Маркиз сказал:

– Вы вошли в эту комнату кандидатом, и я желаю вам выйти из нее настоящим королевским инженером.

Он попросил своих дочерей и секретарей оставить нас наедине и велел Арману и Зенону подождать его распоряжений за дверью спальни. Мне хотелось бы видеть выражение лица лакея, который преградил нам путь: вместо одного секретаря теперь перед ним оказались два, похожих друг на друга как две капли воды.

– По причинам весьма очевидным, – свистящим голосом произнес маркиз, – наш экзамен должен быть кратким. Я задам вам один единственный вопрос. – Он задумался на несколько мгновений, воздев глаза к потолку, а потом, не опуская глаз, попросил: – Будьте любезны изложить следующую тему: основы оптимальной защиты осажденной крепости.

Более простого вопроса нельзя было даже представить. Так, значит, речь шла о простой формальности. Перед смертью Вобан хотел выпустить в мир своего последнего воспитанника, вот и все дела. Сколько бы маркиз ни скрывал свои чувства, я знал, что он очень гордится своим дерзким и своенравным учеником, который в то же время обладал столь яркими способностями. Я начал с описания основ, на которых строилась оборона крепости, оснащенной бастионами. Гласис, крытый переход, правильные расстояния между бастионами, рассчитанные так, чтобы батареи защитников крепости могли обстреливать весь участок перед куртиной. Я даже позволил себе остановиться на анализе потерн – крытых галерей для сообщения между внутренней частью крепости и внешних укреплений, которые, как мне казалось, всегда проектировались слишком узкими. Но в этот момент произошло нечто непредвиденное.

Вобан прервал меня. У него еще хватило сил повысить голос.

– Обобщите, пожалуйста!

Но больше всего меня испугали следующие его слова:

– Вы не о том говорите.

Так, значит, мой ответ его не устраивал? Я разнервничался и завел речь о толщине стен и об углах их наклона. Об использовании рельефа местности при планировании защиты крепости. О рве и о том, как можно закрыть бреши в стенах. Недовольный взгляд маркиза говорил мне, что он хотел услышать какие-то другие слова. Он даже потер лоб ладонью – этим жестом Вобан всегда выражал недовольство. Я принялся рассказывать о гарнизонах, о количестве солдат, необходимых для защиты крепости того или иного размера, об орудиях, боеприпасах и провизии для войск, а потом процитировал Герона Константинопольского[40] и его мудрые советы генералу, защищавшему крепость. В этот момент лицо Вобана исказилось от боли, его глаза закатились. Потом он устремил взгляд ввысь, словно моля об отсрочке, и сказал:

– Все это не то, не то! Говорите о главном, наше время истекает. – Тут он глубоко вздохнул. – Вам достаточно произнести одно-единственное слово, только одно слово, которое определяет совершенную оборону.

У умирающих нет времени на пустые разговоры, и Вобан укорял меня за несущественную болтовню. Я пал духом и стал сомневаться во всем, чему меня учили. Мое изложение было предельно точным, я не переливал из пустого в порожнее! Какая деталь от меня ускользнула? Я попытался продолжить и, предполагая, что маркиз ожидал рассказа о гуманной стороне искусства защиты крепостей, рассказал обо всех возможных мерах защиты гражданского населения во время осады. Но нет. И этот путь оказался неверным. Я прервал свою речь, потому что не имел ни малейшего представления, какого ответа ждал от меня Вобан, и замолчал.

Он поднял указательный палец и произнес слова, которые будут звучать в моих ушах до самой смерти:

– Одно слово. Вам достаточно произнести одно-единственное слово.

Я приблизился к его ложу и даже нагнулся к нему, опершись ладонями на край матраса.

– Но, monseigneur, – мой голос прозвучал как никогда нежно и уважительно, – я рассказал вам обо всем, чему меня научили в Базоше.

После этих слов Вобан сдался и прикрыл глаза рукой.

– Нет, не обо всем. Вы ничего не поняли. Достаточно. – Он тяжело дышал, не глядя на меня. – По совести говоря, я не могу подтвердить вашу оценку. И поверьте, очень об этом сожалею. Вы должны будете найти себе другого учителя, лучше меня. Я вас подвел. – И тут он вынес свой приговор: – Вы не сдали экзамен.

