Annotation

Аннотация отсутствует

ПРЕЛЮДИЯ

От автора

Вот сразу – выкамаривание, как любила когда-то говорить моя покойная мама, светлая ей память.

Почему – прелюдия? Почему не пролог? Не предисловие? Не вступление наконец?

Потому что прелюдия – от латинского praeludere, где ргае – «перед», a ludere – «играть», то есть «то, что перед игрой». Любое литературное произведение – игра, значит, то, что предваряет эту игру, – прелюдия. Все легко и просто.

Хотя по-настоящему это предварение следовало бы назвать «эпилюдией», потому что пишется оно годы спустя после «игры».

Годы спустя…

Все правильно: этот роман я написал довольно давно…

Стоп. Почему «роман»? Если считать, как полагают иные литературоведы, что роман – это произведение, в котором больше двух сюжетных линий, то действительно – роман.

Если сравнивать, допустим, с «Войной и миром», то – не более чем огрызок.

А если не считать, не полагаться и не сравнивать, то – исповедь…

Итак, эту исповедь я написал довольно давно. И с момента выхода в свет (где он, тот свет? и где он, тот тираж?) не перечитывал. Честное слово. А несколько месяцев назад – перечитал.

И остался доволен. Может быть, даже обрадовался. А если скромнее – удовлетворился прочитанным. Потому что НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ!

Не изменились персонажи этого произведения. Не очень-то изменился мир. Вовсе не изменились мотивы и повадки людей. Но главное – не изменился я, автор.

Если бы сейчас я взялся писать нечто подобное – написал бы то же и так же.

Именно: то же и так же.

Неизменность и неизменяемость чего-то стоят, правда? Нет, конечно, кое-какие реалии – по сути, пустяки – стали иными.

Изменились деньги. Не сами деньги, разумеется, а их соизмеримость. Тогда – а действие романа относится к 1996 году – доллар стоил пять тысяч рублей. Читая «ткань» сейчас («текст», если перевести с латыни, – «сотканное», не более того), это, конечно, надо иметь в виду.

Немного изменилась лексика. Тоже ничего особенного. Язык – живое существо, он все время в движении, хотим мы этого или нет.

Сейчас мало кто скажет «иномарка», а тогда это было ходовое слово.

Сейчас никто не скажет «коммерческий киоск», а тогда киоски с разнообразным содержимым только так и назывались.

Сейчас «шестерка» – нечто смехотворное, а тогда она была нормальной машиной.

Сейчас говорят «папки», имея в виду организацию документов в компьютере, тогда те же папки именовались «директориями».

Тогда двухгигабайтный винчестер считался о-го-го каким вместительным, сейчас двухтерабайтным хардом никого не удивишь.

Тогда уважительно говорили: «си-ди-ромы», «лазерные диски»; сейчас просто – «диски», а о «дискетах» уже никто и не вспоминает.

Тогда на улице звонили из телефонов-автоматов, опуская в щель жетоны, а сейчас эти автоматы уже не сыщешь, да и кому они нужны, уличные телефоны, если у всех мобильники.

Ну и что?

Суть-то не меняется. Да она и не изменилась…

Перечитав роман несколько месяцев назад, я понял, что ничего исправлять не надо. Ну разве что некоторые вещи можно восстановить.

Например, главы поначалу назывались «мигами», а в итоге получились вовсе без наименований, сохранилась лишь безликая нумерация. Почему «миги»? Да потому что жизнь наша из мигов и состоит. Даже если событие сколько-то длится – час, день, неделю, год, – все равно по прошествии времени остается миг. Миг счастья. Миг горя. Миг полноты бытия. Миг пучины смерти... Да, в общем-то, сама жизнь – тоже миг (и, чтобы осознать это, вовсе не обязательно вспоминать слова Леонида Дербенева).

Словом, теперь главы снова стали «мигами». Вернулись на свои места некоторые «выпавшие» фрагменты. А в остальном – всё как прежде…

От Сергея Андреенко

Я – выжил…

От Синицкого

На правах рассказчика хочу предупредить: автор очень любит играть в слова и играть словами. Может быть, иногда даже заигрывается. Тут каждый с легкостью бросит камень в мой собственный огород: я от него этим заразился и тоже балуюсь словесными шалостями. А на самом деле ничего удивительного: homo ludens – он homo ludens и есть, то бишь «человек играющий», и прежде всего – «играющий словами».

Почему-то автор особенно любит слова «миг» и «мгновение» (кстати, однокоренные) и еще – прилагательные «карандашный» и «грифельный». Объяснить это я не могу.

А вообще, все, что написано в романе, – правда.

Такого небесного цвета я не видел никогда в жизни.

Только читал о нем, но воспринимал как поэтическую метафору «...золотого, как небо, аи». Между тем аи я никогда не пил и на свет не рассматривал, а вот золотое небо увидел.

Что это было? Не знаю. Сумасбродная атмосферная выходка, редкий каприз белых ночей при полном спокойствии моря, фантазия волновых эффектов.

Весь небосклон передо мной стал золотым – того поразительного оттенка, который можно видеть только на картинах старых мастеров, например Альтдорфера. Чистый золотой тон, без переходов и примесей, ни единого облачка, и уставшее от восхода солнце, зависшее плавкой полной луной над очарованной ртутью Финского залива.

А внизу – я: тошный человек с тусклыми глазами, сникший от пустых блужданий по Васильевскому острову и чудом оказавшийся в нужную судьбе секунду в нужной природе точке – на парапете набережной позади гостиницы «Прибалтийская».

Словно бы золотой расплав влился в душу, и я не вынес ожоговой боли. Именно в те секунды, пока сусальная краска не осыпалась с розовой зари, я понял, что должен рассказать эту историю. Даже вопреки инстинкту самосохранения.

Я вернулся в свою квартиру на Малом проспекте и положил перед собой стопку бумаги. Компьютером я так и не обзавелся: никогда не хватало денег, да и желания недоставало тоже. Я пишу только от руки – микроскопически-жемчужным почерком, который впоследствии сам еле-еле разбираю. Чистый лист бумаги действует на меня раздражающе.

В квартире стоял все тот же запах, который преследовал меня с первых минут вселения – с того самого дня, как я покинул Москву и переехал в Петербург, к третьей и, надеюсь, последней жене. Я долго не мог сопоставить этот запах хоть с чем-нибудь знакомым или, во всяком случае, распознать его природу. И только побывав как-то на Смоленском кладбище, расположенном в трех минутах ходьбы от моего нового жилища, я понял, на что он похож: то был запах потревоженной старой земли. По-моему, так пахнет весь Васильевский остров.

Я расскажу эту историю в подробностях и в том виде, в каком ее понял и запомнил. Не могу сказать, что понял до конца и запомнил все, многое осталось загадкой, да и не способен человек из лоскутьев чужих жизней скроить ладный костюм, даже если это жизнь близких друзей.

Я решил писать практически не отрываясь. Буду воссоздавать картину кусок за куском. Порцию утром, порцию вечером. И так каждый день – пока не закончу. А чтобы не запутаться в своих страничках и не сбиться со счета дней, все куски пронумерую. Это будут как бы главы. Хотя то, что я вознамерился написать, – никакой не роман, а козлиная песнь, и порции следовало бы называть куплетами, но куплет – в изначальном смысле – предполагает только пару строк, у меня же строк будет ним намного больше, поэтому никаких куплетов. Просто цифры.