На мгновение зудящая возня мыслей прекратилась, и я ощутил какое-то освежающее облегчение на сердце. Покой. Разреженность. Так иногда бывало после долгого рабочего дня при наступлении сумерек, так иногда бывало в лесу, так иногда бывало, когда я лежал и, засыпая, смотрел на звездочки и искорки. И так иногда бывало в церкви.

Хотел бы я однажды утвердительно произнести про себя, что умею погружаться в хоть сколько-нибудь отдаленно подобное состояние по моему велению и хотению.

Выдохнув, открыв глаза и первое время не сумев, видимо, сфокусировать зрение, стоял, замерев, пытаясь рассмотреть, как вода стекает по лицу моего зазеркального двойника. Шелковая молочная гладь зеркала вдруг зарябила морщинами складок по своим краям, и вот двойников стало уже двое. А потом и трое. Вздрогнул от неожиданности, снова плеснул себе в лицо пригоршню проточной воды, чтобы окончательно вернуться в мир договоренностей и слаженной с фрагментами отражения координации. Сохраняя притом должную долю отчуждения от него самого, уже в единственном числе.

Связанно-разделенные «Я» и «R». Но пока что именно от моего именно от «Я» распространяется ликующий тон ощущения взятого верха над ним, им другим, и эта дистанция, этот зазор и есть утверждение меня. «Кого нет без кого?» – про себя спросил я. «Кто и чье отражение? И где? Не говоря уже о ком!»

Мне вспомнилось, как пятилетним долгое, как тогда казалось, время простаивал у зеркала в прихожей, тренируясь надувать пузыри из жвачки, которую покупал мне отец. Осваивая серию жестов, все время поджидал, когда же мое отражение не поспеет за мной. Или как выглядел бы мой зазеркальный близнец, повернись я к нему затылком и пойди своей дорогой… И, в конце-то концов, с какого момента считать себя самого самим собой? «А что вообще я тут делаю? А как вообще я тут оказался. Я ж почти и не помню, а насчет того, что помню, – не уверен, что не примешал к тому, что было, свои же или чужие же фантазии. Я не хочу верить в то, что какой-то сопредельный поток сознания какого-то официанта, допустим, сросся с моим. Я просто хочу уехать отсюда. Я хочу в горы. «Я» и «R» сливаются в «Ѫ».

«О-хо-хо – ты подустал, однако! Ты, однако, сам не свой! Ладно, пора!» – сказал я, подмигнув левым глазом, и облегченно рассмеялся, ведь отражение в зеркале в ту же секунду подмигнуло правым.

«Потуши свет, уходя», – промелькнула мысль. «Не очень хорошо, когда снятся уборные помещения. Лучше уходить из них».

Прихватил рюкзак и, даже не вытерев лица, скорым шагом поднялся по лестнице, не глядя под ноги. Вышел в зал ресторана. Гвенаеля не оказалось на месте. Скорее всего, он пошел на второй этаж за бумагами. Я присел на стул у барной стойки, взял стакан и налил себе питьевой воды. Отхлебнул, достал телефон и набрал номер В. Тот оказался вне сети.

Перезвонит. Он всегда перезванивает.

И ведь перезвонит, когда я буду ехать в метро и связь будет пропадать, а еще будет продолжать орать мне в ухо, когда я скажу, что в метро и сеть плохо ловит. Он будет продолжать пытаться докричаться. Будет матюкаться, как пятиклассник, называть меня глушней. В ответ в дерзкой форме посоветую ему работать над дикцией и отключусь.

Я немножко просветлел и развеселился, найдя едкую шпильку насчет артикуляции и методов ее улучшения, которую решил обязательно отпустить в адрес В. при первом же подобном случае. Эта острота гарантированно вовлекала в лабиринт смыслов, в котором тот, кого она уколола, увяз бы, как в трясине.

Взглянул исподлобья на часы на стене. Меня отпускали на полчаса раньше.

Подернутыми улыбкой губами коснулся края стакана с водой, и в ту же секунду колокольчик над дверью поддел меня звоном, да так, что я даже подпрыгнул на месте. Плавно повернулся к вошедшим гостям, не переставая притом улыбаться, слез со стула и поприветствовал их, тут же сделав пару шагов на встречу. Слегка наклонив голову, приготовился слушать.

