– Я даже передать не могу, до чего меня потрясли эти мольбы, – Филипп снова замолчал. Все понимали, насколько тяжело ему вспоминать произошедшее. Но через мгновение его голос зазвучал с силой и неудержимой яростью.

– Но ещё больше потрясли закрытые двери церкви. Божьи служители бросили несчастных тогда, когда они более всего в этом нуждались. В ту минуту я поклялся себе, что вернусь обратно вместе с нашими воинами.

Я успел прибыть раньше бургундцев. Я предупредил отца, и вскоре все наши сто воинов выстроились перед запертыми воротами, ожидая нападения бургундцев. Силы бургундцев троекратно превышали наши, но тем не менее нам удалось за несколько минут рассеять их и вырваться из дома. И в ту минуту, когда мы это сделали – именно я принял решение направиться к церкви Святой Катерины. Решение, которое много лет мучает меня, ибо оно привело к смерти моего отца, Монтегю и всех наших воинов. Я часто спрашивал себя, а правильно ли я поступил? Ведь мы не смогли спасти несчастных. Но даже сейчас, зная все последствия того решения, – я знаю: иначе поступить было бесчестно.

– Мы прибыли к церкви, – продолжал рассказывать Филипп, и голос его снова зазвучал глухо и негромко, – когда обезумевшая толпа начала убивать наших сторонников. Мы раскидали толпу. Затем отец приказал вывести спасённых людей из города. Но в ту минуту появились бургундцы. Мы могли с лёгкостью прорваться и покинуть Париж, но позади нас были сотни безоружных людей. Мы не могли их бросить. И мы приняли бой.

Против нас был шестикратный перевес в силе, но мы встали непроходимой стеной между убийцами и безоружными людьми. Бой длился несколько часов. Я сражался рядом с отцом и Монтегю. Казалось, нам уже удалось совершить невозможное, но именно в тот момент прибыла бургундская гвардия. Мы поняли, что всё кончено. Погибли все наши воины. В живых остались только я, мой отец и Ги де Монтегю. Мы не смогли спасти наших сторонников. Не смогли.

Филипп снова замолчал. Лицо у него покрылось бледностью. Было заметно, что он снова переживает эти события. Все молчали, ожидая продолжения. Филипп снова заговорил. Ему надо было выговориться до конца и, может быть, наконец обрести хотя бы некоторое спокойствие и избавиться от мыслей, которые мучили его столько лет.

– Нас приговорили к смертной казни. Одиннадцать дней мы провели в Шатле, и все одиннадцать дней я смотрел, как Сена несёт мёртвые тела людей, которые имели несчастье именовать себя нашими сторонниками. Каждый раз, глядя на эти тела, я клялся покарать бургундцев, если останусь в живых.

В ночь перед казнью мы с отцом говорили до самого утра. Он посвятил меня во все тайны нашего рода, ибо свято верил в моё спасение. А утром нас повезли на казнь.

Монтегю казнили первым. Когда отец поднялся на эшафот, я увидел свою мать. Она рыдала и молила пощадить его. Я понимал, что она переживает, но просить своих врагов о милости… всё восставало во мне против этого. Отца казнили. Странно, но меня не столько угнетала его смерть, как ликование людей, приветствующих её.

Я не стал дожидаться, когда меня поведут на эшафот, – продолжал рассказывать Филипп, не замечая с какой болью в глазах смотрит на него Мирианда, не видя десятки взглядов, которые выражали глубокое сочувствие и понимание.

– Я поднялся на эшафот и встал на то место, где пролилась кровь моего отца. Я был готов к смерти. Но моя мать не была к ней готова, и она бросилась в ноги герцогу Бургундскому и умоляла его пощадить меня. Герцог Бургундский согласился помиловать меня с условием, что я поклянусь ему в верности. Поклясться герцогу Бургундскому в верности, – Филипп впервые поднял взгляд и посмотрел на окружающих. В его взгляде сверкала столь открытая ненависть, что все буквально застыли, не в силах отвести взгляд от этого непоколебимо твёрдого лица.

– Всё восставало во мне против этого. И несмотря на горе моей матери, я не мог принять его милости даже ценой своей жизни. Вместо клятвы верности герцог Бургундский получил другую. Я при всех поклялся убить его. И я сдержу свою клятву, рано или поздно. Но в тот миг я преклонил голову, ожидая смерти. Палач спас меня.

