Я все еще в шоке смотрю ему вслед, когда Оливия встает со своего места и жестом приглашает меня следовать за ней в столовую.

Мы идем по длинным коридорам, обшитым темными деревянными панелями, и я оглядываюсь по сторонам, рассматривая свежие цветы в вазах и произведения искусства. Для подобного богатого дома не может быть много декора. Мне нравится, как тут все обставлено.

Когда мы добираемся до столовой, Оливия проводит меня внутрь.

Стол вовсе не кажется длинным и не окружен огромным количеством стульев. Нет, он круглый, сделан из темного дерева. Скатерти на нем нет, а дерево блестит и слегка пахнет тем же цитрусовым лаком для мебели, который я ощущала повсюду в доме. В центре стола красуется красивое блюдо, в большой стеклянной вазе с водой плавают яркие цветы.

Я сажусь напротив бабушки, чувствуя себя здесь не в своей тарелке.

– Пионы, – произносит Оливия.

– Что? – Я в замешательстве поднимаю глаза.

Она улыбается и кивает на украшение в центре стола, которым я восхищалась.

– Пионы. Это одни из моих любимых цветов. Я каждый день срезаю их для этой вазы. Гости у меня бывают редко, но мне нравится, как выглядят цветы.

– Они прекрасны, – отвечаю я ей. – Я никогда раньше не видела ничего подобного.

– Да уж, представляю, как трудно найти свежие цветы в центре города, – говорит она.

Я фыркаю, а затем морщусь.

Черт, наверное, это было очень грубо с моей стороны.

– Да, – отвечаю я. – В моем районе не так уж много садов. Однажды я хотела вырастить цветы на подоконнике, но у меня не было времени ухаживать за ними.

Оливия кивает.

– У меня есть преимущество в лице очень преданного своему делу садовника. Иначе я бы тоже не смогла этим заниматься.

– Здесь живешь только ты? – с любопытством спрашиваю я ее. – Я имею в виду, ты живешь одна?

– Да. За исключением домашней прислуги. Как я упоминала вчера вечером, мой муж умер несколько лет назад.

– Точно, – бормочу я. – Очень жаль это слышать.

Оливия кивает. Затем опускает взгляд на стол, и на ее лице появляется грустное выражение.

– Спасибо. Мне… очень тяжело без него. Он был моим партнером во всем. – Она поднимает на меня взгляд, и ее карие глаза смягчаются. – Мне бы так хотелось, чтобы он дожил до этого момента. Узнал бы, что ты была жива и здорова все это время. Он так сильно тебя любил.

Сердце сжимается, а в груди тлеет чувство тоски по семье, которую я бы хотела иметь.

– Жаль, что я не была с ним знакома, – шепчу я.

Нас прерывают две женщины, входящие в комнату с подносами, полными еды. Они с привычной легкостью обходят стол и ставят передо мной чашку дымящегося кофе, а также маленькие керамические баночки с молоком и сливками. В центр ставят хрустальную сахарницу и тарелки с едой.

Боже, сколько же выпечки. Я не знаю и половины названий. Еще блюдо со свежими нарезанными фруктами. Кроме того, нам подают только что приготовленную яичницу-болтунью и два вида тостов – один намазан маслом, а от другого исходит пряно-сладкий аромат корицы. Одна из служанок ставит на стол тарелку с беконом и смотрит на Оливию.

– Вам нужно что-нибудь еще, миссис Стэнтон? – спрашивает она.

– Нет, все выглядит прекрасно, Амелия. Спасибо.

Обе служанки кивают и затем исчезают из комнаты так же быстро, как и вошли.

Секунду я только и могу, что пялиться на еду, широко раскрыв глаза, и во мне вдруг просыпается аппетит. Все выглядит так аппетитно, что я даже не знаю, с чего начать.

– Угощайся, – говорит Оливия, протягивая руку за фруктами. – Ты, должно быть, умираешь с голоду.

– Думаю, до меня только сейчас дошло, насколько я проголодалась, – признаюсь я. Следуя ее примеру, я беру пустую тарелку, стоящую передо мной, и накладываю на нее всего понемногу.

Оливия ест аккуратно, на коленях у нее тканевая салфетка, которой она вытирает рот после каждой пары кусочков. На ее тарелке все разложено весьма педантично, каждому виду блюд отведена отдельная зона, ничего не перемешано.

