- А теперь слушай сюда. – Костя вдруг повысил голос. – Ни в прокуратуру, ни на Петровку, ни в эту… ФБР ты завтра не пойдешь. И в «Факеле» твоей ноги больше никогда не будет. Это мой клуб, и я там занимаюсь тем, что для меня важнее всего на свете. Для тебя его не существует. Я сказал! Завтра я иду в школу, а потом на тренировку. И не смей больше вмешиваться в мою жизнь!

- Это Я вмешиваюсь в твою жизнь? – завизжал Сергей. – Это ТЫ с твоими менеджерами вмешиваешься в мою! Не допущу! Да и что это такое – твоя жизнь? Ты пока еще ребенок, живешь с родителями, которые тебя кормят и поят. Ты еще ни одного рубля в жизни не заработал.

- А если заработал? – выкрикнул Костик.

- Чем заработал? – ехидно спросил Сергей. – Своим кикбоксингом, что ли? Что-то я не видел на улице афиш с твоей фамилией.

Костя хотел что-то выпалить, но сдержался.

- Ага! Сказать-то тебе и нечего. Вот когда вырастешь, когда хоть чему-нибудь научишься, когда станешь зарабатывать деньги, и не вымогательством их у собственного отца, и даже не кикбоксингом, а каким-нибудь умным и честным ремеслом, тогда и будет твоя жизнь. Короче, так. Если ты не поедешь со мной, я поеду в прокуратуру один.

- Не поедешь! – Костя тоже перешел на визг.

Бедная собака Жука, перепугавшись, прибежала из другой комнаты и стала бешено лаять.

- Почему это??? – перекричал Сергей Жуку.

- Да потому что ты НУЛЬ! Был нулем, есть нуль, нулем и останешься. Книжки, понимаешь ли, он издает. Да кому они нужны, твои книжки? Много ты на них заработал? Россия катится к чертям, крутом одни подонки, а он, видишь ли, изда-а-атель…

Разом все замолчали – Костя, Сергей и даже Жука. Воздух в комнате отвердел и превратился в прозрачный ледяной брус звенящей тишины.

Сергею стало очень холодно, очень студено, очень морозно, хотя за окном был теплый майский вечер. У него даже застучали зубы. Только сейчас он понял, что его голова опять не в порядке: кто-то с тупой методичностью принялся загонять в мозг ледяные иглы. Нельзя так сильно поддаваться эмоциям. Надо взять себя в руки.

- Да, я НУЛЬ, – согласился Сергей. – Ты щенок, сопляк и говно, а я НУЛЬ. Я, может быть, немногого достиг в жизни, может быть, больше уже ничего и не достигну, я не умею зарабатывать деньги, я не очень хорошо обеспечиваю собственную семью, но я НУЛЬ и горжусь этим. Потому что НУЛЬ, как ты сам когда-то придумал, означает Нельзя Убивать Людей. Это моя религия. Если человек за свою жизнь ничего не сделал, но придумал такую религию, значит, он прожил жизнь не зря.

- А я считаю – зря! – закричал Костя. – Потому что убивать людей можно и нужно! Подонков убивать нужно! Всякую нечисть убивать нужно! Тех, кто задумал убить сто, или двести, или миллион человек, тоже нужно убивать, потому что иначе убьют они. Люди убивают друг друга всю историю, это не остановить, убийство у человека в крови, и правильно, и хорошо, и поделом, потому что люди в основном мразь, грязь, толпа, растения, амебы, тупые вонючие машины по переработке колбасы в дерьмо, никакие это не совершенства, а блядские отродья…

Может быть, потому, что это была очень связная речь, без всяких «ну», «как это», «вот» и прочего мусора, а может, потому, что это было чревовещание и слова произносил не Костя, а кто-то другой, кого сейчас в комнате не было, но Сергей совершенно забыл, что перед ним его собственный сын, мальчик, которому идет всего лишь тринадцатый год. Он тяжело поднялся со ступа и, перегнувшись через стол, врезал Косте в челюсть со всей силой, на которую был способен.

Сергей никак не ожидал, что промахнется. Инерция удара была столь велика, что он сам перевалился через стол и грохнулся сначала на пустой стул, а потом на пол, больно ударившись головой и правым плечом. Посыпались тарелки и чашки. Стул жалобно треснул и перекосился – у него вылетели из пазов распорки. Лежа на полу, Сергей с удивлением воззрился на место, тде только что сидел Костя. Его там не было. Костя, целый и невредимый, спокойно стоял в двух метрах от Сергея – в проеме кухонной двери.

