||||||||||

Насколько я знаю, Сергей так и не написал об Америке ничего «специального». На его кассетах есть еще два-три места, где он грозится создать некие литературные или публицистические произведения, но, видимо, дальше угроз дело не пошло. И не потому, что Сергей был ленив или неорганизован.

Главная причина заключалась в том, что к себе как к писателю он относился чересчур придирчиво: годами вынашивал замыслы, а потом их нещадно браковал; писал что-то необыкновенное и, никому не показав, убирал в дальний ящик стола; о своих старых рассказах и повестях не любил даже вспоминать, не то что разговаривать с кем-либо; тоска по совершенству была у него просто болезненной. Я в жизни не встречал человека более равнодушного к публикации собственных произведений. Уйдя с головой в издательское дело, он на время отложил себя как автора в сторону. На какое время – неведомо было никому.

Я еще дам Сергею самому высказаться на эту тему, но сделаю это несколько позднее. Сейчас меня томит его американская поездка.

Как я уже говорил ранее, мне до сих пор так и не довелось побывать за границей, тем более в Америке, и сам по себе я никогда не взялся бы писать об этой стране. Однако рассказы Сергея о его поездках всегда были столь точны и живописны, всегда столь изобиловали тонкими наблюдениями, что заклинивались в памяти слушателей прочно и надолго. Я же, со своим идеографическим устройством мозга, просто видел эти поездки в картинках, и восстановить некоторые из них не составляет для меня никакого труда.

Следует добавить, что эти картинки существовали в материальном воплощении. Сергей повсюду ездил с видеокамерой и отснял в дальних странах бесконечное множество кассет. Если мой приход к Сергею совпадал с его возвращением из очередного путешествия, он обязательно включал видеомагнитофон и пускался в долгие рассказы. Как правило, они были бесконечно интересны. Семья слушала раскрыв рты. Я, правда, держал рот закрытым, но зато глаза и уши были распахнуты настежь. Даже обида на судьбу, которая – со свойственным всякой судьбе безразличием – меня обделила странствиями, опускалась глубоко на дно сознания, темные воды зависти непроницаемо смыкались, и я легко переносился в потусторонний мир.

Так я побывал во множестве городов – Берлине, Париже, Кельне, Лондоне, Каире, Нью-Йорке, Дюссельдорфе, Гааге, Бонне, Кембридже, Вашингтоне, Принстоне, Ганновере, Варшаве, Санта-Крузе, Франкфурте, Амстердаме, Пловдиве, Белграде, Сан-Франциско, Будапеште, Александрии, Сан-Хосе, Софии, Страсбурге, Лос-Анджелесе, Барселоне, снова Сан-Франциско, Праге, Велико-Тырнове, Стратфорде-на-Эйвоне и еще раз Сан-Франциско, о котором Сергей мог говорить без конца, не повторяясь и не перебивая самого себя.

Однако последняя поездка в «город вечной весны» получилась совсем не радужной, и о ней Сергей поначалу рассказывал очень мало. События, там произошедшие, как и многие другие эпизоды, описанные здесь, мне пришлось восстанавливать особым образом, соединяя в памяти обрывки разрозненных бесед, Сергеевы монологи в Жуковке, случайные ремарки и драматические сцены, незваным участником которой я стал по прихоти судьбы и собственного злокозненного характера.

Все десять дней, что оставались до поездку в Америку, Сергей пытался логическим путем разгадать тайну опустошения банковского сейфа. И ни к какому ответу не пришел. Он решительно не мог понять, каким образом умудрился сам ограбить себя. Ведь если бы он был в глухом запое – тогда все объяснилось бы. Пришел в полуотключке в банк, забрал содержимое сейфа и перепрятал его в какое-нибудь сверхнадежное – по пьяному размышлению – место. А потом начисто забыл о содеянном. Похожие случаи в прошлой жизни Сергея случались. Но сейчас-то шла не прошлая, а настоящая жизнь, в которой давно уже не было места спиртному, и заново отыскивать это место Сергей не собирался ни в ближнем, ни в самом отдаленном будущем.