Пожилая пара в бежево-белых тонов одежде, явно не дешевого, хотя и простого покроя. Выглядела пара довольно безыскусно, но между тем гармонично в этой их неброскости, отличавшей посконных западноевропейцев и их производных. Во всем угадывался достаток, хотя вроде бы никаких однозначных примет того не было. Разве что точеное узорами с прорезями золотое кольцо с рубиновым камушком на безымянном пальце левой руки у женщины. «Католики и протестанты ведь носят обручальные кольца на левой руке или на правой?» – задался я вопросом.

Дама отчетливо поздоровалась со мной, зачем-то вдруг придержав лямку своей сумочки. По ее акценту я понял, что она далеко не местная. Дама осведомилась на нарочито правильном французском, открыто ли у нас. Такой французский я редко слышал от его носителей, и зачастую подобное значило последующее возникновение каких-то неприятных обязательств. Потом она спросила, можно ли им присесть, выпить кофе на террасе. Ее компаньон молча стоял рядом, заложив руки за спину. Однако, после того как я отозвался было положительно, пожилой мужчина быстро и негромко, как-то осторожно жуя английские слова, проговорил своей спутнице, что молодой человек, должно быть, не работает здесь.

Принял на себя инициативу. “Well, actually, I am still working here. It’s like my last fifteen glorious minutes before I quite… you know”[7], – неожиданно сам для себя выдал я, пока открывал дверь, предусмотрительно прихватив пару меню. Жестом пригласил их за столик на террасе. Отодвинул женщине стул.

Они оживленно заулыбались. Потом что-то наперебой мне проговорили, а я просто мямлил утвердительно, так как этой своей фразой про последние пятнадцать минут славы подразорил словарные запасы английского и оказался не особо готов продолжать разговор.

– А откуда вы? Ваш акцент не похож на французский, – вежливо поинтересовалась дама по-английски, с улыбкой глядя на меня.

– Из России, – как можно более старательно выговорил я, следя, чтоб слово «Раша» было похоже именно на название страны, а не на что-то еще. Откуда-то помнил о неких каламбурах, связанных с произношением слов «рубль», «мусор», «Россия», «мелочь».

В ответ оба доброжелательно промычали неопределенную ноту. Пожилой мужчина рассказал, что они из Австралии и сейчас путешествуют по Европе. Я слушал вполуха, даже и не глядя на говорящего.

– А я завтра уезжаю. В горы. Альпы. Знаете? Рядом с Италией, – зачем-то вдруг проговорился я, причем на английском, и тут же пожалел об этом.

– Да, конечно. Мы никогда там не были, но, должно быть, это красивейшее место, – охотно отозвалась дама.

– Думаю, что во Франции… из всей, может быть, Франции… А значит, и из всего мира. Для меня это одно из самых красивейших мест, – скомканно отозвался я и улыбнулся. Как умел.

На пару секунд повисла пауза.

– А вы учитесь тут, наверное? – спросил меня австралиец.

– Нет, сэр. Я уже все умею, – бодро выкинул я эту свою дежурную фривольную остроту, к которой обычно прибегал при знакомстве с французами, когда речь заходила о роде моих занятий. Сам себе удивившись, что сподобился так быстро перевести ее на английский.

Отзывался этой остротой не для того, чтоб отмежеваться от разговоров о том зачем я во Франции, а скорее для того, чтоб люди не чувствовали себя обязанными к скучноватым, пустопорожним переливам болтовни. Ну и давая тем самым понять, что я более-менее владею их языком и даже могу плосковато шутить на нем.

Австралийцы засмеялись, но как-то принужденно, а я немного успокоился. Мне тяжеловато давался этот разговор в силу того, что велся на английском. А переходить на французский, раз начав на английском, тем более что пожилой мужчина им не владел, мне показалось несколько невежливым. Мало ли – он приревновал бы меня к своей спутнице.

Раздал им по меню и заверил, что мой теперь уже бывший коллега сейчас подойдет. Пошутив напоследок что-то про то, что мои последние славные пятнадцать минут здесь подошли к концу, вернулся к стойке.