– Значит, это правда? – вырвалось у герцога Барского.

– Правда, – подтвердил Филипп и продолжал: – В тот день он спас меня ещё раз, когда убийцы, посланные герцогом Бургундским за мной и матерью, настигли нас. Меня с матерью отвели на берег Сены. Мою мать убили на моих глазах, когда она пыталась спасти меня. Палач спас меня от удара кинжала, но сам упал тяжело раненный. Я был в окружении убийц. Палач крикнул мне, чтобы я бросился в Сену. Я послушался и прыгнул в воду, спасаясь от убийц. Убийцы метнули в меня стрелу. Она попала мне в плечо. Они ушли, думая, что я утонул. Но я не утонул. Напрягая неимоверные силы, я выплыл на берег и потерял сознание. Нашла меня какая-то женщина. Она же передала епископу Мелеструа о случившемся. Глубокой ночью епископ, вместе с двумя братьями из аббатства, забрали меня. Несколько месяцев я восстанавливал свои силы. А когда выздоровел, епископ отправил меня в Испанию. Ибо только там я мог бы оправиться и вновь собраться с силами. К тому же во Франции мне грозила неминуемая смерть.

– Епископ Мелеструа спас вас? – герцог Барский почему-то побледнел. Он не замечал, с какой укоризной смотрят на него и Мирианда, и Мария Анжуйская, и даже его собственная мать.

– Да, – коротко ответил Филипп, – я и прежде уважал его, но с того самого дня начал почитать его как родного отца.

– Тогда что же произошло в аббатстве? Как он умер? – не смог сдержаться от вопроса герцог Барский, – нам сообщили, что именно вы убили епископа и ещё несколько монахов.

– Их было десять, – поправил его Филипп, – мы с Коринетом убили их всех. Но то были не монахи, а убийцы. Они тяжело ранили епископа и едва не убили меня, прежде чем я успел осознать, что происходит. Епископ Мелеструа умер на моих руках. Я до сих пор переживаю его смерть, поэтому, – Филипп поднял тяжёлый взгляд на герцога Барского, – прошу вас, никогда не повторяйте слов, которые вы только что сказали. Вы уже дважды испытали моё терпение.

– Прошу прощения, – раскаявшись, произнёс герцог Барский. Было заметно, что его слова искренни.

На некоторое время воцарилась полная тишина. Все вокруг осмысливали и переживали услышанное. И более всех – Мирианда. Она не знала, какие слова сказать Филиппу, чтобы он понял – она разделяет с ним его боль. Она готова на всё, лишь бы помочь ему забыть её.

Тишина продолжалось недолго. Её нарушил голос дофина:

– Граф, вы говорили, что палач был тяжело ранен? А что с ним стало, вам известно?

Лицо Филиппа осветилось. На губах появилась мягкая улыбка.

– Даже не видя его, я знаю, что он стоит у меня за спиной! С тех пор мы не разлучались!

Все взгляды мгновенно обратились на Коринета, который действительно стоял за спиной Филиппа. У многих на лицах появилась гримаса отвращения и брезгливости, когда они поняли, что рядом с ними… стоит знаменитый парижский палач.

Остро чувствуя, какие чувства питают к нему окружающие, Коринет с опущенной головой побрёл к выходу из зала.

– Капелюш! – окликнул его Филипп.

Капелюш остановился и повернулся к Филиппу. В единственном глазе застыла глубокая горечь.

– Неважно, что думают о тебе люди! Неважно, как они к тебе относятся! Неважно, кем ты был и что делал. Помни не об этом, а о другом. Граф Арманьяк почитает за честь дружбу с тобой. Он почитает за честь пожимать твою руку!

Лицо Капелюша задрожало при этих словах. Он повернулся и быстро зашагал к выходу, а Филипп обернулся к сидящим за столом.

– Да, он убил моего отца, но для меня на этом свете нет никого, кто был бы мне дороже Капелюша. Этот человек десятки раз спасал мою жизнь. Он не задумываясь умрёт, чтобы защитить меня. Я уважаю его и хочу, чтобы все это знали!

– Но вы не уважаете церковь, – весьма серьёзно заметила Иоланта, – и это нужно изменить. Вы не верите в бога. Вы много страдали, я понимаю, но нельзя винить господа.