Она не размахивает руками при ходьбе, и вообще ходит не особо быстро – скорее эффективно. Всегда самым коротким путем, даже высчитывать не приходится: ноги знают, куда шагать. В том индейском племени, наверное, отмечают свойства и способности по мере развития, чтобы, когда настанет время, дать ребенку самое подходящее имя. В Гусе, наверное, заметили бы способность быстро находить путь к самому необходимому. Знать направление: это ценится в обществах, где сбережение энергии – вопрос жизни и смерти. Впрочем, так ли это? Почему Гуся сразу думает о нехватке питательных веществ и недостаточно калорийной пище, как только речь заходит о «примитивных народах»? Тощие дети с черными свалявшимися волосами разводят огонь. На снимке в журнале один из них был одет в футболку с витиеватой надписью на груди: Coca-Cola. Еда, одежда, пол, на который можно прилечь. Однако уметь находить дорогу к самому необходимому – не равно владеть им.
Гуся стоит у кофейного автомата и ждет, когда сторож вставит выскочивший из гнезда провод. Она могла бы и сама, но Люда тут же закричала: «Не трогай, не трогай! Там ток!» Как змея в кустах. Ток! Ток!! И он выходит из своего кабинета; Гуся и не услышала бы, если б не всхлип двери. Скрипучие петли и комнаты, в которых слышно все. Люда считает, что открытая планировка лучше: меньше скрипа и стука дверей – но она просто не знает, о чем говорит. Гуся работала в одной фирме (да, да, у нее уже внушительное резюме, у такой юной!) с открытой офисной планировкой. Начальник говорил open space, он был с обратной стороны планеты, точнее – уехал туда ребенком с родителями, потом вернулся сюда уже взрослым, по собственному разумению, так откуда он? Оттуда и отсюда. Еще он говорил: team building, там они учились small talk. Чтобы слова текли ручейком и стекали, как с гуся вода. И open space – это был сущий ад, ибо все говорили со всеми. Хотя было в этом и что-то хорошее, потому что – вот именно, все говорили со всеми. Теперь он у нее за спиной. Гуся не оборачивается: она точно знает, как скрипит его дверь: глиссандо, терция. Ноты не назовет, абсолютным слухом не одарена. Зато видит затылком и спиной, как он там стоит. Может быть, смотрит в стену, но скорее – наискосок и вверх: на стык стены и потолка, на лепнину. Квартира девятнадцатого века, чудом пережившая революцию и советские времена, не разделенная на жилища поменьше. Должно быть, здесь жил советский номенклатурщик. От царского генерала к советскому министру, а теперь помещение снимает бюро лингвистических услуг со слоганом: «Вы знаете дело, мы знаем язык». Стены кирпичные, некрашеные: Люда рассказала, что во время последнего ремонта, прямо перед тем как помещение сняло бюро, под штукатуркой нашли целый ворох прослушивающих устройств. Некоторые хотят владеть информацией еще до того, как она станет новостью. Чтобы сделать из нее новость – или не сделать. Люда утверждает, что первый владелец давал балы в этой огромной столовой, которая также используется как зал для собраний. Гости танцевали вальс и мазурку. Приятно вообразить, жуя лапшу из пакетика и глядя на широкую двустворчатую дверь за его спиной. Хотя чаще всего он обедает в ресторане в квартале отсюда. А что делал здесь советский номенклатурщик: устраивал тайные джазовые вечеринки?
Его зовут Котэ, или Вообще-то Константин. «Это Котэ, руководитель отдела, – представил его начальник бюро на Гусином собеседовании. – С ним вы будете работать непосредственно». Он так и сказал: «будете работать» – еще до начала собеседования. Котэ что-то ответил, голос доносился будто из-за толстого стекла. «Простите, что вы сказали?» – переспросила Гуся. «Вообще-то Константин, – повторил он. – Задания вам буду давать я».
Гуся знает, что теперь он смотрит на нее. Оборачиваться не обязательно: знает позвоночником, сверху вниз. Каждый позвонок звонко отзывается – когда Вообще-то Константин стоит за спиной у Гуси и смотрит. Вот сторож втыкает провод. Люда нажимает на wiener melange и отправляется в свой кабинет с полной чашкой светло-коричневой жижи. Гуся ждет, как допыхтит ее эспрессо, потом поворачивается и идет к себе. У него желтовато-бежевые мокасины, и в таких, конечно, можно ходить до конца ноября, если у тебя машина. Мягкая ткань штанин небрежно подвернута. Гуся садится за компьютер, там два сообщения от него. Анализ доклада надо переписать для общественности плюс что-то в экселе, из чего надо сделать рекламный текст. И то и другое следует сдать послезавтра, но лучше завтра. «Следует» – хороший глагол, больше себя самого. А Гуся обладает способностью находить кратчайший путь к самому необходимому.
