что Артур Старлинг, его тайны и его тупоголовые глаза — какими бы пылкими, какими бы хищными они ни были — не входят в мой список. Сегодня пятница, и Элизабет Бейн будет ждать ответа.

Я достаю телефон и открываю ее последнее письмо. Прости, старалась изо всех сил! Я набираю ответ. Не повезло. Я добавляю неискреннее хмурое лицо и, не успев подумать дважды или даже один раз, нажимаю кнопку «Отправить».

В тот вечер ответа нет. На какое-то время я могу притвориться, что его вообще не будет.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Я достаточно уклонялась от последствий, чтобы знать, когда они приближаются. Я чувствую их как тяжесть в воздухе, как грозовую тучу, громоздящуюся надо мной и поднимающую маленькие волоски на моих руках.

Я провожу выходные в ожидании удара молнии, слишком часто проверяя телефон и огрызаясь на Джаспера по пустякам. Я пытаюсь загладить свою вину, отвезя его в Боулинг-Грин⁸⁶ в кино, но он все время суетится и отвлекается, а когда идут титры, ему «не хочется» пробираться на новый фильм-слешер, идущий на соседнем экране, хотя постер настолько пугающий, что я вижу, как мама закрывает глаза своему ребенку, когда они проходят мимо.

Он заставляет меня ждать, моргая и потея, возле торгового центра Greenwood⁸⁷, пока он снимает муравьев, копошащихся над наполовину съеденным яблоком.

— Как продвигается работа над видео? Новое, я имею в виду, — спрашиваю я.

— Это действительно то, о чем ты хочешь поговорить? — Его тон совершенно нейтрален.

— Слушай, я не знаю, что с тобой, но…

— Закончил на прошлой неделе. — Он небрежно протягивает мне свой телефон, как будто он не показывал мне все свои другие проекты сразу же после того, как закончил их.

Я отхожу в тень и нажимаю play.

Молодая чернокожая девушка стоит посреди дороги, повернувшись спиной. Камера кружит, показывая ее лицо: глаза плотно закрыты, рот заклеен. Я узнаю ее по сообщениям Эшли Колдуэлл на Facebook — это один из их приемных детей, которого оставили на некоторое время и вернули, как одежду не по размеру. Камера приближается все ближе и ближе, пока лицо девочки не заполняет весь экран, ее лицо сжато, как кулак.

Затем она открывает рот. Я вижу, что она кричит, сильно и долго, но из нее не выходит ни звука. Вместо этого из ее рта вырывается струйка белого дыма. Он поднимается и сгущается, заслоняя ее черты, поглощая кадр, пока не остается ничего, кроме клубящегося белого цвета.

Я жду, смотрю, нервы играют. В тот момент, когда я уже решила, что видео, должно быть, глючит, в тумане что-то шевелится.

Животное. Длинная челюстная кость, широко раскрывающаяся. Щелкают зубы, и экран темнеет.

Я долго выдыхаю.

— Блядь, парень.

Джаспер впервые за все выходные улыбается, застенчиво и с удовольствием.

— Да?

— Да. Я имею в виду, как ты вообще — эти эффекты были нереальными.

Улыбка становится юношеской и предвкушающей, как бывает только когда он говорит о кино.

— Сначала я попробовал взять в аренду машину для тумана, но это выглядело как полная задница. Сухой лед был лучше, но в конце концов мне пришлось дождаться настоящего тумана. Сделать так, чтобы он выходил изо рта Джой, было, по сути, просто методом проб и ошибок…

— Нет, я имею в виду то, что в конце.

Улыбка Джаспера исчезает.

— Что в конце?

— То… — Я не знаю, как это назвать. Я думала, что это животное, но его форма не укладывается в моей памяти. Шея была длинной и похожей на лань, но там было так много зубов, а глаза были так далеко друг от друга.

— Ты вообще обращала внимание? — Джаспер берет телефон из моих рук, плечи снова ссутулились. — Господи, это длилось всего полторы минуты.

— Да, я…

Но он уже шагает обратно к грузовику.

