В этом большом городе, южном для того, кто родом с севера, рассвет короткий. Метро глотает Гусю плюс несколько сотен тысяч человек, пока еще темно. Час пик, утром его не избежать. Когда метро выплевывает Гусю на поверхность, на улице уже светло. Здесь пересекаются зеленая и голубая линии, должно быть бирюзово, но выходит серо. Гуся шагает к остановке автобуса в сапогах на каблуке. Больше никогда в жизни, это да, но все имеет право на еще один шанс. Дай немного времени, как говорит Татьяна. Не то чтоб Гусе было дело до ее слов, но вот это – да. Когда Гуся была маленькой и сердилась, то звала ее по имени. Кричала: «Татьяна! Татьяна дура!» А та все смеялась, смеялась, пока в один прекрасный день не перестала смеяться и не затолкала Гусю, тогда еще Бусю, в ее комнату и захлопнула дверь. Наверное, тогда она уже была не совсем маленькой. Это уже после того, как Татьяна подобрала в кабаке звезду. Как в лотерею выиграла: никогда не было времени пойти посидеть с подругами, каждый вечер работа, четыре хора шесть раз в неделю, с шести до девяти, и вдруг – свободный вечер, стол для девочек в «Гирвасе», помада марки Eve, оттенок cherry sunset – и прямое попадание! Фолк-рок-звезда с нелепым сценическим именем хватает вилку и вонзает себе в руку прямо у нее под носом, говоря: «Невозможно владеть тем, что цело». Татьяна мажет, перевязывает руку тем, что есть в ресторанной аптечке, а потом тащит к себе (и Гусе) домой и варит суп. Звезда сбегает и рвет все струны на своей драгоценной гитаре, просто потому что может. Спит со всеми подряд, а Татьяна стирает его одежду, занимает для него деньги, дает еще один шанс. Звезда такая большая, аж отсюда видать, хоть и остался в северном городе, где ноябрьский рассвет бесконечен и порой плавно перетекает в такие же бесконечные светло-голубые ноябрьские сумерки.

Во входящих булькают еще два сообщения – от него. Внести правку в Людино резюме одного отчета, выделить главное в другом – может понадобиться для сообщения какой-то пресс-службы. Прекрасно, что дела у бюро идут в гору. Гуся надевает сапоги, которые только что сняла под столом. Стащила, стянула, сидели как влитые. Выходит в коридор, и там, на белой доске у кофейного автомата, где пишет один только Константин: «сегодня работаю удаленно». Люда еще не пришла. Никто еще не пришел. Гуся все равно крадется на цыпочках, не касаясь каблуками пола, к его двери. Глиссандо, терция. Он все еще пользуется бумажными ежегодниками, это хорошо, даже две штуки. Один потрепанный, другой – наверное, для отдельных проектов – почти пустой. Гуся роется в большом кармане кофты, достает увядшую розочку, которую пару дней назад купила сама себе в киоске у метро. На целлофане, в который завернули цветок: No sentiments, only real love. Гуся срывает лепесток за лепестком и кладет пару штук между страницами второго ежегодника. Он найдет их в марте. Остальное бросает в корзину для мусора, которую вынесет уборщица. Она работает так поздно вечером или так рано утром, что даже Гуся никогда ее не видела.

Гуся обедает в бальном зале вместе с Людой. Та рассказывает о посылке от детей, которые живут в Голландии. Она так и говорит: «мои дети», хотя на самом деле – сын и его невеста (так она тоже говорит). Люда одинаково недовольна обоими, как и их посылками.

– Они понятия не имеют, что мне нужно!

– А что вам нужно? – спрашивает Гуся. Люда закатывает глаза. Она пьет свой wiener melange и жалуется, что этот большой город полон машин, а метро все равно забито до отказа.

– И откуда они только берутся? Едут сюда и едут, и машин все больше, и больше, и… ой! – выдыхает она, испуганно глядя на Гусю.

– У меня машины нет, – говорит та, – а приехала я сюда на поезде.

– Я, конечно, не то имела в виду, а только некомпете… Да и отсюда тоже едут, вот дети мои уехали.

Люда смотрит на Гусю, ожидая примирительной реплики. Рот такой же круглый, как глаза.

– Ты с севера, да? – спрашивает она. – Хоть и темненькая.

– Я в маму, – отвечает Гуся. – Она такая… как сосна.

Как сосна? Твердо стоит на каблуках перед хором молодой поросли. Или у плиты, давит обеими руками на крышку, жаря цыпленка тапака или что-то вроде него – уж что есть, из чего есть, на севере всех специй не достанешь. В такие минуты видно, что руки у нее жилистые, как у Гуси. Сосна, растущая в чужой природной зоне, тайно-уязвимая, неукорененная.

– Как сосна, ха-ха… Гуся – что это у тебя за… интересное имя? – Люда слизывает серо-бурую пену wiener melange с верхней губы.

– Августина. Вообще-то Августина, – отвечает Гуся. Бесцельно врать легко и приятно.

– Красивое имя, – одобрительно кивает Люда. – Гуся, у тебя такие интересные мысли. Интересная внешность. И работаешь не покладая рук. Ты и в школе была светлой головушкой?

