Эта область была также гораздо шире в скифо-сарматскую эпоху, чем впоследствии. Если финны были известны римлянам и грекам, надо думать, что они не были тогда заброшены в северных областях, но жили гораздо южнее, соприкасаясь с населением степей. Финское имя Волги – Ра у Птолемея – говорит в пользу этого предположения. К тому же самому ведет и современная гидрографическая номенклатура Восточной Европы.

В лесной области Европейской России мы находим множество рек с окончаниями на – ва, – га, -за, – ма, -ра, – са, -ша. Имена всех этих рек звучат не по-славянски и не могли быть даны славянами. Славяне, очевидно, получили их уже в готовности от народов, которые здесь жили до и во время расселения славян. Какие же это могли быть народы? Уже географы сделали наблюдение, что реки с названиями на вышеприведенные окончания распространены преимущественно в областях, занятых финнами. Филологи (Шегрен, Веске и др.) указали, что такие названия могли быть даны финнами. Но реки с подобными названиями мы встречаем и в тех областях, где застаем славянские племена радимичей, северян и вятичей. Таковы: Вехра (приток Сожа), Нерусса с Севой (притоки Сейма) – системы Днепра; Крома, Зуша, Угра, Жиздра – системы Оки и т. д. Самая Ока значит по-фински река (Йоки). Все это указывает, что финны до расселения славян жили гораздо южнее, чем позже, в начальные времена нашей истории. При этом, несомненно, они соприкасались непосредственно с иранскими народностями, жившими во время оно на юге нашей страны. Этим и объясняется тот факт, что в финских языках встречаются корни и даже целые слова иранского происхождения. По этим заимствованным словам исследователи заключают о сильном иранском влиянии на быт и культуру финнов. При посредстве иранцев финны ознакомились с металлами – прежде всего медью, а затем золотом (зарни), серебром (вотяцкое – взвесь, зырянское – езис; венгерское – ezüst, осетинское – äзвист) и др. Иранцы ознакомили финнов с начатками земледелия и домашними животными – коровами и овцами. Заимствованный термин для обозначения владыки – князя, хозяина (öksej) дает основание думать, что, по крайней мере, часть финнов пережила период некоторой зависимости от иранцев. Если так, то возможно, что и в том конгломерате народностей, который Геродот обозначал одним именем «скифы», были также и финские племена.

Итак, рассмотренные нами исторические свидетельства и лингвистические аргументы приводят к утверждению, что до конца IV века славян не было в южных степных областях нынешней Европейской России, что они держались в западной части лесной области, занимая бассейны Вислы, верхнего Днестра и правых притоков Припяти, нижней Березины и Десны, на пограничье, вероятно, мешаясь с соседями: на севере и востоке с литвой и финнами, на юге – с сарматами и частью с германцами (готами), стремясь, вероятно, расширить на их счет свою оседлость. Великие народные передвижения, происходившие в конце IV, V и VI веках, дали простор этому стремлению, и территория славянской оседлости в Восточной Европе за это время и непосредственно за тем, в VII–IX веках, увеличилась до громадных размеров.

В последней четверти IV века в наши степи нахлынул с востока новый народный поток – пришли гунны. Китайцам эти гунны известны были задолго до нашей эры как кочевые обитатели Монголии. Постоянные нападения этих Hiungnu и заставили китайское правительство создать те исполинские укрепления, которые все в совокупности составили известную великую стену. В последующие века часть этих гуннов передвигалась на запад. По известию одного географа II века (Дионисия Периэгета), гунны уже пребывали на западном берегу Каспийского моря; армянские писатели знают их под именем унк; знал их, по-видимому, и Птолемей. Затем они появляются уже недалеко от Дона, к северо-востоку и востоку от него. Около 370 года гунны разгромили аланов, живших около Меотиды и на левом берегу Дона, массу их перебили, остальных увлекли за собой и с увеличенными силами набросились на остготов, живших в Приднепровье.

