Он ехал на автобусную станцию с пьянящим, опасным ликованием, словно воздушный змей, у которого оборваны ниточки.

Когда он в следующий раз увидел маму, в глазнице ее правого глаза аккуратно пробивался чертополох.

Дом снова сдвигается, и воспоминания отступают. Артуру двадцать восемь. Он один, и он благодарен.

ШЕСТЬ

Вернувшись вечером в комнату 12, я бросаю ложки на кровать Джаспера.

— Выставь их на eBay, пожалуйста и спасибо. Как антиквариат.

Джаспер оценивает ложки клиническим взглядом. Он проводит пальцем по серебру и убирает его, нахмурившись.

— Ты не купил их в Tractor Supply, — замечает он.

Вообще-то это моя личная амбиция — никогда больше не заходить в Tractor Supply.

Как только я пересчитала деньги Артура, я написала Лейси сообщение Фрэнку, что я уволилась:), и позвонила в Стоунвудскую Академию, чтобы узнать, куда мне следует отправить первый платеж. Девушка по телефону повторяла

— Наличными? — со слышимыми многоточиями и услужливо напомнила мне о последнем сроке, как будто я его еще не знаю. Как будто я не повторяла дату в голове каждый раз, когда проходил мимо дымящихся труб.

— Нет, — говорю я.

Джаспер выглядит так, будто у него есть несколько вопросов, но у нас есть договоренность, что он не задает мне ничего, на что не хочет получить ответ, поэтому он просто упоминает о своей горячей надежде, что я не делаю ничего незаконного.

Я прижимаю руку к груди, смертельно раненная.

— Я?

— Или опасным.

Он звучит достаточно обеспокоенно, чтобы я улыбнулась ему своей самой искренней улыбкой.

— Это не так. По-настоящему. — Возможно, это даже правда. Если в домах могут водиться привидения, то в Старлинг Хаусе точно есть, но пока что все, что он сделал со мной, — это стоны и скрипы. И я почти уверена, что Артур просто обычный придурок, а не, скажем, сексуальный маньяк или вампир. — Пожалуйста? — Я подталкиваю ложки коленом. — Моя телефонная камера — отстой.

Джаспер еще мгновение держит зрительный контакт, просто чтобы дать мне понять, что он не покупает то, что я продаю, а затем резко откидывается на матрас.

— Я бы выставил, но Бев снова отключила интернет.

— Ты попросил ее включить его снова?

Он приоткрывает один скандальный глаз.

— Я думал, ты меня любишь. Я думал, ты хочешь, чтобы я дожил до выпускного…

Я бью его подушкой, и он театрально хрипит. Это звучит немного более реально, чем он хотел, дыхание свистит в его горле.

Я возвращаюсь через пустую парковку в офис, где Бев занята тем, что орет в Jeopardy!³⁰, делая паузы только для того, чтобы сплюнуть табачный сок в пустую банку из-под колы. Ей, наверное, нет и пятидесяти, но по повадкам и прическе она напоминает девяностолетнего старика.

У нас традиционный спор: она утверждает, что интернет предназначен для платных клиентов, а не для развратных подростков-халявщиков; я ругаюсь на нее; она грозится выгнать нас на улицу; я снова ругаюсь; она отмахивается от меня и снова включает розетку. Я краду четыре упаковки Swiss Miss³¹ с раскладного карточного столика, который она имеет наглость рекламировать как бар для завтрака.

— Кстати, они тоже для платных клиентов.

— Да, но у тебя ведь их нет, правда?

Бев хмурится на телевизор и говорит:

— Эти люди из Gravely Power вернулись, что объясняет ее кислое настроение. Единственное, что Бев ненавидит больше, чем меня и Джаспера, — это постояльцев, которые иногда имеют наглость просить о таких вещах, как надежная горячая вода и обслуживание номеров, а единственное, что она ненавидит больше, чем постояльцев, — это Gravely Power, которую, насколько я могу судить, она считает лично ответственной за все социальные, экологические и экономические проблемы в штате. Никто из руководителей компании не живет в Идене, разумеется, у Дона Грейвли есть новенький дом прямо за чертой города, с семью ванными комнатами, белыми колоннами и одним из этих ужасных жокеев на газоне перед входом, улыбающимся фальшивой красной улыбкой, но куча из них приезжает в город каждый год на ежегодное собрание или что-то еще, и им негде остановиться, кроме как в мотеле Сад Идена. Единственное, что утешает Бев, — это то, что они всегда уезжают с толстым слоем птичьего дерьма на лобовом стекле.