На автобусной остановке – до ближайшего метро всего три, но у Гуси новые сапоги на каблуке, и она тихо клянется больше никогда, никогда – лоб чешется от шапки, ee то и дело приходится натягивать обратно. Эта шапка и эти непокорные волосы взаимоотталкиваются, практически несовместимые. Но другой шапки Гуся не желает: эту, куполообразную, серо-голубую, с острой верхушкой и восьмиконечными звездами она купила в Таллинне, где была на студенческой конференции, пять лет назад, прямо перед дипломом. Гуся повторяет про себя: пять лет назад – тогда уже что-то происходило, жизнь длится уже так долго! У нее есть собственное прошлое, не меньше пяти лет. Шапка уезжает к кромке волос, Гуся тянет ее обратно. На остановке еще две женщины, по виду уборщицы, а может, даже помощницы по дому. Может быть, они здесь и познакомились, каждый день в одно и то же время едут домой на автобусе. Может быть, сначала неделю косились друг на друга, а потом разговорились. Может быть, вот эта в ржаво-коричневой куртке заговорила с той, в темно-синем пальто. Может быть, они землячки, обе с юга, издалека. Что-то такое слышится. «А море, на море была?» «Море! Нет, моря не видела. Говорил-говорил, что поедем, да трындеть – не мешки ворочать…» – женщина вскидывает руку, будто отмахиваясь от слов. «А я один раз была, – тараторит та, что в куртке. – Знаешь, так и бросилась в волны, так и кинулась вся, отдалася прямо!» Гуся смотрит на нее, сперва тайком, потом в открытую. Видит жар в глазах, темно-розовую помаду не в тон куртке. Придумывать названия новым оттенкам – desert bloom, raspberry longing – тоже ничего себе занятие.
Теперь в метро, эта станция связывает несколько линий, люди стоят у колонн посреди подземного зала и ждут. Время от времени к ним подплывают другие, протягивают рыбьи губы, и вот они уже двигаются дальше, вместе, по двое, к эскалатору и вверх, к выходу, за воздухом, за кормом – или к поезду, дальнейшей транспортировке. В вагоне относительно нетесно, час пик прошел. Этот город никогда не дремлет, но большинство хотят прибыть домой в одно и то же время, к детям и супам и ток-шоу на FunTV, иначе зачем бы они так бесчеловечно толкались? Приливы и отливы человеческого моря: броситься в него, кинуться, отдаться. Каждый вечер, с пяти до семи.
Дома Гуся снимает сапоги и ставит у стены. Один теряет равновесие и лежит потом на линолеуме, не в силах подняться. Гуся заходит в свою единственную комнату, спотыкаясь о Шиву, а тот не орет, не мурлычет, только стукается лбом о ногу и трет почти безволосую слюнявую щеку об икру. Гуся меняет курс, бросает горсть сухого корма в миску на кухне. Встает у окна и смотрит сквозь каштаны на копья ограды, острия в облака. Через несколько месяцев, по ту сторону года, улицы не будет видно из-за их огромных листьев, а какое-то время, совсем короткое, еще и удивительных цветочных гроздьев, растущих вверх. Гуся идет в комнату, ложится на пол и кладет руки на живот, к северу от венериного бугорка. Указательные пальцы соприкасаются, большие тоже, образуя треугольник или, может быть, ромб. Самый острый угол указывает на юг. Ладони теплые, тепло проникает сквозь ткань, оба слоя. После каблукастого дня гудят ноги. Гуся думает о разных вещах, которые можно делать с телом. В теле так много всего. Оно не футляр для временного хранения посторонних предметов, пусть многим так и кажется. Пусть многим и нравится тесниться в узком коридоре. Низом тела можно посылать сигналы в космос. Можно ловить ответные вибрации. Пульсирующие, мигающие волны несутся сквозь темноту, которая является не отсутствием света, а лишь самой собой. Можно положить руки на венерин бугорок, чувствуя, как стальные волоски протыкают ткань, стирают в ноль хлопчатобумажные нити: через некоторое время остается лишь тоненькая сетка. Можно скользить ладонями по внутренней стороне бедер, приговаривая: ну, ну, день клонится к ночи, расслабляемся, успокаиваемся. Так много всего можно делать.