– Я была темной головушкой.

– Ха-ха! Я и говорю. Далеко пойдешь.

Зачем нужны выходные? Или: если Гуся все равно работает, зачем оставаться дома, где Шива разрушает день? Начиная с самого утра: прыгает, лазит, царапает и портит. Поглощает тишину, гасит фонари. Но усыпить кота – не вариант. Если только обои пострадают по-настоящему – хотя нет, и тогда тоже не выход. Может быть, совсем потом, когда встанет вопрос: что делать с Шивой, когда настанет пора двигаться дальше – может быть, дальше на юг от этого большого города, расположенного к югу от того, который на севере? Может быть, но все-таки нет, надо просто отдать Шиву кому-нибудь. Что, в некотором смысле, равно умерщвлению – отнять у него ту жизнь, которой он живет сейчас, дни, которые он пожирает, выплевывая вечерние фонари.

«Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Шива? Начальником начальника начальника? Бараньей отбивной? Ресничкой на мохнатом животе инфузории-туфельки?»

Шива потягивается, хвост – косой вопросительный знак. Гуся идет на кухню, зачерпывает пригоршню овсяных хлопьев из упаковки на столе. Половину отсыпает обратно. Остальное запихивает в рот, жует. Наливает воды с запахом гнилых водорослей в чайник до отметки MIN. Греет, пока вода не начинает шуметь, как ветер в далеких вершинах деревьев. Запивает овсяные хлопья, липнущие к небу. Гуся думает: если б ты пришел ко мне домой, то сразу пошел бы в ванную тайком нюхать кремы. После твои пальцы пахли бы парфюмерной композицией, так я поняла бы, что они касались содержимого баночек. Отпечатков на круглой, легко-липкой поверхности не осталось бы. Мягкий толчок тоски в грудь, в живот. Не обнимать, от тела до тела не меньше дециметра, воздушный буфер теплее окружающей среды, теплее верхнего слоя кожи. Гуся думает: я знаю, что дело не в тебе. Я знаю, что тоска – это всегда по утробе, которую когда-то пришлось оставить. Знаю. Что мне делать с этим знанием?

Большинство видит в понедельниках божью кару за излишества выходных. По этому вопросу у людей консенсус. Во входящих зелено ползают новые сообщения. Вычитать (то есть: переписать) четыре сообщения для прессы, составленные чьим-то, только что взятым на службу пресс-секретарем, которому тоже нужно дать шанс. Четыре штуки, сразу после выходных: этот город и воскресенья не знает. Гуся распускает волосы: на секунду, пока они не осознали свою случайную свободу, – проводит ладонями по макушке, ловит зазевавшиеся пряди и снова щелкает заколкой. Цонк! Личная цель Гуси: успеть сделать самое необходимое до обеда. То есть все. Выделенное время – достаточное время, как кто-то когда-то сказал. Некоторые высказывания становятся правдой, если повторять их достаточно часто. Это, кажется, называется аффирмацией. И тогда – тогда она сможет сказать Вообще-то Константину, прямо перед обедом, или во время, или после, бросить на ходу: хорошо, что с утра в понедельник работы почти нет. Почти совсем нет, да?

Без двух минут двенадцать Гуся стоит за дверью своего кабинета. Глиссандо, терция, и в дверном просвете: его куртка, пушистый воротник, бежевые рукава. Гуся понимает: обед в том ресторане, в квартале отсюда. Когда его почти беззвучные шаги совсем стихнут, когда хлопнет входная дверь, тогда. Гуся пользуется только прозрачным lipgloss – «губы» и «слова», интересно, кто-нибудь уже задумывался над этим? Куртка, капюшон – один квартал можно пройти без шапки. Паназиатский шведский стол включая традиционные европейские блюда. (Почему они не обратятся в бюро? Вы знаете еду, мы знаем язык.) Он не переобулся, изжелта-бежевые мокасины ловко огибают лужи, сегодня не такие уж огромные, но и не совсем незначительные. Асфальт относительно новый, но все равно линолеумными волнами: подземные токи, как говорит Люда, поэтому и станции метро здесь никогда не будет. У двери ресторана стоит парень в красной форменной куртке, напоминающей сразу и монгольский кафтан, и осовремененную ливрею. Кажется, его единственная задача: впускать посетителей. За панорамным окном сидят обедающие, винные бокалы среди бела дня. Гуся крадется внутрь, не касаясь каблуками пола, садится, вешает куртку на спинку стула. Швейцар у них есть, а гардероба нет. Справа от стола – аквариум с водорослями, без рыб. Может, они заболели. Может, в санатории. Осталась одна морская звезда: такие, кажется, воду в аквариуме очищают? Или это улитки очищают? Звезда лежит на дне, по виду – всем довольная. Гуся заказывает суши, самую маленькую порцию. Что выбирает Вообще-то Константин, с наблюдательного поста у аквариума не расслышишь. Он обращается к официантке привычно, степенно. Мягкая линия скулы плавно перетекает в округлые очертания подбородка. Дробное кивание официантки, как будто: не просто посетитель.