Бев отрывается от Jeopardy! чтобы посмотреть между жалюзи на вереницу дорогих внедорожников на парковке.

— Они говорят о расширении, ты знала об этом? Один из них говорил об удвоении мощностей, открытии новых полей и все такое. Они собираются построить новый пруд для летучей золы, сказала мне женщина. — Она рефлекторно добавляет: — Чертовы стервятники.

— Осторожнее, ты говоришь о том, что в округе Муленберг создано больше всего рабочих мест. — Мне они тоже не очень нравятся — возможно, если бы они ставили фильтры на свои дымовые трубы, а не просто платили штрафы EPA каждый год, Джаспер мог бы дышать, и мне не пришлось бы убирать в доме с привидениями, чтобы я могла позволить себе забрать его отсюда, — но мне нравится смотреть, как краснеет лицо Бев.

— Когда я была ребенком, у нас водились лунные мотыльки. Ты когда-нибудь видела их?

— Нет?

— Вот именно. — Похоже, она чувствует, что выиграла спор, потому что швыряет стопку моей почты на стойку и возвращается к своему шоу.

Там стопка библиотечных абонементов из Шарлотты, которые она не обязана доставлять в мотель, но все равно доставит; пара уведомлений от сборщиков долгов, которым не повезло; немного нежелательной почты; и конверт из Департамента общественных услуг с надписью RETURN SERVICE REQUESTED³², напечатанной всеми заглавными буквами. Последнее заставляет меня сглотнуть и заправить волосы за ухо — моя единственная подсказка, говорила мама.

Требек с усмешкой задает вопрос на 400 долларов, когда я прочищаю горло.

— Привет, Бев?

Не отрываясь от телевизора, она перекладывает через прилавок половину коробки глазированных пончиков.

— Они все равно скоро испортятся.

— Вообще-то, я хотела спросить — ты знаешь Старлингов?

Она отворачивается от Daily Double³³ и хмурится. Я энциклопедически знакома с хмурыми взглядами Бев, начиная от «сделай потише эту чертову музыку» и заканчивая «ты опять залез в банку с мелочью, негодяй», но этот — новый. Он настороженный, почти обеспокоенный, хотя единственное, о чем обычно беспокоится Бев, — это клопы и налоговые проверки.

— А что с ними?

— Я просто думала о них, вот и все. О том доме.

Она снова хмыкнула.

— Давненько ты не доставала меня насчет дома Старлингов, деточка. Раньше ты никогда не замолкала по этому поводу.

Я помню себя девчонкой, косолапой и шустрой, голодной даже тогда, когда мой живот был полон. Мы с мамой не всегда жили в номере 12 — я помню другие гостиницы, пару фургонов, пару месяцев спали на диванах, принадлежавших мужчинам, которым нравился цвет маминых волос и ее беззаботный смех, но никогда не нравилась я, — но мотель был первым местом, где мы остановились больше чем на несколько месяцев.

Бев в основном смотрела на меня из окна офиса до того дня, когда я наткнулась на осиное гнездо и была ужалена дважды, по одному разу в каждую руку. Мамы рядом не было, и я просто сидела на обочине, глотая слезы, когда Бев подошла и приложила к местам укусов влажную массу жевательного табака.

— Да, ну, я погуглила на днях, просто из любопытства, и ничего толком не нашла. Я подумала, может, ты что-нибудь об этом знаешь.

Бев сплевывает черную струйку в свою банку с колой и косо говорит:

— Люди говорят. Ты же знаешь, как это бывает.

На самом деле я не знаю, как это бывает, потому что люди разговаривают со мной только тогда, когда их загоняют в угол. Предполагается, что маленькие города должны быть уютными и дружелюбными, как идеальные маленькие снежные шары, но меня и Джаспера всегда держали по ту сторону стекла. Может, потому что я появлялась в церкви только на завтраках с блинами и ужинах в День благодарения, а может, из-за мамы с ее губной помадой, рубашками, которые не совсем подходили к джинсам, и таблетками, которые она иногда продавала в маленьких пластиковых пакетиках. А может, потому, что в Идене любят знать всю свою родословную в трех поколениях с обеих сторон, а единственной семьей, которую мы знали, были мы сами.