Сейчас в «Сване» никто не дежурил, хотя еще неделю назад здесь царил режим повышенной бдительности. После окончательной утраты «Черной книга» Сергей отменил ночные вахты.

Он прошел темной подворотней и оказался во дворе, освещенном несколькими фонарями и светом многочисленных окон. Сергей не успел сделать и десятка шагов по направлению к «Свану» (вот, не удержался и написал: «по направлению к Свану», давно хотелось, уж очень велик соблазн), как открывшаяся картина приморозила его к обледеневшей дорожке. На первом этаже издательства горел свет.

Сергей точно знал, что там никого не должно быть. Малыша Витька сегодня пригласили на какую-то пьянку – то ли по случаю дня рождения Альберта Эйнштейна, то ли по поводу смерти Карла Маркса, четырнадцатое марта, такой уж день, – и он покинул «Сван» не позже семи. Сейчас было уже десять минут одиннадцатого.

Сергей осторожно двинулся к двери издательства. Когда до входа оставалось метров пятьдесят, свет погас. Еще более странно. Неужели сейчас кто-то будет выходить? Сергей свернул вправо и прижался к стене. Прошло еще минут пять. Дверь так и не открылась. Очень медленно, очень тихо Сергей подкрался ко входу, нашарил в кармане связку, бесшумно вставил ключ в нижний замок и попытался повернуть его. Ого, на нижний не заперто. Столь же бесшумно Сергей попробовал открыть верхний замок. Открыл. Если тот, кто находится сейчас в издательстве, запер дверь изнутри еще и на массивную задвижку, все эти меры бессмысленны, – тогда тяжелую металлическую дверь можно взять только фугасом.

Нет, о задвижке гость не позаботился. Сергей потянул на себя дверь и мысленно поблагодарил издательского завхоза, который регулярно смазывал все петли. Дверь не скрипнула и не пискнула. Сергей плотно закрыл за собой массивную створку, и вот теперь уже задвижка беззвучно вошла в паз.

Он прислушался. Из редакторской доносился какой-то невнятный шум. В кромешной темноте Сергей, придерживаясь за стену, поднялся по лестнице на второй этаж. Он ступал чрезвычайно мягко и даже получал какое-то извращенное, ничуть не оправданное обстановкой удовольствие от того, что может вот так тихо нести свое грузное тело, пробираясь на ощупь. Арчи Годвин мог бы ему даже позавидовать.

Единственный звук, который выдавал Сергея, был свист в его собственной голове, но, к счастью, дальше черепной коробки этот звук не распространялся.

Сергей зашел в свой кабинет, обогнул, не видя, стул, стоявший между дверью и столом, и тихонечко выдвинул верхний ящик тумбы, размещавшейся возле сейфа. Как я уже говорил, там у него лежал газовый пистолет. Незарегистрированный. Сергей никогда не носил его с собой и, честно говоря, ни разу так и не воспользовался, но иметь под рукой в издательстве оружие представлялось ему делом обязательным.

Он постоял, прислушиваясь к себе. Ему казалось, что он поразительно спокоен и хладнокровен, однако сердце опять колотилось так, что биение крови в висках походило на работу двух маленьких поршней.

В кармане куртки Сергей нащупал валидол, выколупнул таблетку и сунул под язык. Сейчас, сейчас, минута-две, и станет полегче. Он подождал, пока таблетка рассосется полностью, чтобы не чмокать там, внизу.

С пистолетом в левой руке Сергей стал медленно спускаться на первый этаж. У двери редакторской комнаты привалился к стене, тихо вдыхая и выдыхая воздух. Затем, подражая персонажам бесчисленных полицейских фильмов, сильным ударом ноги распахнул дверь и впрыгнул внутрь. Левую руку с пистолетом он выставил перед собой, а правой ударил по стене справа, точно угодив в выключатель.

Вспыхнул свет.

За последние минуты Сергей прокрутил в голове тысячи картин, которые могли распахнуться перед ним в редакторской. Он предполагал грабителей, компьютерных воров, фашистов, расписывающих стены свастикой, конкурентов, похищающих рукописи, носителей компьютерных вирусов… В лучшем, самом лучшем случае – Малыша Витька, который нажрался в гостях так, что не смог добраться до дома и на автопилоте, на бреющем, на исходе горючего дотянул до родного издательства. Но того, что Сергей увидел, он не ожидал никак. Даже его изощренное литературное воображение не подсказало такого поворота событий.