Двадцать девятого февраля Сергей пал собираться в дорогу,

О, это замечательное двадцать девятое февраля, подаренное человечеству Юлием Цезарем и астрономом Сосигеном в 45 году до нашей эры, всего за год до того, как прозвучали знаменитые слова: «И ты, Брут!» Математик легко докажет, что поскольку этот день случается лишь раз в четыре года, то на него падает гораздо меньше событий, чем на остальные дни. Это так и не так. Дальних исторических событий, конечно, нет вовсе: ведь двадцать девятому февраля всего 2041 год, и за два с небольшим тысячелетия он состоялся лишь 507 раз, однако этого оказалось вполне достаточно, чтобы и день, отличающий високосный год от невисокосного, превратился в букет памятных дат.

Двадцать девятого февраля родились великий оперный композитор Джоаккино Россини, римский папа Павел III; греческий дипломат и поэт Йоргос Сеферис – первый грек, получивший Нобелевскую премию по литературе; советский космонавт Константин Феоктистов, слетавший на первом «Восходе», и американский астронавт Джек Лоусма, пилот третьего «Скайлэба» и шаттла «Колумбия»; Карл Эрнст фон Баер, один из основателей современной эмбриологии; премьер-министр Индии Морарджи Рандчханджи Десай; американские изобретатели Джон Филип Холланд, построивший первую дееспособную подводную лодку, которая поступила на вооружение военно-морского флота США в 1898 году, и Герман Холлерит, придумавший перфокарты; а также немецкий архитектор Лео фон Кленце, построивший, в частности, Новый Эрмитаж в Санкт-Петербурге.

Двадцать девятое февраля празднуется как день святого Касьяна, а вот святого Освальда угораздило в этот редкий день погибнуть в жестокой битве. И еще двадцать девятого февраля был завершен Сент-Готардский тоннель, Пакистан стал исламской республикой, был обнаружен первый пульсар, а Хью Хеффнер открыл в Чикаго первый ночной клуб «Плейбой».

Для нашей истории существенно то, что в этот день, пакуя чемодан под открытой форточкой, Сергей подхватил жестокую простуду.

В самолете он чувствовал себя прескверно. Нос у него отказывался дышать, из глаз текло, а во время набора высоты уши заложило такими мощными пробками, что при следующем перепаде давления голова грозила взорваться с оглушительной силой, произведя небывалый по хитроумию террористический акт.

Этот полет до Сан-Франциско был устроен таким образом: восемь часов в воздухе, затем посадка в Сиэтле, час маеты в безвылазном зале ожидания, а потом еще три часа в небесах.

Первую часть пути Сергей просто не знал, куда себя девать. Таких самолетных кресел, которые позволяли бы ему уместить довольно громоздкое тело и вытянуть длинные ноги, человечество еще не придумало, и через два часа лёта в небесном лайнере любой постройки у него начинали томительно стенать колени – совокупный результат конструкционного неудобства и давней автомобильной аварии.

Книжка, взятая в полет, категорически отказывалась читаться; турбулентности, на которые Сергей давно научился не обращать внимания, сейчас выводили из себя; пережевывание стандартного аэрофлотовского обеда отвлекало от пробок в ушах, но само по себе радости не доставляло. Сергей шлялся взад-вперед по салонам, курил, не ощущая дыма, то и дело заходил в туалет, где чихал, сморкался и пробовал для разнообразия вытрясти из себя хоть капельку мочи, и еще тупо смотрел в иллюминатор, разглядывая ледяные поля в неизвестно каком море, похожие на пластины жира в застывшем непроцеженном бульоне.

Он пытался продуть нос и уши, однако на пробки это совсем не действовало, зато глаза вылезали из орбит, а содержимое головы – свалявшийся клубок нервов, давно забывший, что когда-то был мозгом, – разбухло и пыталось вылезти через единственные свободные пути: слезные каналы.

Время от времени борьба с собственным организмом стихала, и тогда Сергей пытался думать. Он размышлял о том, как лучше поделить предстоящие дни между выставкой «Интермедиа» и поисками Тайлера Колмана, но еще больше ему хотелось разобраться в событиях последних пяти недель.