Мы едем обратно в тишине. Я нарушаю его лишь однажды, чтобы спросить, не стоит ли нам остановиться в Дрейксборо⁸⁸, чтобы отведать пиццы. Он пожимает плечами с идеальным, наглым нигилизмом подросткового возраста, и я всерьез задумываюсь о том, чтобы вылить последнюю порцию Спрайта ему на рубашку.

Позже тем же вечером Джаспер забегает в торговый автомат и оставляет свой телефон лежать на прикроватной тумбочке. Я хватаю его и перебираю папки, пока не нахожу файл с названием «scream_FINAL_ACTUAL FINAL DRAFT.mov». Я смотрю его по кругу, бесконечно повторяя. Больше я не вижу животное.

В понедельник я подхожу к Старлинг Хаусу с большей опаской, чем в последнее время. Я задерживаю дыхание, когда стучусь, готовясь к какой-нибудь мучительной сцене признания или обвинения, но Артур просто открывает дверь, произносит необычно арктическое «Доброе утро» и отворачивается, ни разу не встретившись со мной взглядом. Я выдыхаю ему в спину, не зная, испытывать ли мне облегчение или раздражение.

Весь день я прислушиваюсь к его шагам, надеясь на возможность спрятать ключи обратно в ящик стола, но он остается запертым на чердаке, как сумасшедшая жена в готическом романе. Я не вижу его до самого вечера, когда он достает из заднего кармана конверт и колеблется. Он проводит большим пальцем по краю и отрывисто говорит:

— Прости. Если я тебя напугал.

Это должно было меня напугать — битье окон — классически звериное поведение, которым могут заниматься только мужчины, — но в тот момент я почувствовала лишь ноющую, отдающуюся эхом печаль, похожую на скорбь. Позже я забеспокоилась, правильно ли он смыл грязь со своих порезов, что сейчас кажется мне довольно плохим знаком для команды — Я здесь только ради денег.

Сегодня его левая рука представляет собой комок марли, завязанный на несколько дюймов выше запястья неуклюжим узлом. Я прочищаю горло.

— Я неплохо разбираюсь в этих вещах, если тебе нужна помощь в смене повязок.

Артур смотрит на свою руку, потом на мою и заметно вздрагивает.

— Нет. Боже. — Затем, как будто он подготовил сценарий и отказывается от него отступать, он жестко говорит: — Если ты хочешь прекратить наше соглашение, я пойму. Не похоже, что осталось много уборки, не так ли? — Видимо, его вопросительные знаки все еще потеряны в море, все души боятся заблудиться.

Я ищу на его лице сожаление или надежду, не зная, что бы я предпочла увидеть, но он старательно изображает горгулью, его глаза неподвижно устремлены на обои.

— Думаю, нет, — говорю я, и он кивает дважды, очень быстро, в манере человека, который получил плохой диагноз в кабинете врача и отказывается проявлять хоть какие-то эмоции по этому поводу. Он вслепую протягивает мне конверт, и тот выскальзывает из его пальцев на пол.

Мы оба смотрим на него в течение напряженного момента, прежде чем я поднимаю его и аккуратно складываю в карман.

— Но ведь еще нужно покрасить оконные наличники. — Мой голос глубоко беззвучен. — И я планировала арендовать мойку для ступеней. Честно говоря, они довольно грязные. — Верхний свет защитно мерцает.

Его глаза впервые за день встречаются с моими — короткий, поразительный взгляд, который без всякой причины напоминает мне скрежет спички о камень. Он кивает в третий раз.

— Что ж. Лозы нужно подстричь. Пока ты этим занимаешься.

У меня возникает искушение спросить его, какого черта он делает. Почему моя фотография висит в его комнате, почему на его губах сейчас играет крошечная, невидимая улыбка и почему он тратит свою жизнь, запертый в этом большом, безумном, красивом доме, такой свирепый и одинокий.

Но что, если он ответит? Что, если, не дай Бог, он доверял мне настолько, чтобы сказать правду, и выдал какой-нибудь секрет, от которого Solutions Consulting Group⁸⁹ намочила бы свои коллективные штаны? А что, если — что еще хуже — я была достаточно глупа, чтобы хранить его секреты?