На кожаном редакторском диване, видавшем разные виды, было постелено одеяло. Сергей узнал его – это было одеяло его сына Коли. Поверх одеяла перекрученной змеей лежала простыня. В дальнем углу дивана кособочилась смятая подушка – и ее узнал Сергей. Подушка тоже была Колина. А между подушкой, диванной спинкой и простынной змеей лежал окаменевший комок из двух переплетенных обнаженных тел. Верхнее тело было его сыном Колей. Нижнее – совершенно не знакомой Сергею девушкой. Оба повернули головы в его сторону.

На Сергея смотрели четыре очень больших, невероятно перепуганных глаза. Казалось, яркий свет просто припечатал ошалевших детей к дивану. Конечно же, для Сергея это были просто дети. Несчастные дети, не нашедшие еще в окружающем пространстве подходящего места для своей повзрослевшей любви. Кожа обоих была покрыта крупными, с рисовое зерно, пупырышками.

Девушка пронзительно завизжала и стала выкарабкиваться из-под Коли. Она была очень хрупкая и черненькая, с короткой черной прической и большим черным косматым треугольником в низу живота. Маленькие груди с крупными темно-коричневыми сосками словно бы втянулись в тело, став двумя еле выпуклыми, мелко дрожавшими бугорками. Можно было подумать, что у этого трогательного существа вообще нет грудей, есть лишь два круглых пятна, оставленных медицинскими банками.

Девушка продолжала визжать и натягивать на себя простынную змею, которая не желала раскручиваться и елозила по телу, не прикрывая ничего. Худенькие бедра были в мокрых пятнах.

В Коле будто бы растворились все кости. Теперь он полулежал на диване изломанной ватной куклой и бессмысленно, блуждающими глазами глядел на отца. У Сергея мелькнула мысль, что он совсем не знает тела собственного сына, ведь дома он такой стеснительный, всегда в джинсах и рубашке, или пижаме, или замотанный в большое махровое полотенце после ванны. Он не знал, что у Николая довольно широкая, хотя и очень костлявая грудь, поросшая жестким рыжеватым волосом, а детородный орган таких размеров, что немало взрослых мужиков искренне позавидовали бы ему.

Бедные, бедные дети…

Гранатометы оказались постельными принадлежностями, тайком вынесенными из дома.

Тайный сговор оказался тайной птичьей любовью, лишенной крова.

Бандит Каландадзе оказался юной грузинкой, скорее всего лаборанткой или аспиранткой института, в котором учился Николай, недаром он звонил по служебному телефону и просил ее подозвать.

Тайны проникновения в издательство не существовало вовсе – Коля, мастер на все руки, наверняка сам выточил ключи, использовав в качестве образца отцовскую связку.

Свист в голове Сергея снова достиг высоты реактивной ноты.

Ему было пронзительно жалко этих детей, он испытал невероятно острое чувство тоскливой любви, нежного стыда и горькой радости. Из глаз его потекли совершенно неожиданные слезы. Сергей лихорадочно искал милые, добрые слова, единственно верные в этой ситуации, но слова застряли в груди, их перебивал разбойничий свист, издаваемый мозгом, и тут произошло нечто абсолютно невероятное, противоестественное, настолько парадоксальное, что над объяснением этого сломал бы голову не один психолог.

Сергей дико расхохотался.

Он был поражен этим не меньше детей, но справиться с собой не мог. Согнувшись пополам и размахивая пистолетом, он корчился от сумасшедшего ржания, в котором были и разрядка от нечеловеческого напряжения последних месяцев, и вакхическое торжество жизни, и издевательство над самим собой, построившим на тухлом песке домыслов гигантское здание подозрений, и гомерический гогот над микроскопичностью всяких там «черных книг денег» по сравнению с сияющими высотами обыкновенного человеческою счастья, и истерика от того, что еще секунда, и он выпалил бы в собственного сына и его любимую из газового пистолета, и панический смех над нелепостью препятствий, которые мы сами выстраиваем на собственной дороге в будущее.