Февраль. Второе. Ночь. Москва. Суббота…
Вновь Пастернак чернила в стих прольёт:
Вот-вот уже, нависла, с чувством риска,
Строка и потускневшее перо
Выводит, будто грани обелиска,
Трагичное, как голос у Пьеро,
Признание – лирически истошно:
–Мы все погибнем здесь! Искать! Найти
Иные берега! Расслышать можно
Как гаснет вскрик в кромешности пути…
*Алеко – Суть трагичности, на мой взгляд, образа главного героя поэмы “Цыганы” А.С.Пушкина, в его несоответствии окружению.
2.
Это никогда не кончится! –
Голос шарахнулся эхом и сгинул… -Что ты,
Заточивший душу в тело, разинул рот!
Ветра февральского конница
Высвобождает : уста, усталость, зевоту,
Завывает в спину, бьёт по лицу народ.
Это на ступенях корчится
Нищий денёк немощи старой, пережила
Молодое счастье, веру в людей даже.
Вьюжит, как воркует горлица.
Ты! – теперь смерти ждёшь, как избавленья от зла,
Взглядом провожающая… ночь со стажем.
3.
Приносит ночь февральская украдкой
Едва угаданную свежесть, молодую –
Ещё морозную весну, на счастье падкой
Жизнь оказалась, бродит по′ двору, задую
Звезду заветную, свечу – дыханьем речи –
Созвучной звёздам, долгожданною такою,
Пусть снежной нежностью и немощью перечит
Метели – брезжущее утро и с тоскою
Пусть провожает взгляд былое – сколько веры
В придуманного страхом бога из легенды!
Ростов: в шеренгах по четыре, офицеры…
Сантьяго: в флаг обёрнутый, застыл Альенде.
И мальчик плачет на бегу в Семьдесят третьем –
О будущем, в котором прошлое случится.
И каждый может стать мальчишкой этим,
Бегущим, сквозь тысячелетия и лица,
По мраморным ступеням вниз к высотам слова,
В каком-то феврале, что в ночь украдкой
Приносит с ветром свежесть вешнего укора
И звук, в котором скачет карусель лошадкой;
Пусть белые, как снег последний, станут скоро
Забыты в снежной круговерти карусели,
Февральская весна клокочет, рвётся в окна:
В которых детские печали обрусели.
Покой, как будто только что гвоздь в крышку вогнан…
Безумствуя, дрожит похмелье поколений:
И гибель ждёт проснувшиеся рано ветки.
Охвачен снегом зиккурат, в котором Ленин
Вдыхает трудно запах тлена, злой и едкий…
Приносит утро тишину, если не тронешь.
Никто, ничто не изменилось, только громче
Воронами, о, mon ami, богат Воронеж.
И в Мандельштама тычет пальцем Кормчий!
Но что-то есть во всём – далёкое, как птицы,
Взмывающее, вешнее и выше неба!
Февральскими снежинками простор толпится.
О вышнем не забыть, о вешнем мне бы…
Цикл «Облики голоса»
1.
В окрестностях моря
А помнишь, в парке – острый шелест в нише :
Колодезная яркость звёзд, морских, тростник,
Блуждали рыбины и обсуждался Ницше,
И вместе с ивою, склонился и поник
Наш Млечный путь, журчание беседы,
Уединённая витала темнота.
В ней, на правах наидобрейшего соседа,
Благоухала ночь. И взглядами снята
С насиженного места – речь взмывала
К высотам смысла потаённой глубины…
Под рокот чувств об скалы, поворот штурвала –
Страницы детства были в ранг возведены
Легенд библейских, ласково качали
Качели волн – слова, вольготные как сон,
Ввысь нарисованы: вбивая в пол печали,
Танцует век фокстрот, пугает слух клаксон…
Обуреваемая, в цвет магнолий,
Глубокой радостью присутствия на всём,
Торжествовала ночь, мечтами обогнули
Укромный пруд… Уходим, значит, вознесём
Шагов уход – на свой этаж над морем.
Распахнут настежь : шелест волн и сон морской.
Под мерный шаг времён, не просыпаясь вторим
Мирам, не тронутые смертью и тоской.
2.
Облик преткновения
Белеет облик – очертаньями заметен –
Фасад старинный и ступени перед домом.
Пожары звёзд – на небосклоне горсть отметин.
И продлевать существованье передумал
Огонь свечи – почти погас, качнувшись вправо,
Исчез в глубинах зазеркалья бальной залы.
С могучих крючьев прилегающей дубравы –
Незримый шелест – ввысь паденье рассказала,
Роняя тихие удары, колокольня:
Остановились : птицы, песня, прихожане.
И распогодилась – от Вологды до Кёльна –
Душа на сон грядущий : в кресле и в пижаме
Дремала старость, погружённая в былое…
– Была я счастлива? – раздался голос слабый.
Шальная грусть, из-под поверхностного слоя
Воспоминаний, счастье выкрасить смогла бы
В весенний кобальт неба – только всё же
Светает ночь, восходит к звёздам, оглянитесь:
Фасад, до боли одинокий, россыпь писем
От не вернувшегося навсегда и пикой витязь
Пронзает воздух гобелена и зависим
Край краткой ночи – от бескрайности огляда,
От кроткой пристальности, пристани на Каме,
От ВОХРы с северной надбавкой для оклада
И вихря судеб с подноготной понуканий;
От смеха толики, от голых хвойных досок,
Пригревших холод сна его, еле ж и в о г о…
– Тяжёлый дым взвалил на плечи, недоносок! –
Крик в спину доктору… За «Чеховым» – «Живаго»
На книжной полке спит, в утробе расселённой
Страны, где молодость, где в доме двери настежь –
Белеет память и ладонь коснулась клёна…
– Ну почему ты, ночь, слезами утро застишь! –
Раздался шёпот одинокий. Звёзды тлели…
Фасад с колоннами. Зелёный запах «Шипки».
Сон разбросал десятилетья на постели.
И маховик времён накапливал ошибки.
Бездонный сон – всё близко к сердцу, глушь заметна :
Вот, шаг в окно глухонемой, вот выстрел мечен
Лишь алой струйкой – этот сон, как будто Этна,
Вдруг, грохотнула – больше незачем и нечем
Гордиться, бодрствуя, спокоен, обездвижен,
Сон навсегда теперь. И голос звёзд глубокий –
Весной… Багровые, как будто капли вишен,
На белом – выстрелы… Вставайте, лежебоки,
Воспламените ночь огарком чувства долга!
Пусть будет смутность, будет с истиною схожа :
Луны сияние в задумчивости долгой
И тишины подлунной шёлковое ложе.
3.
Кровоточащее сердце моё, ты послышалось, нет ли
Хоть бы кому-то из них, в этой прорве огней в никуда?
Что же ты хлещешь дождями, как кровью, осенняя, медли,
Жизнь постаревшая, участь, на цепь посади города!
Мне с аксельбантами быть адъютантом в зарницах былого,
Просто собою закрыть Май-Маевского, кануть в бою
В нашей Гражданской.
.. Мой слух тихим снегом был так избалован,
Что навсегда о России слезами глаза оболью!
Сколько мечты позади – только к звёздам, мальчишкой старея,
Падает в небо душа… -Эй, изношенный сердцем старик!
–Вы это мне? Против танков с крестами – в упор батарея,
Вздрогнула русская смерть… И земля… И оглох чей-то крик…
Слушаем пристально Блока и в лучшее верим в «Трёх сёстрах».
