Тохта несколько дней и ночей скрывался в камышах, потом ушел к родичам в Сары-Озеки. Через год узнал, что Абдулла и его мать Тайдулла5 предательски убиты. По обычаю всех детей, близких родственников даже младенцев его рода вырезали.

Захвативший в Орде власть царевич Мухаммед-Балак простил Тохту, сохранил ему жизнь, но направил его рядовым пехотинцем для искупления вины (хотя в отношении этого властителя никаких, даже самых малых проступков он не свершил. Его преступление, тем не менее, было самым тяжким – он нарушил дисциплину, не выполнил приказ, поколебал веру в кешик; за это карали смертью).

Тохте было запрещено садиться на коня. Лишить монгола права восседать на степном скакуне – это было тяжелейшим наказанием для мурзы (к которым себя, как и все кешик, относил Тохта).

Через три дня ордынская пехота высадилась на берег и форсированным маршем пошла в сторону Дона. Впереди них пылила конница бродников, выбрасывающая на десятки верст вперед группы лихих всадников, ведущих разведку в безлюдной степи. У монгольских военачальников одной из ведущих военных заповедей было – знать все об обстановке вокруг движущегося войска. Для этого чуть ли не ежечасно в разные стороны галопом уходили небольшие разведывательные отряды с запасными лошадьми. Позже Данила узнал, что у ордынцев существовала и «дальняя» разведка: сотни разведчиков под видом купцов, странствующих дервишей, или просто слепцов в сопровождении мальчиков-поводырей. Монголы вербовали информаторов и в правящих элитах стран, с которыми предстояло воевать. Вся сила, весь опыт Орды были устремлены на одно – на войну, на победу и захват новых территорий, новых данников, новых рабов. Монстра войны научились кормить за счет побежденных.

Вечерами, когда уставшее воинство засыпало мертвым сном, Данила с Тохтой вели долгие беседы о том, как уйти из отрядов смертников, каковыми являлась монгольская пехота, как вырваться из смертельной хватки Орды.

Тохта однажды рассказал Даниле увиденную им сцену уничтожения монгольской конной сотни в одном из горных ущелий Кавказа. Сотня опытных всадников возвращалась из карательного рейда в отдаленное горное село. Поселение приказали разорить, население уничтожить за дерзкое сопротивление степной державе. Такие показательные акции стали обязательным кровавым примером для устрашения всех покоренных народов и неукоснительно выполнялись. Но кто-то успел предупредить гордых горцев. Часть населения они успели увести в горы. Остались только старики и старухи. Их перебили, забрали коров и баранов из загонов, поэтому каратели возвращались назад медленно. Это и погубило грабителей.

Горцы устроили им засаду. Дождавшись обремененную добычей сотню, завалили огромными валунами и осколками скал вход и выход у одного из горных ущелий с крутыми, местами отвесными склонами. Потом обрушили горы камней на идущую медленно колонну. Это была смертельная ловушка. Часть конников, получив смертельные удары огромными камнями, корчилась в предсмертных судорогах у копыт своих лошадей. Другие всадники, оглушенные грохотом камней, задыхаясь от удушливой каменной пыли, застыли в растерянности. И тут случилось невозможное: горцы – мужчины, подростки, оголенные по пояс, с обритыми наголо головами, вооруженные только длинными кинжалами (другого оружия, кроме кинжалов и матыг, у них и не было), выскочили из-за огромных валунов и низко пригибаясь нырнули под лошадей, целясь в их незащищенное подбрюшье. В один миг сотни отборных монгольских скакунов забились в предсмертных судорогах, придавив упавших всадников, залив их кровью, засыпав резаными кишками. В следующий миг горцы уже резали глотки всадникам, едва успевшим натянуть всесильные луки. Несколько монгольских воинов пытались подняться вверх по крутым склонам, яростно отбиваясь от нападавших. Им даже удалось зарубить с десяток горцев. Но тем страшней была их смерть, поскольку они успели осознать, что разбудили такую ненависть, от которой нет спасения. Последний из оставшихся в живых, сотник в желтой епанче, знаменитый в монгольском войске лучник уверенно уходил вверх по склону. Навскидку бил из своего лука без промаха по преследователям, поднимаясь все выше и выше. Эту сцену увидел Тохта, взобравшийся по валунам с другой стороны завала, поскольку шел со следующей сотней, посланной вдогон погибающей, для перегона ожидавшейся обильной добычи.

