Коля и Лианочка – зверский бандит Каландадзе носил очень красивое имя Лиана, которое весьма распространено в Грузии, но на самом деле заимствовано из греческого, где оно означает «солнце», – испугались так, как не пугались никогда в жизни. Эти долгие секунды смеха были гораздо страшнее того первого мига, когда в комнату ворвался большой грузный человек с выпученными глазами и нацелил на них пистолет.

Лиана давно перестала кричать. Коля уже не напоминал ватную куклу, а напряженно сидел на диване, готовый в любую секунду предпринять активные действия – например, надавать отцу по щекам или, наоборот, обнять, усадить, принести воды.

Он не сделал ни того, ни другого, потому что, внезапно прекратив смеяться, Сергей заговорил.

Это была странная, медленная и мучительная речь. Странная – по смыслу, а мучительная – потому что, как Сергей обнаружил, ему было очень трудно проталкивать слова сквозь вой ураганного ветра в голове.

- Ко-ля, – сказал он, – ты замерз-нешь – трид-цатое июня – но здесь оч-чень холодно – а снаруж-жи жарко – там много людей – флаги – плака-ты – день Карла Марк-са – я говорю какую-то ерун-ду – это правда – но ведь холодно – нет, не так – я хочу с вами по-си-деть – трудно сто-ять – в голо-ве все оч-чень четко – прос-то забыл нес-коль-ко слов – я не знаю – я не знаю вас, деточ-ка – вы милая деточ-ка – и краси-вая – сегод-ня такой год – празд-ник – я толь-ко не пом-ню числа – кажет-ся, второе фев-ра-ля…

Коля уже стоял возле отца и, держа его за руки, с ужасом вглядывался в ставшие вдруг чужими глаза, отчаянно нащупывавшие некий неизвестный смысл.

Он ничего не понимал. Лиана, завернувшаяся в одеяло, сидела уже почему-то на полу. Ее лицо искажала судорога, нижняя губа была закушена.

Сергей наконец нашел чудные, проникновенные, волшебные слова, которые должны были моментально успокоить сына и его миниатюрную подругу. Вот только проталкивать их по-прежнему было тяжело.

- Не надо боять-ся ви-ру-сов, – говорил он, – люди от них не бо-ле-ют – только эти… – вы пони-маете – как их… – писто-леты – нет, писто-леты тоже не бо-ле-ют – я не бу-ду стрелять – вот я кладу пис-то-лет на стол…

На самом деле Сергей и не думал положить пистолет на стол, он водил стволом по стене, рисуя замысловатые фигуры.

- Вот фор-му-ла – нет, не так – формула другая – эм-це-квад-рат – Эйн-штейн – ведь понят-но? – сегод-ня праздник – двад-цать вто-рое марта – рав-но-ден-ствие – вот его формула – Сан плюс Фран-цис-ко – а здесь устрицы Ро-ке-фел-лер – вам понят-но? – нет, не так – холодно – в ию-не и так мно-го людей – на «Со-коле» – в пере-ходе…

Коля осторожно вынул из руки отца пистолет, засунул под диван и рывком бросился к телефону. Ужас этих минут был непереносим. Он сейчас позвонит маме, скажет, что отцу плохо, а уж она сделает все как надо.

То было единственно правильное решение.

Ни Коля, ни Лиана еще не поняли, что это удар. Наверное, они и не могли понять. До сих пор ни разу в жизни они не видели, как у человека развивается удар.

Но Коля уже звонил по телефону. А еще через минуту Катя, сообразив, что к чему, вызвала «скорую». А еще через пять минут сама неслась на такси в район станции «Сокол».

Сергея действительно поразил удар. На медицинском языке это называется инсульт. А проще – излияние крови в мозг.

Какая-то ниточка в голове Сергея все-таки лопнула.

Владимир Набоков когда-то написал: «.. человеку, чтобы счастливо существовать, нужно хоть час в день, хоть десять минут существовать машинально».

Сергею, чтобы вообще продолжить жизненный путь, пришлось существовать машинально почти месяц.

К счастью, инсульт был не обширный. Но к еще большему счастью, круг знакомых Сергея оказался достаточно широк и влиятелен, и он попал в такое место, куда не всякий смертный может даже заглянуть. Это место именуется Центральной клинической больницей, которая раньше, при коммунистах, называлась больницей всесильного и могущественного Четвертого главного управления.

