Послушайте, я разделял постель с женщинами всех широт, и кожа некоторых из них поражала меня своим необычным цветом. В бесконечном споре о том, какие дамы самые красивые в мире, я отдаю предпочтение француженкам. Такие обобщения обычно весьма далеки от истины, но это, пожалуй, справедливо. Тем не менее каждое правило допускает исключения, и среди женщин Средиземноморья попадаются отдельные исключительные экземпляры. Эта девушка была прелестна. Из-под платка выбивались и падали ей на плечи густые кудри, черные как вороново крыло.
Какой-то проходивший мимо сержант предупредил меня:
– Держись от нее подальше, она больная. Поэтому мы ей и дали эту работу, так никакой конокрад сюда не сунется.
Наверное, это зависит от характера: стоит некоторым людям услышать «не ходи», как они тут же именно это и делают. Я вошел в эту длинную конюшню, остановился, опершись локтем на круп лошади, и стал жевать соломинку, пристально глядя на девушку с нескольких шагов. Она даже не посмотрела в мою сторону и продолжала раскладывать сено по кормушкам, делая вид, что не замечает меня.
– Подойди сюда, – приказал ей я.
Когда она встала передо мной, я смог рассмотреть ее получше. Девушка действительно была очень молода. Ее точеный носик казался еще изящнее благодаря небольшой горбинке. Я очень медленно поднес палец к ее щеке. Красавица отпрянула, но моя рука заставила ее прижаться к стене. Кончик моего пальца дотронулся до ее кожи и коснулся одной из отвратительных темных язв. Для остальных людей она, конечно, могла сойти за заразную больную, но ученика Базоша, всегда внимательного к самым мелким деталям, обмануть не могла. Я сковырнул корочку на ее щеке, а потом поднес палец к губам и облизнул.
Кашица из малины. Какая хитрунья! Ей не только удавалось получить работу благодаря своей мнимой болезни, но к тому же эти ложные язвы служили ей прекрасным щитом от насильников. Когда девушка поняла, что ее хитрость раскрыта, ее бледные щеки покрылись гневным румянцем.
Ладно, не воображайте, пожалуйста, что я собираюсь читать вам нотацию о злоупотреблениях солдат. Мне пришлось общаться с военными половины стран нашего мира, а потому понять их мне нетрудно. Рядовой солдат родится бедняком и умирает бедняком, а вооруженный человек может заполучить имущество, которого ему бы не видать как своих ушей, не будь у него в руках ружья. Все добро, нажитое людьми, и сами их жизни оказываются во власти солдат и зависят исключительно от моральных принципов потенциального мародера. Не буду спорить, насиловать беззащитных женщин очень некрасиво, но я лишь хотел сказать, что осуждать грабителей и насильников легко, а удержаться от соблазна мародерства – трудно.
Нет, я не стал ее насиловать. Возможно, из-за воспитания: если человек учился в Базоше, он склонен обращаться с женщинами на манер Вобана, а не Кегорна. Я просто говорю об этом, чтобы на собственном примере показать, что происходило на всей оккупированной территории Каталонии: в эту самую минуту сотни и тысячи солдат направлялись в сараи, похожие на тот, где находились мы, волоча за собой женщину и угрожая ей саблей.
Эта страна слишком мала, чтобы устроить на постой в домах такое огромное количество солдат. Много лет спустя мне довелось встретиться с одним типом, который во время войны был алькальдом городка Баньолес, где проживало не более восьмисот душ. Практически все девственницы были лишены невинности, а семьдесят три женщины забеременели. Когда алькальд обратился с жалобой к оккупационным властям, их реакция оказалась типичной для этих захватчиков: его арестовали. Даже голландцы в XVI веке не испытывали таких притеснений от войск герцога Альбы.
Я допросил красавицу. Звали ее Амелис, и в Бесейте, где мы сейчас находились, она оказалась случайно. Но тогда что ей здесь нужно? По ее словам, она перемещалась вслед за войсками и нанималась выполнять самую разную работу. Я хотел было продолжить свое дознание, чтобы вытянуть из нее какие-нибудь дополнительные сведения, но тут-то все и началось.