- Если будешь махать кулаками, можешь сильно повредиться, – нравоучительно сказал он отцу. – Я ложусь спать. О прокуратуре забудь.

Настенные электронные часы, висевшие в кухне, разразились мелодичным переливом. Полночь. Наступил четверг, шестнадцатое мая.

Ровно сто семьдесят пять лет назад в этот день родился великий математик Пафнутий Львович Чебышёв, открытия которого столь многочисленны, что имеют отношение к самым разным сферам жизни, в том числе к вещам, о которых идет речь в этом рассказе.

Я не знаю, когда я пришел в себя. Может быть, в полночь, может быть, позже. Мне как-то не пришло в голову посмотреть на часы. Мне вообще мало что могло прийти в голову, потому что головы как таковой у меня не было – ее заменял полый шар, наполненный зверской болью и гулким нестихающим эхом одного слова, которое выкрикивал кто-то громоподобный и могу щественный, наверное, Бог: «Конец!.. Конец!.. Конец!..»

Впрочем, раз я все-таки очнулся, то конец, видимо, откладывался. Волосы у меня были в крови, и пальцы в крови, и вся правая сторона лица в крови, и воротник рубашки, и лацканы пиджака. Цепляясь за стены телефонной конуры, за шнур свисавшей трубки, за воздух, я поднялся и некоторое время стоял, шатаясь, – не мог сообразить, где я и что со мной произошло.

Наконец, память вернулась. Первое чувство, которое я испытал, была дикая злоба на человечество: надо же, окровавленный мужчина валяется в телефонной будке неизвестно сколько времени, мимо наверняка проходили люди, и ни одна сволочь не поинтересовалась, что с ним, не попыталась вызвать врача.

Слово «врач» тоже некоторое время летало в черепе ударяясь о стенки, но я его прогнал. Мне показалось, что я смогу справиться и сам.

Дальше я сделал следующее. Поплелся в сторону Рижского вокзала и в первом же ночном коммерческом киоске купил большую пластиковую бутылку минеральной воды. Встревоженный продавец задавал какие-то вопросы, но я отмахнулся от него. Отойдя от киоска метров на пятьдесят, я снял пиджак, рубашку, бросил их на асфальт, стянул майку, намочил ее минеральной водой и, преодолевая боль, стал осторожно промокать волосы и стирать кровь с лица. Мне очень хотелось верить, что череп не проломлен, просто сильно рассечена кожа на голове. Так оно впоследствии и оказалось.

Не знаю, насколько преобразили меня эти косметические процедуры, но жить стало немного легче. Я надел рубашку и пиджак и стал голосовать. Один тип на «Москвиче» не испугался моего вида и согласился довезти до дома. Взял он с меня сто тысяч, объяснив это ночным тарифом и «платой за страх». Видимо, милосердие он воспринимал как род коммерческой деятельности.

Вот такой у меня получился праздник – мой личный День автомобильного транспорта. На такси и частников я потратил в тот вечер и в ту ночь двести тысяч рублей, то есть около сорока долларов, деньги для меня очень немаленькие.

Войдя в квартиру, я долго поливал голову теплой водой – с волос текли розовые струйки, – а потом как мог обмотал свою бедную черепушку бинтом, прямо поверх мокрых волос. Санитар из меня, конечно, аховый, но я думал, что до утра как-нибудь дотяну, а уж там можно будет наведаться в травматологический пункт.

Только теперь мне стало интересно, который час.

Оказалось – два пополудни. Я не знал, что с двенадцати до часу до меня бешено дозванивался Сергей. Вообще вся история с Костиком как-то отодвинулась на задний план. А на переднем плане было очень простое соображение: выжить.

Голова по-прежнему раскалывалась. Мне показалось, что поднялась температура. Я выпил две таблетки анальгина и две – аспирина. Подождал минут пятнадцать. Облегчение не наступало. Тогда я выволок в коридор табуретку, встал на нее, борясь с головокружением, и заглянул на антресоли. Там у меня должен был лежать неприкосновенный запас – две бутылки водки. НЗ оказался на месте. Я откупорил одну бутылку, налил стакан и залпом выпил. Вот тогда мне стало действительно лучше.