Приходит подруга и жалуется на председателя колхоза. Мы городские жители, председателей вроде бы в окружении нет. Во всяком случае, я о таком ее знакомом не знала. Вот и спросила, почему я не в курсе того, что у нее не просто в знакомых есть такой человек, но и надоесть ей успел.

Примеры из ее жизни меня не вдохновили.

1. Приходим к друзьям. На столе вижу до боли знакомую вещь. Графин в виде виноградной кисти есть только у меня. Я его привезла из Европы. Задаю хозяйке вопрос, откуда у нее такая красота? Она спокойно отвечает, что мой муж подарил ей неделю назад. Спрашиваю:

– Что ты, именно ты, сделала, чтобы он тебе, ни в честь, ни в славу, сделал такой подарок?

– Просто сказала, что мне нравится этот кувшин. И попросила мне подарить.

– И все?

– Ну, ты же знаешь, твой муж любит делать приятное людям. Тебе повезло.

– Не уточнишь, в данном конкретном случае, мне в чем повезло?

2. Прихожу домой. В дверях своей квартиры сталкиваюсь с приятельницей. Я – на вход. Она – на выход. Выйти я ей не дала по понятной причине: в ее руках моя коллекционная немецкая кукла. Спрашиваю:

– Ты куда?

– Домой.

– А кукла куда?

– Домой. У тебя же нет дочерей, а у меня есть. Я у твоего мужа ее попросила, он Маринке согласился ее подарить.

Протягиваю руку, забираю куклу со словами:

– Кукла у себя дома, то есть тут, чувствует себя хорошо. В гости ходить не любит. Переезд не планирует.

3. Ежевечерне мужа перехватывает после работы кто-нибудь из соседей. У кого-то утюг, у кого-то холодильник, у кого-то музцентр сломался. Домой благоверный приходит поздно вечером голодный, уставший. Работает «во вторую смену» всегда бесплатно.

4. Перестройка. Денег не платят. Благоверный – не исключение. Моими стараниями наш холодильник открывать приятно: ломится от вкусностей. Но стала замечать, что утром полный, вечером пустой. Утром полный, вечером пустой. Утром полный, вечером пустой. Время идет. Муж съедает все. Матушки мои, куда это в него входит? Приехала после работы как-то пораньше, а там весь цвет руководства, сотоварищи мужа за нашим большим столом. Оказывается, дома есть нечего, по понятной причине, и они ежедневно едут ВСЕ к нам на ужин. Ругаться не стала. Умная женщина найдет выход из ситуации.

Вы спросите:

– И какой же выход ты нашла?

– А я перестала забивать холодильник. И мы стали жить, как ВСЕ. Благоверному это очень не понравилось. Но у меня был веский аргумент – все наши сбережения ушли на прокорм его сотрудников.

Собрались с младшим в кино. Зовем старшего. Тот пространно объясняет, что у них с ребятами сегодня запланировано деревянную горку залить, катушку сделать. Берет ведро, наливает холодную воду и пошел на улицу. Кое-чего не учел, и об этом через пять минут знал весь двор.

Домофоны в силу каких-то причин в некоторых квартирах не подключены, и поэтому нет возможности набрать номер квартиры и сказать другу, что все, хватит прохлаждаться, выходи. И поэтому через пять минут после того, как за сыном закрылась дверь, слышу его голос с улицы:

– Денис, выходи. Воду набрать в ведро не забудь.

– Артур, выходи. Воду набрать в ведро не забудь.

– Илья, выходи. Воду набрать в ведро не забудь.

Нам повезло, что друзей трое, иначе этому ни конца – ни края мы бы не увидели. Или не услышали?

Возвращаемся после кино. Заливка идет полным ходом. То один, то другой скрываются в подъезде, выносят полные ведра, поднимаются по ступенькам на горку, выливают – и все по новой. Смотрю на их разгоревшиеся лица и думаю:

– Посмотреть прогноз-то вам никому и в голову не пришло. Работайте, работайте. Через три дня обещают плюс три, а потом до семи градусов тепла.