Если «четвертое», то где первые три? А если управление, то – чего? В социалистические времена простой человек даже не задумывался над такими вопросами. Ему было ясно: больница «Четвертой управы» – «кремлёвка», пациентами ее могут быть только высшие бонзы, и уж там-то вылечат от чего угодно: хочешь, от запоя, хочешь, от цирроза, хочешь, от старости, а если очень нужно – то и от смерти.

Сейчас «Четвертой управы» уже не существует, а заоблачная больница осталась. Разумеется, она помещается не за облаками, а за заборами – на Рублевском шоссе. Попасть в нее, как и раньше, не легче, чем протолкнуть верблюда сквозь игольное ушко.

Вот, употребил штамп, такой затертый, что дальше некуда. От того, что он библейского происхождения, его затертостъ не уменьшается. Между тем это не просто штамп, а древнейшая лингвистическая ошибка, и лишь святость пословицы, ее привычность, узаконенная многими веками невдумчивого употребления, спасают афоризм от корректировки.

Я не сам это придумал. Источник – все тот же: Сергеевы кассеты.

||||||||||

«“Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие”, – кому из христиан неизвестно это выражение из Евангелия от Матфея, повторенное слово в слово в Евангелиях от Марка и от Луки? “Поистине, те, которые считали ложью Наши знамения и превозносились над ними, не откроются им врата неба, и не войдут они в рай, пока не войдет верблюд в игольное ухо”, – кому из мусульман не знакомы эти слова из седьмой суры Корана?

Наверное, каждый человек христианской и мусульманской ойкумен на нашей планете хоть раз в жизни да употребил эту пословицу, даже если это неверующий христианин, никогда не читавший Библии, или плохой мусульманин, никогда не открывавший Корана.

Между тем изначально никакого верблюда не было. Существовало греческое слово “камилос” – “корабельный канат “, оно очень походило на греческое же слово "камелос”. порожденное древнееврейским “гамаль” и обозначавшее “верблюд". Те, кто курят “Кэмел”. наверное, и не знают, что употребляют греческо-еврейское словечко.

Когда-то, в невообразимой давности веков, произошла путаница. Если учесть, что в еврейском и арабском языках гласные не пишутся – они обозначаются значками под или над буквами, а зачастую не обозначаются вовсе, то ошибка человека, который подставил вместо одного слова другое, отличающееся от первого лишь огласовкой, понятна и простительна. Возможно, “канат” сменился на “верблюда” еще до евангелистов, при переводе каких-то текстов с древнееврейского на греческий, возможно, сами евангелисты употребили древнюю поговорку на свой лад, придав ей более величественный и, как им казалось, более поэтический смысл, – сейчас это понять трудно, да и надо ли?

Меня интересует другое: некритичность человеческого мышления в отношении традиции. Была в древности внятная и наглядная поговорка: “Сделать то-то и то-то – труднее, чем попасть канатом в игольное ушко”. Ясно и ребенку, и старику. Потом канат превратился в верблюда. Стало совершенно бестолково: зачем это верблюду лезть в ушко? – но зато возвышенно и мудро, и эту мудрость освятила традиция. И миллионы людей на протяжении веков учено подпирают лбы пальцами и глубокомысленно произносят: о да, как говорили древние, это все равно что верблюду пройти сквозь игольное ушко! А древние ничего такого не говорили.

Мудрость, вообще говоря, часто строится на бессмыслице.

Могу добавить в скобках, что в канате, на котором строилась древняя пословица, верблюд все-таки незримо присутствует. Возможно, изначально имелся в виду не совсем уж канат, а толстое вервие из верблюжьей шерсти. Есть ведь еще и арабское слово “камл” – ворс, и производное от него – “камлах”, ворсистая ткань, давшее английскому языку слово “камлит”, а русскому и французскому – “камлот”, что означает плотную шерстяную ткань. И плюс ко всему существует “камилавка” – церковный головной убор, – вот в нем уж точно “сидит” верблюд: правильнее было бы писать “камелавка”, ибо слово прямо заимствовано из греческого, где оно читалось “камелаука”, с долгим “е”, и имело значение “из верблюжьего волоса, для предохранения от солнечного зноя”. Может быть, именно в камилавке все и соединилось: верблюд, волос, ткань, ворс… Но это уже так, к слову…