По словам готского историка Иорнанда, подвластные готам роксаланы отделились от них при приближении гуннов и соединились с этими варварами. Остготы сами попали под власть гуннов, хотя сохранили своих королей, но до самой смерти Аттилы (453 г.) должны были ходить в гуннских полчищах даже против своих соплеменников вестготов. Последние, преследуемые гуннами, которые истребляли их со страшной жестокостью, в количестве 200 тысяч человек переправились на южный берег реки Дунай и выпросили у императора Валента позволение поселиться в Фракии (в 376 г.). Позже и остготы передвинулись из черноморских степей в придунайские области. На Черноморье удержались только небольшие остатки готов – в Крыму и около Керченского пролива (готы-тетракситы). За готами передвинулись в среднедунайские степи и гунны, увлекая за собой аланов и другие племена, ранее обитавшие в наших южных степях. В V веке уже застаем гуннскую орду на территории между Дунаем и Тисой, где перед этим жили языги.

Гунны сделались, таким образом, соседями Восточной Римской империи. Римляне поспешили войти с ними в дружественные отношения и пользовались их помощью против других варваров и во внутренних усобицах. Римляне и греки имели, таким образом, возможность хорошо ознакомиться с этими варварами, и потому сведения, сообщаемые о гуннах римскими и греческими писателями, являются особенно ценными. Больше других сообщает о гуннах Аммиан Марцеллин. «Когда родятся у них дети мужеского пола, – пишет он, – они изрезывают им щеки, чтобы уничтожить всякий зародыш волос. Поэтому все гунны растут и стареют безбородыми, отвратительные и безобразные на вид, как евнухи. Однако у всех них коренастый стан, члены сильные, шея толстая, голова огромная; спина так сутуловата, что придает строению их тела что-то сверхъестественное. Я сказал бы скорее, что это двуногие животные, а не люди, или каменные столбы, грубо вытесанные в образ человека, которые выставляются на мостах. Этой отвратительной внешности соответствуют их повадки, свойственные скоту: пищу они едят не вареную и ничем не приправленную; взамен обыкновенных съестных припасов они довольствуются дикими кореньями и мясом первого попавшегося животного, которое кладут себе под сиденье на лошади и так размягчают. У них нет домов, хотя бы тростниковых шалашей, и никакая кровля их не укрывает. Они живут, кочуя среди лесов и гор, закаленные от холода и голода. Они носят одежду наподобие туники из холста или меха и, раз продевши в нее голову, не спускают ее с плеч, пока сама не свалится лохмотьями. Голову покрывают меховыми шапками с опушкой и свои волосатые ноги обертывают козлиной шкурой. Такая обувь, конечно, затрудняет ходьбу, от чего они вообще неспособны сражаться на ногах пешими. Зато к своим лошадям, нескладным, но крепким, они точно прикованы; и справляют на их спинах всякого рода дела, иногда сидя по-женски. День и ночь они живут на лошади, на ней продают и покупают; так и спят, прилегши только к сухопарой шее своего коня, и грезят там преспокойно. На лошадях же они рассуждают сообща о всяких своих делах. Царской власти они не знают, но подчиняются избранным вождям». Рассказав о стремительности их нападения, о меткости их стрельбы и о ловкости в накидывании арканов, Аммиан Марцеллин продолжает: «Хлебопашеством гунны не занимаются, и никто из них не дотрагивается до плуга. Все они, без крова, без отчизны, без всякой привычки к оседлому быту, блуждают в пространстве, как будто все бегут дальше, перевозя за собой свои повозки, где их жены работают им одежду, родят и воспитывают их детей… Непостоянные и вероломные в договорах, гунны тотчас же переменяют свой образ действий, как скоро почуют, где прибыль: они не больше зверей понимают, что честно и что бесчестно. Самый разговор они ведут двусмысленно и загадочно. Никакая религия не связывает их ничем. Они ни во что не верят и поклоняются только одному золоту. Нравы их так непостоянны и сварливы, что в один и тот же день они без всякого повода и ссорятся, и мирятся».