Итак, она была дочерью банкира, дочерью менялы. И она училась во всех полагавшихся школах, одна из которых называлась пансионом благородных девиц. Я до сих пор не до конца понимаю, что это такое. При первой встрече она вперивала в вас свой взгляд и просто смотрела, и вы могли подумать, что она застенчивая, хорошо воспитанная женщина, знавшая свое место и обладавшая неукротимой силой. Что ж, он тоже так подумал, за тем исключением, что, когда он начал говорить с ней о таких созданиях, как Торо, Эйнштейн или, например, Цицерон, — обо всех удивительных вещах, что составляли его сокровище, его знание, — она сидела и очень быстро хлопала своими бледными ресницами, а затем, в тот момент, когда он замолчал, она обратила на него свой взгляд, в котором было абсолютное непонимание. Это правдивая история, ибо я сам это видел.
В ней было столько породы, что больше не было вообще ничего, ибо единственное, что могла понять эта женщина, — это пустой, светский разговор. Не было в ней ни глубины, ни серьезности, и единственное, что она когда-либо читала, были, как вы их называете, модные газеты и журналы, а посещала она лишь клубы и благотворительные организации. И она всегда говорила «несчастный бедняк», и она никогда не понимала, что значило выражение «несчастный бедняк». Если вы спрашивали ее, в чем смысл жизни, она садилась, всматривалась в вас своими пустыми, совсем пустыми глазами, а затем спрашивала, не могли бы вы освежить ее напиток. Абсолютная пустота.
Что ж, этот крайне состоятельный молодой человек, который избегал лицемерия, он был сказочно богат; он вел прекрасную жизнь и не стыдился ее, потому что он понимал природу людей. Итак, он не был лицемером, как его отец. Он никогда не имел того страха, что испытывал его отец, так что деньги не имели над ним власти. Он использовал их, чтобы прославить свою сущность, то, чем он являлся, и каждый мог это видеть, — каждый.
И богачи проходили мимо и шептали проклятия, потому что они все время строили планы, как стать богаче, чем он. Это была жадность. А также толпа — я говорю о толпе, беднягах по собственному выбору — ненавидела его и, проходя мимо, плевала на его газон. Знаете ли, они бедны, потому что они по своему выбору исполнены злобы и ненависти, и они негодуют, создавая таким образом вакуум вокруг себя.
И он понимал все это, и он никогда не оправдывался ни перед одним человеком в том, почему он заслуживает своего богатства. Он просто смотрел на них и видел их глупость в превосходной степени. Он никогда не проводил из-за этого бессонных ночей, и он никогда не думал об осмотрительности, о том, чтобы быть осторожным, и все такое. Он был неукротимым, свободным человеком. Он также удалился от жизни, занявшись своими исследованиями — размышляя, я часто думаю, что он поступил так, чтобы укрыться от своей болтливой жены, — и там он читал свои драгоценные книги.
Он сразу же понял, Что не хочет иметь детей, потому что знал, что, возможно, единственный грех в своей жизни он совершит, если ему придется создать еще нескольких людей из той толпы. Но не был ли мир уже достаточно беден; не достаточно ли он изголодался по великим умам? И вот он выполнил свой долг, и у него появились близнецы.
Они были ее точной копией. Она ныла, визжала и кричала на него после тяжелого рабочего дня. Она все время хотела, чтобы он зарабатывал больше денег, — конечно, она никогда Не тратила свои деньги, но он должен был тратить свои, — чтобы она могла ныть и плакаться ему, когда он приходил, и проклинать его за то, что он недостойный отец. Она тащила его в детскую комнату, усаживала своих милых маленьких пышечек ему на колени, а затем делала бесконечные фотографии в качестве доказательства того, что он там был. А ее маленькие милашки всегда все делали правильно. Она была так увлечена своими маленькими детками, что никогда никому не позволяла прикасаться к ним, потому что это было насилием над ребенком. Они, будучи Богами и с ходу разобравшись в ситуации, повернули ее в свою пользу. Он ненавидел их. Он считал их беспутными созданиями, хулиганами, и ему часто приходилось сдерживаться, чтобы не отшлепать их по глупым, гримасничающим губам. Это правдивая история.
А она жила ради своих милашек. Она любыми путями находила в них блестящий ум, изобретательность и остроумие. Когда ее друзья из общества сравнивали потомство друг друга, она придумывала способы, чтобы подчеркнуть, что ее дети лучше. Что ж, знаете ли — знаете ли, — этого нельзя было сказать о ее детях. Так, вечером, к ужину — на столе были роскошные блюда, как всегда, — он возвращался домой, внутренне содрогаясь, хотя он любил свой дом, ибо там его ждало это болтливое, глупое создание. Вместо того чтобы сказать ему: «Что с тобой произошло сегодня? Расскажи мне о своих приключениях», она садилась и болтала о пищеварении детей, было ли оно регулярным или нет, и никогда не спрашивала его о нем самом, о том, что он чувствовал, каким он был, так как она была на это не способна. Давайте сейчас оставим их там.
Однажды те двое мужчин встретились, и это случилось во время прогулки в лесу, так сказать, и один был в превосходном костюме для прогулок из твида — я думаю, это подходящее слово, не так ли; оно напоминает мне название птицы, — а другой в своих затертых одеждах, и оба они курили трубки. Они встретились и мгновенно познакомились — мгновенно. Они нашли небольшой пруд, где собирались дикие гуси, громко и беспокойно гогоча, присели на бугорке и начали разговаривать друг с другом о том, кто есть кто.
И беседа продолжалась, и они поняли, что стали очень хорошими друзьями, и очень быстро. Они нашли друг друга в этом море нерадивых людей, нашли благоразумие и рассудительность, что-то изобильное, живое, жизненное, нечто, кого-то, кто мог размышлять и делиться своими размышлениями. Когда день начал клониться к вечеру и появились сверчки, а гуси отправились на ночлег в свои гнезда, бедняк сказал, что ему Нужно быть дома к ужину. Это правильное слово — ужин? И когда он посмотрел на своего друга, он заметил напряжение в его существе и что-то вроде замкнутости. Будучи мудрым человеком, наделенным интуицией, каким он был, он открыто пригласил друга к себе домой.
Его добрая, полная радушная женщина приветствовала их обоих, и богач взял ее за руки, они сели на поскрипывавшие стулья, и это был для него самый роскошный и душевный ужин в его жизни. Стол не имел никакого украшения. Не было привычных для него гаспачо-супов. Была в изобилии и от души квашенная капуста, тощие ребрышки — вы понимаете, о чем я говорю? — и сверх всего этого, великолепный яблочный пирог, приготовленный из садовых яблок. Что ж, богач полюбил это ощущение тепла, безопасности. Да, стены не были окрашены, и нет, там не было изящной кожаной мебели и мраморного камина, лишь пузатая печь, потрескавшаяся, ревущая и выбрасывающая искры. Он никогда не ощущал так явно, что он дома, всем своим существом.
Что ж, эта дружба началась очень быстро. И бедняк никогда не обижал богача, и никогда не смотрел на его одежду со словами: «Я недостаточно хорошо выгляжу; мне нужно что-то купить, чтобы, знаете ли, соответствовать». Видите ли, он никогда не изменял свой внешний вид, а богач никогда не менял свой, потому что это было не важно. Здесь не оказывало своего влияния, скажем так, общественное сознание. Не было необходимости подниматься выше или опускаться ниже, чтобы дать другому почувствовать себя комфортно; они сразу же почувствовали себя легко друг с другом.
Позже он наконец набрался храбрости, чтобы пригласить бедняка на обед в свой дом. Бедняк, бесконечно мудрый, съежился, войдя в дом, — съежился. О, конечно, в нем не вызвала возмущения красота и архитектура дома. Он посчитал его весьма изящным, действительно весьма изящным. Он не завидовал и не желал его; он просто съежился при виде столь изящного сооружения со столь холодным сердцем.
И представьте, все, что он мог делать во время ужина, — который теперь называется обедом, — это через силу запихивать в себя закуски, потому что запахом своим они слегка напоминали сырых раков. Нет, сэр, это было не для него. И тогда ему подали еще эти черные, напоминающие бусины маленькие шарики, которые по запаху немного напоминали икру, с очень изящной серебряной ложечкой — богато украшенной, тяжелой, настоящей, — лежавшей на вафельной салфетке. Такой была ежедневная пища того человека. И обед, хотя и был сервирован кружевными салфетками, на столе стояли соусы и сливки… Как оказалось, то, что предположительно должно было быть ветчиной, не имело с ней — ничего общего… Он был на этом обеде чужим. Что ж, это все, что он мог делать. И конечно, хозяйка дома, с ее бездушными глазами, ее глупым молчанием, смотрела на него с надменным выражением лица — надменным. И хотя они ожидали, что к обеду придет больше гостей, никто не появился. Так бедняк понял причину недомогания своего очень богатого друга.
