Стишки, стаканы, с ночи до среды,
От четверга до воскресенья, до обеда
Ждут чуда…
Обывательства победа –
На всём пространстве убиенных душ и слов,
И мыслей, и порывов, и слогов…
Лишь ты да я…
Сплошь, волны берегов
Шумят, разбившись, вновь штурмуя тверди
Остывших скал, и всхлипам арий Верди
Не верьте, счастье плачет под луною…
Читатель, друг,
С отчаянной, больною,
Высокой неизбежностью порога,
Стучится смерть разлук – в жилище Бога!
И всё-таки…
Счастливые поэты –
Людьми убиты. В тишину одеты
Осенние московские дворы.
У петербургской дружной детворы
Экзамены в гимназии – латынь…
Остынь, земля, душа моя, остынь
От злых предчувствий, предзнаменований,
Иванов, погостив у дяди Вани,
У трёх сестёр в саду, вовсю вишнёвом,
Остался с Чайкой, в чёрном фраке, в новом.
И продолжается глубокий разговор:
О том как славно пел на хорах храма хор,
Как год Семнадцатый, наставший навсегда,
На веки вечные, окутал города
И веси – пустошью, щемящей немотой…
О том, как луч струится золотой
Сквозь звуки реквиема
в комнате пустой…
P.S.
Неизгладимый,
осенённый красотой!
Введение в Мандельштама
«В хороших стихах слышно, как шьются черепные швы, как набирает власти (и чувственной горечи) рот и (воздуха лобные пазухи, как изнашиваются аорты) хозяйничает океанской солью кровь»
Осип Мандельштам
1.
Как разлеглось – успокоение, дымятся
Останки баснословных партитур –
Соитья медных шорохов и наций
Басы расколотые гипсовых скульптур –
Сметает дворник в кучи – балаганы
Цыганской вольницы, цветастый ход плечей –
Всё прах и тлен и даже говорок поганый
Отговоривших приговоры палачей…
Всё ссыпалось расстрельной штукатуркой,
Вернулся окрик, смерть в затылок не догнав;
Сапог, в ступень вдавивший дым окурка,
Протопал в сад магнолий и агав.
Века спустя, я тычусь в стенки слепо.
Курка слепая воля взведена
В висок на Чёрной речке…Пилит слепок
Подручной памяти Кремлёвская стена.
2.
Лоб в лоб лучи сошлись в невольной схватке:
Лучистый холодочек «воронков»
И беглый лучик зеркальца, карманный.
-Ты здесь ещё? Живёшь? Ты кто таков? –
Сбивает с ног вопрос, худой и хваткий.
И Томас М а н н, в Б а с м а н н о м, вместо м а н н ы
Небесной – усложняет всё и вся…
Хозяйки чувств на противень гуся
Кладут, стекает жир обеда.
Дородным бюргерам салфеткой промокнуть:
И сочность губ, и суточность победы,
И осени стекольчатую муть…
3.
Роскошна грива благом веющего сада,
Куда свободно залезает пятерня –
Волнообразна, восковая, волосата,
Между полуночью пробившей и тремя…
Какой-то странствующий плотник вторгся лихо
В ночной гармонии прерывистый мираж.
Лишь звякнул бёдрами обмякший ключник, тихо
Упавший замертво…Потом стране отдашь
Дланью прореженные: лежбища сказаний,
Осоловевшие угодья сонной мглы,
Чтобы дожди, от Эривани до Рязани,
Воссоздавали пядей пятые углы.
4.
Как крупна близость! Хищный взор натуралиста :
Из недр воздуха, из веток крючковатых,
Молниеносно высекая топот твиста,
Под колокольный звон подставить слов ухваты!
В захолодавшей простыне, во тьме чулана,
В мясистом ухарстве по локоть продавца –
Узреть зигзаги гроз на карте Магеллана,
Пересыпая – схваченное на живца
В часах песочных – ожиданье, к чувствам тягу
Озвучив гимнами, под сводом ада Дант(а),
Услышать искр высокоструйную ватагу
Над прахом русского под горло эмигранта.
Как близок берег! Речи струнные глубины
Потопят всех прямоходячих и тогда,
Вдаль восходящий трепет крыльев голубиный,
Воздвигнет в небе взгляд, разбудит города!
5.
Повальные панельные домины :
Рубашки на балконах сохнут, блузки,
Просвечивают кухонные сгустки
Насквозь интеллигентных разговоров
Сквозь тюля волновой узор многоэтажек.
Точильщики ножей, не то чтобы гонимы,
Но кончились ножи и мысль, одна и та же,
Выказывая милосердие и норов,
Ведёт, как бы под ручку, помогая,
Дорогу перейти… Вдруг, Улагая
Лавиной конница, Орёл к полудню взяли…
Но это всё. И ветер ноет в зале
Пустой гимназии, и впору скрипкам плакать
Вдогонку армии, пить под шагами слякоть,
В которой с кровью грязные бинты,
Листочки с почерком и шоры с глаз сняты –
За кухонным столом, на табуретках
Внимают, перекашливаясь редко,
Бездомным, безотчётным, из горнила
Столетней гибели явившимся строка′м…
И вечер, прислонившись к старикам,
На всем пространстве от Тифлиса до Игарки
Доносит колобродный, колкий, яркий
В кромешности басов речитатив…
И только утро, шёпот кухни прекратив,
Гостей разводит по каморкам снов и на панели
Выходит солнца тень и стрелки Спасской онемели…
Грохочет лифтом в недрах этажей –
Облезлый день, очередной, и надо же
Такому среди бела дня произойти :
Жить дальше некуда…
И больше некому…
И не к кому идти –
Оставшимся за кухонным столом
Поэтам, поделом им, поделом!
Хотели что-то значить в этом мире,
В состарившейся кухне, в той квартире,
В которой нынче режут лебедей,
Напоминающие внешностью людей,
Прямоходящие с глазищами приматы…
И плоскость крыши крыта благим матом!
Грохочут костылями мыслей шатких
Цветные деревянные лошадки
И плоские панельные домищи…
Все на панель пошли!
И жизнь давно не ищет –
Ни прошлое своё, ни нас самих…
Роняет дождь с лица поэта –
Ночь и стих.
6.
Сиюминутный зырк читающего взгляда
На обнажённую просроченную суть
Строк, захлебнувшихся в потоке звукоряда…
Как будто бритвою по горлу полоснуть –
Произносимое, как вскрик о смерти, бахнуть оземь,
В себя вобравшее распятых дочерей и сыновей,
Превозмогающее слово вскрикнуть: Осип, осень.
И тишина в руках, как навсегда умолкший соловей.
И чтоб на всю судьбу – оставшуюся всуе –
С лихвой хватило двух минут или пяти,
Потраченных на стих, вниз, в пропасть вознесу я
Порыв мятежный что дряхлеет взаперти:
