Казалось, развязка была близка и неотвратима. Вот-вот грянет ожесточенная космическая сеча, где бывшим союзникам придется вцепиться друг другу в глотки в бессмысленном братоубийственном побоище. Экипажи обеих эскадр, замерев над панелями управления боевых кораблей, напряженно взирали на тактические карты, где зеленые треугольники вымпелов Козицына неумолимо смыкали кольцо вокруг голубых значков вымпелов Джонса.
Измотанный многочасовым бегством от погони, лихорадочно просчитывающий шансы на спасение в стремительно ухудшающейся ситуации, Илайя, казалось, уже смирился с неизбежным. Вице-адмирал, привыкший рисковать и действовать молниеносно, он понимал: в открытом бою потрепанной эскадре беглецов против превосходящих сил 3-ей «линейной» попросту не устоять.
Однако и сдаваться на милость победителей в планы непокорного «янки» также не входило. Слишком хорошо он успел изучить порядки, заведенные в космофлоте узурпатора, чтобы всерьез рассчитывать на великодушие или хотя бы соблюдение правил цивилизованной войны. Одно дело — в честном бою с равным по силе противником, удостоиться его уважения и снисхождения. И совсем иное — угодить в лапы мстительному тирану, люто возненавидевшему тебя за способность поступать по совести. Такой не пощадит, живьем шкуру спустит, дабы другим неповадно было.
Что же до собственных подчиненных, в прошлом сражавшихся под началом Самсонова и решившихся на открытое неповиновение своему адмиралу — для тех и вовсе не было иного выбора, кроме гибели с оружием в руках. На участь изменников и клятвопреступников в лучшем случае выпадала неминуемая казнь после скорого суда. Так что никаких иллюзий питать не приходилось — пощады не будет никому.
Отчаявшийся Илайя, понимая, что загнан в угол, приказал своим вымпелам, еще не успевшим уйти в соседнюю звездную систему, в спешном порядке выстраиваться в оборонительное «каре». Это был последний и отчаянный маневр из арсенала космической тактики. Сомкнуть ряды, ощетиниться во все стороны жерлами плазменных орудий и яростно огрызаться до самого конца, унося с собой в могилу как можно больше врагов. Лучше уж так, в последнем кровавом вальсе, чем позорно выбросить белый флаг и покорно склонить голову.
Но даже в этом героическом порыве обречённых Джонс не терял присутствия духа и трезвости рассудка. Его острый, приметливый взгляд то и дело обшаривал обзорные экраны, подмечая малейшие странности в поведении русской эскадры. И чем дольше американец наблюдал за действиями Козицына, тем большие подозрения и сомнения зрели в его голове.
А посмотреть там действительно было на что. Начать с того, что корабли 3-й линейной, вопреки ожиданиям, не спешили занимать классическую позицию для атаки, окружая противника с разных сторон. Вместо этого Василий Иванович выстроил свои вымпелы аккуратной кильватерной колонной и повел их неспешным парадным маршем, держась чуть поодаль от эскадры мятежников.
Выглядело это по меньшей мере странно. Можно даже сказать — двусмысленно. Словно бы русский адмирал не вполне уверен в собственных намерениях и не рвется в бой сломя голову, предпочитая сначала прощупать оборону противника, прежде чем всерьез ввязываться в кровопролитную схватку. Или, чем черт не шутит, вообще не собирается атаковать, а лишь изображает бурную деятельность, выжидая чего-то.
Но чего, спрашивается? Неужели колеблется, разрываясь между верностью присяге и велением совести? Так вроде по всему выходило, что Козицын — ярый сторонник Самсонова, раз безропотно согласился исполнять его приказ и помчался вдогонку за беглецами. Или все-таки здесь что-то не так?
Эти крамольные мысли, мелькнув поначалу на краю сознания, с каждой минутой все больше захватывали воображение Илайи. А когда он, пользуясь промедлением Козицына, приказал установить с ним прямой видеоконтакт, и вгляделся в лицо русского адмирала на обзорном экране — последние сомнения растаяли без следа. Не мог человек с таким усталым, отрешенным взглядом, за которым явственно проглядывали оттенки вины и смятения, всерьез намереваться ради прихоти деспота громить собственных соратников.
И когда Василий Иванович, тяжело вздохнув, вдруг произнес ту самую фразу про готовность примкнуть к мятежникам, вместо того, чтобы их атаковать и уничтожить, как того требовал Самсонов — Джонс, при всей своей врожденной подозрительности, ни на миг не усомнился в искренности собеседника. Невозможно, немыслимо было разыгрывать подобное притворство. Только не для прямодушного вояки Козицына — уж кому-кому, а ему лицедейство претило едва ли не больше трусости.
Так что оставалось лишь расплыться в широкой улыбке, полной неподдельного облегчения, и от души воскликнуть:
— Признаться, вы умеете удивлять, Василий Иванович…
— Удивляться тут нечему, — отмахнулся русский адмирал, — Самсонов перешел все мыслимые и немыслимые границы…
— Знаете, я хорошо помню вас, господин Козицын, а также и ваши храбрые команды, которые вы возглавляли еще во время сражений за «Бессарабию» и «Тавриду», — кивнул Илайя. — Уже тогда вы удивили меня, но больше своей храбростью, что ли. Ощущалось в вас нечто истинно рыцарское, несмотря на всю жестокость войны. И теперь, признаюсь, я поражен еще больше — но уже вашей честностью и принципиальностью.
— Хорошие были времена, не правда ли, адмирал? — усмехнулся польщенный Василий Иванович, задумчиво покручивая пышный ус. — Кто бы мог подумать еще каких-то полгода назад, что мы с вами из заклятых врагов превратимся в союзников, а мои вчерашние боевые товарищи — в беспощадных гонителей… Все смешалось в этом безумном мире. Адмирал Самсонов, ослепленный жаждой власти, оступился и незаметно для самого себя перешел на темную сторону. Он предал идеалы, которые когда-то объединяли нас — честь мундира, истинное служение Отечеству, братство по оружию. Страшно произнести, но мой бывший командир превратился в худшего из тиранов, у которого нет ничего святого за душой. Человеком движет лишь одна неуемная страсть — единолично повелевать и карать, упиваясь своим всесилием. И я более не желаю соучаствовать в его злодеяниях, слепо исполняя преступные приказы… Увы, таких как я, прозревших и отважившихся поднять голос протеста, осталось немного. К сожалению, рядом с ним еще остались опытные адмиралы, такие например как Дамир Хиляев или тот же Александр Михайлович Красовский…
Красовский с Гулем, которые находились в момент вторжения Черноморского флота в столичную звездную систему по-прежнему держали носы по ветру и почуяв, за кем сила, быстренько вернулись в расположение космофлота и вновь возглавили свои дивизии, как ни в чем не бывало…
— Что есть, то есть, — мрачно согласился Илайя Джонс. — Много развелось подлецов, готовых торговать честью и совестью ради сиюминутной выгоды. И теперь, когда адмирал Самсонов окончательно слетел с катушек, эта камарилья и вовсе распоясалась. Однако сейчас нам всем нужно перестать сокрушаться и объединиться, чтобы уничтожить зарвавшегося тирана…
— Согласен, — кивнул Василий Иванович. — Более того, я знаю, что вы попытались сегодня это сделать…
— Как видите — неудачно, — разочарованно отмахнулся Илайя. — Корабль ему подпортил, но до глотки достать не сумел, «Громобой» развернулся в последний момент, будто почуял неладное. Что ж, значит, не судьба пока.
— Что ж, теперь когда карты на столе, у нас с вами, вице-адмирал нет иного пути, кроме как примкнуть к партии Птолемея Грауса, — продолжал Василий Иванович.
— Этому типу в затеянной им чехарде за власть над Российской Империей я доверяю ничуть не больше, чем Самсонову, — хмыкнул Илайя. — Больно уж он скользкий и себе на уме.
— Что вы! — всплеснул руками Козицын, искренне недоумевая по поводу подобного скептицизма. — Первый министр — образец истинного государственного мужа, радеющего о благе страны, а не о собственной выгоде. Какое тут может быть предательство или двуличие? Да и на что ему эти закулисные игрища — у него и без того власти немерено, на двоих хватит. Нет, от Грауса подвоха ждать точно не приходится. Он человек чести. Другое дело, что с вопросом о престолонаследии и легитимности прав юного императора Ивана не все так однозначно. Вот где и впрямь таится масса заковыристых нюансов, могущих вылиться в большую смуту. Но тут уж ничего не попишешь. Птолемей же в этом щекотливом деле стоит на страже буквы закона и не допустит никакого самоуправства. Так что за первого министра вы можете быть совершенно спокойны…