Мне показалось, что смерть настигла меня, а не его. Он приподнял было руку, но она тут же тяжело упала на простыню.

– Теперь я должен принять гостью, которая не желает больше ждать.

Когда я вышел из комнаты, мое лицо было белее мела. Братья Дюкруа сразу поняли, в чем беда, и отвели меня в сторону, прикрывая от стаи стервятников, наполнявшей зал. Мне было трудно говорить. Я в отчаянии закатал рукав:

– Мой пятый Знак. Я буду носить его на руке, но он мне не принадлежит. Кто теперь подтвердит мне его? Кто?

И пока они почти волоком выводили меня из зала, я скулил, как собачонка, которой только что задали хорошую трепку.

– Но какое слово хотел услышать маркиз? – повторял я, рыдая. – Какое слово?

Я приехал в Париж, чтобы сдать самый важный экзамен в своей жизни, но получил урок, столь же горький, сколь ненужный: когда даже те, кто тебя любит, молчат, это означает, что все потеряно. Я понял это, ибо братья Дюкруа только тяжело вздыхали и в качестве единственного утешения просто спрятали меня от всех в самой дальней комнате этого дома, который посетила смерть.

Себастьен ле Претр де Вобан умер 5 марта 1707 года. В голове моей сохранилось туманное и сумбурное воспоминание о траурных церемониях и похоронах маркиза. «Вы не сдали экзамен».

Я был последним созданием Базоша и, если вы позволите мне такую смелость, самым совершенным. Два года дисциплины и суровых будней преобразили меня, и в последние дни дрессировки выполнение любой задачи казалось мне делом нетрудным. Константинополь осаждали двадцать пять раз, – так вот, я был уверен, что смог бы защитить город от всех двадцати пяти армий одновременно. Или же взять эту крепость, если бы служил другому хозяину. Для этого мне понадобилось бы только пятнадцать дней, чтобы создать три параллели. А теперь меня сровняли с землей. Несданный экзамен обрекал меня на прижизненное пребывание в лимбе. «Одно-единственное слово». Но какое? Приговор маркиза превратил меня в урода, в жалкий зародыш единорога, которому не суждено было превратиться в волшебное животное.

Одним из многочисленных посетителей, которые явились отдать последние почести маркизу, был Антуан Бардоненш, тот самый пехотный капитан, с которым мы с Жанной и ее сестрой некогда веселились, играя в жмурки на берегу ручейка или в коридорах Базоша. Я еще сидел на лавке в одном из переходов, упершись локтями в колени и судорожно сжимая пальцы, – в моей голове не осталось ни одной мысли, ее заполняла только жестокая боль – и в этот момент ко мне приблизился Бардоненш. Он был все так же строен, и ослепительно-белый мундир подчеркивал его фигуру.

– Вы предаетесь меланхолии, мой друг, – сказал он с обычной живостью, словно не думал о похоронах. – Мне говорили, что вы подумываете о своем будущем и о том, куда с толком приложить силы.

У меня не было сил даже для ответа. Бардоненш продолжил:

– Поскольку вы обучались инженерному делу, вам бы не помешало применить на практике полученные знания. Не хотите ли вы поступить в бригаду инженеров в качестве помощника? Таким образом вы сможете получить необходимый практический опыт, и через некоторое время вас наверняка примут в состав королевских инженеров, я в этом ничуть не сомневаюсь.

У меня не оставалось сомнений в том, что после смерти маркиза Базош уже никогда не будет прежним. Жанна станет в нем хозяйкой, а мне там не будет места. Я кивнул. Бардоненш с широкой улыбкой стукнул себя левым кулаком по правой ладони:

– Rejoignez l’armée du roi![41]

Жанна была наковальней, а Вобан молотом. Я же превратился в кусок латуни, раздавленный между ними. Все было мне безразлично. Если бы мне предложили строить загоны для турецких свиней в Анатолии, я бы, наверное, тоже согласился. Что же касается Жанны, наш последний разговор только еще больше разбередил мою душу.