Я смотрю на свою тарелку. Если не считать фруктов, все в основном свалено в одну большую кучу. Я кладу яйца на тост и откусываю кусочек, наслаждаясь восхитительным вкусом.

Несколько долгих минут мы едим в тишине, и, когда я опустошаю примерно треть тарелки, то снова поднимаю глаза и вижу, что Оливия наблюдает за мной.

– Ничего, если я спрошу о том, что случилось прошлой ночью? – осторожно спрашивает она. – Полиция рассказала мне самое основное, но не более того. Только то, что на тебя напали и ты спаслась при пожаре.

Я проглатываю кусочек датского пирога и запиваю его глотком кофе.

– Это, в общем-то, все, что произошло, – говорю я ей, чувствуя, как желудок скручивает от съеденной пищи. – Я вышла прогуляться… чтобы прочистить мозги, а этот парень просто схватил меня.

– И ты не узнала, кто это был?

Я качаю головой. Мне неприятно врать этой женщине, ведь она была так добра ко мне с тех пор, как мы познакомились всего несколько часов назад. Но последнее, чего я хочу, – это чтобы она оказалась втянутой в эту чертову историю с братьями Ворониными.

– Нет, я его не узнала, – говорю я ей. – Думаю, он просто… хотел причинить кому-то боль.

Она тихо выдыхает и качает головой.

– Какие же люди пошли. Я никогда не пойму, что заставляет их делать то, что они делают. Ты, должно быть, была в ужасе.

– Это правда, – признаюсь я. – Особенно когда начался пожар. Тот мужчина вроде как хотел использовать его, чтобы навредить мне, и я… мне это напомнило о том пожаре, который я пережила в детстве, хотя я и знаю, что была слишком мала, чтобы реально его запомнить.

Спазмы в животе усиливаются, и когда я подношу чашку с кофе к губам, руки дрожат. Оливия, кажется, замечает это, поскольку откашливается и одаривает меня сочувственной улыбкой.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо? – предлагает она. – Расскажи мне больше о своей жизни. Мне так интересно, чем ты занималась все это время.

Мои пальцы сжимают кофейную кружку.

Честно говоря, это едва ли лучшая тема для разговора.

В моей жизни нет ничего интересного или достойного похвалы. Ничего, что могло бы произвести впечатление на эту женщину или заставить ее гордиться тем, что она состоит со мной в родстве. По сравнению с роскошью, в которой живет Оливия, все, что я могу сказать, покажется ей абсолютно низкопробной дрянью. Учитывая, что моя приемная мать была проституткой, а я работала в стриптиз-клубе, едва сводя концы с концами, говорить особо не о чем.

Но Оливия, похоже, очень хочет познакомиться со мной поближе, и я не хочу лгать ей или разочаровывать ее.

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь придумать, с чего начать. – Ну, я не знала, кто были мои настоящие родители. Я попала в приют, когда была совсем маленькой, и меня удочерила женщина по имени Мисти Хейз.

– Эта Мисти хорошо к тебе относилась? – спрашивает Оливия, наклоняясь ближе и совершенно позабыв о своем завтраке.

Я на секунду замираю, пытаясь сообразить, что на это ответить.

– Она старалась изо всех сил, – решаюсь сказать я, хотя на самом деле это совсем не так. А может, и так, я не знаю. Лучшие усилия Мисти, это, пожалуй, худшие усилия любой другой матери. – У нас было не так уж много денег, как я сказала вчера… э-э, то есть, сегодня утром, – поправляю я себя. – Поэтому нам приходилось сводить концы с концами, насколько это было возможно. Мисти работала, я тоже, но денег всегда казалось… ну, в общем, их никогда не хватало.

Потому что моя мать-наркоманка тратила их на все, что хотела, и не оплачивала счета.

Этого я не говорю, но, видимо, и не нужно.

Из того, что я ей только что рассказала, а также из того, что выдала по дороге сюда, Оливия явно поняла, что моя жизнь была тяжелой. В ее глазах светится сочувствие, мягкие морщинки на лице становятся глубже, когда она поджимает губы.

Я делаю еще один глоток кофе и продолжаю:

– Как только я смогла, то поступила в колледж в Уэйне. И с тех пор работала над получением диплома, чтобы улучшить свою жизнь.