Сотник бил расчетливо, поражая тех, кто приближался к нему, и медленно уходил вверх к спасительной верхней кромке завала. Один из горцев подхватил тело убитого стрелой подростка, со скорбным криком выставил его перед собой и с нечеловеческой силой, прыжками, стал приближаться к лучнику. Тот заметно занервничал, стрелял уже не так точно, бессмысленно тупо пробивая уже поверженное тело. Преследователь последним рывком настиг его, выбил лук и сжал костистые ладони вокруг горла. Грабитель захрипел, забился в предсмертной судороге; кровавыми пузырями пошла пена из сведенного гримасой смерти рта.

Таким Тохте запомнился финал этого побоища. Тогда он по-настоящему усомнился в могуществе Ясы, в непобедимости монгольского войска. Сомнение породило крамольные мысли и поставило ряд вопросов о праведности незыблемых правил кочевой империи, пришло внутреннее перерождение, поиски нового жизненного пути на острой грани жизни и смерти.

Тохта вел свое повествование шепотом, маскируя за обычными фразами безумную кровавую судьбу своего народа, чья трагическая история слилась с трагедией горцев. Старался не описывать кровавых подробностей. Но сам смысл и трагедии его рассказов запали глубоко в душу, меняя привычное видение мира и людей.

Помолчав, он сказал:

– Ты, Данила, умный, ты умеешь управлять своим умом и другими людьми. Ты видишь будущее. Я пойду за тобой, поскольку для меня, да и для других, кто пойдет за тобой, это единственный путь продолжения жизни в этом сумасшедшем мире. Ты придумаешь и, наверное, уже придумал, как нам вырваться из западни, в которую мы все попали.

В самом деле, у Данилы родился спасительный план, он предложил выбрать пару десятков надежных пехотинцев и в самый напряженный момент смертельного сражения создать вокруг вал из телег, поверженных лошадей и тел погибших, затаиться. Для этого нужно хорошее оружие, надежные длинные копья, хотя бы пять-шесть отменных лучников. А главное – лишить наступающую на пехоту конницу основного преимущества, коней. Об этом был особый разговор.

Игумен Земли Русской спал мало, в скорби о потере времени садился за трапезу. Считал с сожалением каждую минуту, потраченную на житейские дела. Драгоценного времени не хватало на очень важное, на то, что пылало ярким пламенем, потом обдавало дикой зимней стужей – размышлениям о напастях, о тяжелейших испытаниях, выпавших на долю русского народа. Все больше сил и времени забирали хлопоты о создании новых монастырей, чья жизнь становилась обязательным условием жизнеспособности Земли Русской. Правящие Русью князья и бояре первыми попали в кровавую мельницу, которая перемолола всех без разбора, оставив лишь внешнюю видимость чести и достоинства. Сознание власть предержащих было раздроблено правилами степной державы, больше похожими на угрозу удара топора по оголенной шее – держать в страхе и подлой корысти всех и вся. Страх, созданный великим воителем Чингисханом, был всеобъемлющим, а корысть – простым и надежным инструментом порабощения княжеских и боярских душ.

Яса – закон великой власти («Их засаг хууль») собрал воедино огромную массу народов великой степи. Превратил разрозненные массы кочевников в единую военную машину, сокрушающую на своем пути малые и большие народы, стирающие с лица планеты целые цивилизации. В 1206 году от Рождества Христова Яса соорудила в массовом сознании народов огромный котел, в котором плавились народы, претерпев великую боль и адские муки. В нем почти все страны, многочисленные этносы превращались в самый прочный в мире сплав, самое могучее оружие, несущее смерть, разрушение. И новый великий порядок.