Без таких людей жизнь была бы скучной. Однообразной и предсказуемой. Мы, воспитанные в социуме, отлично (кто-то не очень) знаем, что такое хорошо, что такое плохо. Нас отформатировали, зажали в рамках условностей, и мы боимся, именно боимся выйти за рамки придуманных когда-то кем-то правил. Даже если это прямо противоположно нашим интересам.

Для отдельных людей правила придумать не успели! Или не захотели! Или решили, что эта затея бесполезная.

Попробую объяснить, почему этот маленький (рост сто пятьдесят пять сантиметров и кличка Шпингалет), немолодой (на тот момент нам было лет по двадцать пять – двадцать семь, а ему тридцать шесть), некрасивый мужчина, слесарь четвертого разряда, раз за разом разворачивал к своей персоне всех людей, становился центром внимания, обсуждения, но никогда осуждения. Если перейти на привычную мне лексику, у него вариативность мышления была выше нормы (никому никогда не придет в голову такой вариант разворота событий, как ему), эмоциональный интеллект имел место быть (относился ко всему в жизни, как к данности: никогда не резонировал, не расстраивался, никого не осуждал). Он никогда ничего не планировал, не придумывал, у него все получалось само собой. Но минут веселых (и не очень) он доставил нам всем немало.

В то время я работала научно-исследовательском институте. Раньше-то как было: умер у сотрудника член семьи, на предприятии делают гроб, памятник, помогают с похоронами. Нормальная практика.

У нашего художника умерла, как сейчас говорят, «от продолжительной болезни» жена. Гроб заказали, тканью обили и поставили, за неимением другого места, в красный уголок. Зима. Рано утром, на улице еще темно, у нас политзанятия в этом красном уголке. Кто проектировал в нем освещение, история умалчивает. Но факт остается фактом. Входишь в двери, пробираешься по проходу между рядами, поворачиваешь налево, топаешь метров тридцать до следующего прохода, пересекаешь его, метров десять до сцены, ищешь ступеньки, поднимаешься на сцену, идешь на ее противоположную сторону… Все, ты у цели – протяни руку, нашарь включатель и, о радость, свет есть!

Это утро не было исключением. Политзанятия вел ГИП (главный инженер проекта). К слову, о нем. Высокий, статный, сажень в плечах, голос обволакивающий, с небольшой хрипотцой. Все, все без исключения женщины – всех национальностей, возрастов, образования, социального и семейного положения – были… Да, нет, вы не о том подумали. Не влюблены. Мы им любовались, мы его боготворили, мы его восхваляли. Он действительно был таким, мужественным, открытым, никого никогда не выделял, был одинаково ровен и внимателен ко всем). Он, как, впрочем, и всегда, возглавлял наше шествие. То есть шел первым. Вот миновали двери, протопали по проходу, идем в сторону сцены. Господи, мы-то, гусыни, зачем его постоянно сопровождали до сцены, чего не стояли у дверей и не дожидались света?

До второго прохода добрались. Справа именно в этом проходе стоял всегда стол. Теперь на нем стоял гроб. Мы это знали. Но… на фоне сумеречного окна мы увидели, как медленно в гробу поднимается фигура. Как потом выяснилось, наш душераздирающий визг слышали все четыре этажа института. Мы не просто орали, мы умудрились развернуться и рванули в сторону выхода. До двери мы, так воспринимала наше продвижение я, летели с непростительно низкой скоростью. Но самое страшное оказалось впереди. Массивная, высокая дверь состояла из двух створок. Широкая всегда была на шпингалете, а высота двери в два с половиной метра не позволяла до него дотянуться и ее открыть. Мы орать не перестали, мы пытались протиснуться в узкий проем, мы рвались к спасительному свету в коридор. Вдруг смерч налетел и разбросал нас всех в разные стороны… Оказавшись на свету, мы поняли, что это за неведомая сила расшвыряла нас. Мы стояли молча и смотрели вслед своему кумиру. Он почувствовал наши взгляды, или до него дошло, что он сделал… Он повернулся к нам. Мы так и стояли – молодой, высокий, статный, сажень в плечах, мужчина и мы, девчонки и молодые женщины. И вдруг он сгорбился, стал ниже ростом, отвернулся и побрел. На следующий день он не вышел на работу.