Раздались беспорядочные выстрелы, не похожие на дружные залпы регулярных войск. Они звучали с разных сторон и сопровождались варварскими криками. Чего-чего, а осторожности таракана у меня всегда было в избытке, поэтому я не вышел из нашего прямоугольного сарая, а, наоборот, отступил в самый дальний угол, увлекши за собой Амелис в качестве заложницы. Мы забились в кучу соломы, я зажал ей рот рукой и замер. Что бы там ни происходило снаружи, я наверняка узнаю обо всем и так – никакой необходимости проявлять героизм не было. И действительно, мне не пришлось долго ждать, чтобы узнать, кто явился в городок и зачем. Неожиданно в сарай вбежал испуганный солдат в белом мундире, рассчитывая найти здесь убежище. Но он не успел спрятаться – его преследовали несколько микелетов, которые прикончили беднягу, как паршивого пса, размозжив ему голову, и отправились за новой добычей. Пока разворачивалась эта жуткая сцена, я сдвинул ладонь, зажимавшую рот Амелис, чтобы прикрыть ей глаза. Девушка оказалась достаточно любезной и осторожной и не закричала.
Вот каким оказался эпизод, связанный с микелетами, в котором мне пришлось принять непосредственное участие. В атаках, подобных той, которую они организовали в Бесейте, проявлялась вся непредсказуемость этих вояк и отсутствие у них нормальной военной логики. Их только что хорошенько отделали, им пришлось отступить, потеряв тридцать человек и оставив в руках противника своего командира, Бальестера. Кому могло прийти в голову, что они начнут контратаку против превосходящих сил противника, когда ими даже некому было командовать? И тем не менее они вернулись просто потому, что любили Бальестера и хотели его освободить.
Микелеты воплощали принцип, о котором часто забывают, но к которому я питаю искреннее уважение: во время войны безумие нередко вознаграждается, потому что неожиданность дает безумцам немалое преимущество. И в тот день они одержали победу! Испанские офицеры разошлись по разным домам, и нападение застало их без штанов. Солдатами никто не занимался и не направлял их действия. Со всей возможной осторожностью я выглянул в окно. Вдалеке, на городской площади, стоял Бальестер собственной персоной. Он опять обрел свободу, его окружали друзья, и в этот момент бывший пленник собирался перерезать глотку человеку, который полчаса назад его допрашивал. Капитан стоял на коленях, а командир микелетов – за его спиной. Бальестер одной рукой приподнял пленному подбородок, а другой вонзил ему кинжал около уха. Лезвие показалось с противоположной стороны шеи, и тогда главарь микелетов одним движением перерезал бедняге горло.
Думаю, не стоит объяснять, как меня обеспокоила эта милая сцена. Для Бальестера я был паршивым бутифлером. И думать не хотелось о том, какая судьба меня ждет, попади я к нему в руки. Наверняка гибель капитана показалась бы мне очень легкой, потому что смерть от ножа не идет ни в какое сравнение с пытками, которые способны были изобрести микелеты.
Мне оставалось только затаиться и ожидать прихода ночи. Тогда я мог бы смыться из этого стойла. Мы провели несколько часов на земле, под грудой соломы. Я прижимался к спине Амелис, точно мы были двумя ложками, моя щека касалась ее щеки, моя рука снова зажимала ей рот – наша вынужденная близость выглядела довольно странно. Шея девушки очень хорошо пахла, а солома напомнила мне о Жанне. Такова человеческая натура: там, снаружи, люди стреляли друг в друга и перерезали глотки, я мог оказаться следующим, и, несмотря на это, тело некоей Амелис, скрытое от меня одеждой, неизбежно вызывало у меня в памяти образ нагой Жанны.
Наконец наступила ночь. Не вставая с земли, я прошептал на ухо моей смуглой красавице:
– Если я тебя сейчас отпущу, ты меня выдашь и они тут же бросятся по моим следам. Поэтому ты должна пойти со мной. Мне надо только уйти отсюда живым. Веди себя хорошо, и через часок я тебя отпущу. Понятно?
Она кивнула. Я снял ладонь с ее рта, но, прежде чем разжать руки, на всякий случай сказал ей необычайно ласковые слова:
