– Ты слишком далеко заходишь, Кэти Скарлет. Ты пожалеешь о том, как вела себя сегодня. Попомни мои слова!

– А я очень надеюсь, что вы пожалеете о своем поведении, миссис Митчелл. Вы старались унизить мою мать, чтобы разозлить меня. Да, у вас это получилось. Вы действительно разозлили меня, но унижать ее вы не можете, это недопустимо. Она достойный человек и щедрая душа, и, поскольку она получала ваши деньги за годы тяжелого черного труда, ей кажется, что она все еще в долгу перед вами.

Ханна побледнела от такой дерзости:

– Твоя мать, какой бы она ни была ограниченной, стоит десятка таких, как ты!

– Согласна. И она стоит сотни таких, как вы, миссис Митчелл. Я уже говорила ей это. Она, конечно, и слушать не стала, но это все равно правда. – Ханна Митчелл задохнулась, а Кэти продолжила: – Поверьте мне, я очень рада, что мы вот так поговорили, и хочу, чтобы вы знали: дни моей вежливости с вами закончились.

– Да ты никогда и не была вежлива со мной, ты, грубая мелкая… – Ханна растеряла все слова.

– Когда я была маленькой и приходила поиграть в саду, если мама работала в «Дубках», то не была вежлива, верно, но когда я вышла за Нила, то старалась, старалась изо всех сил. Я не хотела создавать для него трудности, а вас я, вообще-то, жалела. Да, жалела, потому что вы были так разочарованы в жене, которую он привел в дом.

– Ты жалела меня?! – фыркнула Ханна.

– В каком-то смысле и теперь жалею, но притворяться больше не стану. Есть кое-что, чего вы так и не поняли: я никогда в жизни не боялась вас. Вы просто не имели власти надо мной. Ваше время вышло, Ханна Митчелл. Это новая Ирландия, страна, где дети прислуги могут выходить за тех, кто им чертовски нравится, и где особы вроде вашего деверя, если он вообще хоть что-то понимает, радуются, когда Матти и Лиззи едут на такси в лучший отель Дублина, чтобы забрать его детей и отвезти их на Сент-Ярлат-Кресент, где, похоже, они могут провести ближайшие десять лет…

Ханна перебила ее:

– Когда ты извинишься, Кэти, а ты это сделаешь, уверяю тебя, я не стану тебя прощать или объяснять все это безобразие перевозбуждением из-за сегодняшнего вечера… – Ханна огляделась по сторонам и громко фыркнула.

– Ох нет, я никогда не стану извиняться, уж поверьте, я сказала все, что думала, – ледяным тоном заявила Кэти. – А если вы решите принести извинения за то, как за один сегодняшний вечер дважды оскорбили мою мать, я подумаю и спрошу Нила, что он об этом думает. А иначе мы будем держаться друг с другом вежливо на людях и вообще не общаться наедине. А теперь вы можете или пройти внутрь и присоединиться к вашему мужу, или уехать. Выбирайте сами. – Кэти повернулась и с высоко поднятой головой ушла.

Вернувшись туда, где продолжалась вечеринка, Кэти поймала полный тревоги взгляд Джеральдины.

– Она не упала в обморок, Джеральдина, не тревожься.

В первый раз за вечер Кэти Скарлет позволила себе выпить. Очень большой бокал красного вина. Она понимала, что у Ханны теперь две возможности. И на мгновение Кэти захотелось, чтобы ее отец оказался рядом и подсказал что-нибудь. Но, как частенько говаривал Матти, бывают моменты, когда подсказок не существует, когда ты должен действовать инстинктивно. А ее инстинкты утверждали, что Ханна промолчит. Рассказывать об оскорблении, нанесенном ей женой сына, означало бы привлечь внимание к ее собственным поступкам. Ханна не станет рисковать. А значит, и Кэти незачем будет что-то объяснять. Она улыбнулась при мысли, что одержала победу, настоящую, подлинную победу. Это было почти так же хорошо, как их прием.

– Мне не нравится, что ты сидишь тут одна, пьешь вино и смеешься сама с собой, – неодобрительно заявила Джеральдина.

Музыка стала громче. Том подошел к Марселле, обнял ее и повел танцевать. Подруги Кэти, Джун и Кейти, уже изрядно выпили и тоже танцевали. Кэти мечтательно положила ладони на руки Нила, и они присоединились к танцующим. Через плечо Нила Кэти видела, как Джок Митчелл оглядывается в поисках своей жены и наконец выходит за дверь, чтобы поискать ее. Видела, как тихо ушел Джо Фезер, а Уолтер перед уходом сунул под мышку бутылку вина. Кэти Скарлет закрыла глаза и продолжила танцевать с человеком, которого любила.

– О чем ты думаешь? – спросил Нил, но у нее в голове роилось столько мыслей, что Кэти не знала, с чего начать.

– Скажи мне, что мы там все прибрали, – сонно произнес Том на следующее утро, обращаясь к Марселле. – Скажи, что мы не ушли просто так и не оставили все как есть.

Марселла засмеялась:

– Ты наверняка помнишь, как заявил всем, что мы ждем два такси через полчаса и что все должно остаться безупречным.

– Знаешь, мне казалось, я помню это, но боялся, что мне это лишь приснилось, – ответил Том.

– Ты заставил нас всех работать, как в ускоренной съемке, и к тому времени, когда приехали такси, все уже было уложено в пленку для пищевых продуктов, расставлено по местам и посудомоечная машина включена.

– Я гений! – радостно заявил Том.

– Конечно. Ты, правда, сказал, что надо вымыть около сотни бокалов, но ты весьма горд тем, что все мешки для мусора завязаны и пол чистый.

– Боюсь, я слишком приналег на вино, – виновато произнес Том.

– Лишь в самом конце. Вы с Кэти, должно быть, за десять минут выпили по бутылке каждый, и вы это заслужили, но ты ничего не ел и не пил весь день. – Она погладила его по лбу и стала выбираться из постели.

– Но ты же не оставишь меня одного в утро моего триумфа и с некоторым похмельем, нет? – Том был разочарован.

– Том, у меня урок танцев, – ответила она.

– Конечно.

Он забыл. Марселле, вообще-то, не нужны были эти двухчасовые уроки пластики по утрам в субботу; точно так же ей не нужны были и другие занятия. Она была гибкой, красивой девушкой, на которую все засматривались. Но Марселла была убеждена, что все эти занятия – часть ее обучения ремеслу, и постоянно трудилась, чтобы получить дополнительные деньги. После работы она тратила на это часы, а ранним утром заполняла полки в продуктовом отделе в «Хейвордсе». Только служащие видели Марселлу Мэлон за такой черной работой. Но они не имели значения, как всегда говорила Марселла, потому что не были теми, кто мог бы помочь ей войти в модельный бизнес. Остальные же воспринимали ее как красивую маникюршу в салоне «Хейвордса» или как красивую тусовщицу, которую часто фотографируют на приемах для прессы и в клубах.

Том хорошо понимал, почему Марселла отказалась выступить в роли официантки в «Алом пере». Для нее это означало бы конец мечты, признание, что впереди ее не ждет звездное будущее. Он, правда, не был до конца уверен, что и Кэти это понимает. Иногда ему казалось, будто он видит вспышку нетерпения в глазах партнера по бизнесу, когда он говорил, что его подруга не будет им помогать. Муж Кэти, Нил, никогда не возражал против того, чтобы принести тяжелые подносы или загрузить фургон, если оказывался поблизости. Но рядом он бывал редко, да и в любом случае он мог позволить себе это, поскольку уже был кем-то – успешным и известным молодым адвокатом, его имя и фотографии часто появлялись в газетах. Он уже завоевал свое место в жизни. А Марселле это лишь предстояло.

Том знал: ему следует пойти в их фирму, разобраться с бокалами, убедиться, действительно ли вся еда убрана, но было еще слишком рано, а они так спешили вчера с подготовкой, что он заслужил еще чашечку кофе. Том посмотрел в окно на зимний пейзаж, на голые деревья и мокрый двор Стоунфилда. Отец Тома всегда говорил, что это просто позор – оставлять пустующей эту землю, когда можно построить на ней еще три дома. И они не были бы безликими, если бы при домах имелись маленькие садики, или лужайки, или еще что-то. Том тщетно пытался ему объяснить, что люди, готовые жить здесь, просто не имеют времени на то, чтобы косить лужайки. Но им нужно место, чтобы разворачивать и парковать машины, а для таких, как Марселла, еще и держать велосипеды в элегантно оформленных сараях. Джей Ти Фезер, строитель с тех давних времен, когда все было куда лучше, не понял бы этого и за миллион лет. Он, пожалуй, согласился бы с тем, что такие, как Том и Марселла, с учетом их доходов, могли бы взять ипотеку. Так что лучше не нагружать его отца такими подробностями. А подробностей становилось все больше, вздохнул Том.