Барабанщик кивнул Георгию. Тот всё понял и кивнул в ответ, подпирая кулаком голову.

– А это – симфония номер пять. Ми минор, – сказал Барабанщик, подмигивая солдатам. Вена на его шее запульсировала.

Он покрутил в руке гранату, снял кольцо и с размаху бросил её в соседний дом, но промахнулся. Все подумали одинаково: «Граната не долетела до немцев». Она нырнула в землю и там разорвалась, на прощание выдав: хлоп!

– Это – последняя, – печально произнёс Барабанщик, хотя никто не спрашивал, глядя в глаза капитану. На минуту их взгляды встретились.

– Крайняя. За сараем ещё гранаты остались. Прикрой меня, – вмешался Георгий.

– Не справимся. Их больше. Всё, что нам остаётся, – уйти.

Мгновение солдаты сидели молча.

Капитан, как свойственно командирам, распорядился:

– Приказа отступать не было. Онисин, дуй к сараю. А мы постараемся их отвлечь.

– Так точно, – серьёзно ответил Георгий.

Смешно и в то же время грустно, что склонность человека к трусости враз развеивается, когда он уклоняется от пуль. В тот самый момент у солдата нет никаких чувств, кроме злости. Редко появляется ностальгия, ещё реже – триумф. Его Георгий ощущал, когда добежал до ящика с боеприпасами. В нём были гранаты – все как на подбор.

– Добежал. Вот он, сарайчик, родимый! – прошептал он.

Какая тупость – тратить сотни пуль на маленькую мышку, загнанную в угол! Но разве это докажешь немцам с их морфийными глазами? Автоматы врагов плевались в сторону Онисина, икали и тарабанили, не умолкая.

Кто не знал – маленькая мышка Георгий Онисин тоже умеет показывать зубы: сначала он какое-то время смотрел на гранаты, а потом, схватив автомат, принялся стрелять в ответ.

Бой ведь неравный, где на одного нашего приходится пятнадцать немцев, которые, будто заводные, строчат и строчат из своих автоматов. Руки советского солдата опустились. Пальцы дрожали от тяжести оружия. Теперь он просто смотрел сквозь дымку.

Барабанщик появился в отдалении словно из ниоткуда: вырос как гриб после дождя. Он попытался прийти на помощь Онисину, но попытка провалилась – огонь был слишком плотный, и капитан Бокач жизнью своего солдата рисковать не стал.

У Георгия не осталось времени на размышления. Иметь ящик гранат и не воспользоваться ими?! Парень отправил первую гранату в сторону врага – она разорвалась с гулом, и наступила драгоценная тишина. Тогда-то капитан и выпустил Барабанщика на подмогу.

Но случайная горячая пуля сделала своё чёрное дело. Смерть Барабанщика была быстрой и лёгкой. С какой стороны прилетела пуля ему в сердце, никто не знал. Теперь ему навсегда двадцать три…

Игра немцам надоела, и они бросили осколочную ручную гранату в укрытие, где прятались советские солдаты. Ведь готовности сдаться или убежать никто из них не проявил.

Взрыв с соответствующим гулом произошёл мгновенно: густое чёрное облако поглотило людей, а когда рассеялось, были видны лишь шесть пар торчащих из развалин ног с остатками военной формы – вот и всё, что осталось от сослуживцев Онисина, засыпанных землёй и кирпичами.

Георгий сидел, опустив голову. Руки не могли больше держать оружие и болтались, как у марионетки, между колен. Он не мог оправиться от испуга.

Вдруг его слух уловил тяжёлый стон – капитан Бокач был ещё жив. Из последних сил он попытался переползти из одного укрытия в другое, оставляя за собой кровавый след. Единственным его спасением был солдат Онисин, который тоже ползком уже приближался к нему. Парень ни о чём не думал – даже о гранатах, которые остались лежать, будто райские яблоки, в ящике: их вполне бы хватило, чтобы убаюкать врага.

– Уйти бы к чёрту отсюда, – резко произнёс капитан вслух. Боль в его теле усилилась, и ему хотелось лишь одного: забыть о войне и отправиться на заслуженный покой. Он закрыл глаза.

– Нет! – крикнул Георгий, почти приблизившись к командиру, и крик этот походил больше на вой озлобленного волка или другого нечеловеческого существа.

Ощупывая ледяную руку капитана, Онисин всё-таки сумел почувствовать под пальцами пульс – он тянулся тоненькой прерывистой цепочкой.

Стрельба на время прекратилась. Солдат был очень напуган и слишком растерян, чтобы что-то сделать: перед ним, распластавшись, лежал капитан, и он оказался тяжёлым, как вол.

«Коль что-то задумал – делай, не подвергая сомнению, не смотри на время и обстоятельства», – подумал Георгий. Забыв о враге, надрываясь, он поднял капитана и взвалил себе на спину. Белое, как мука, и безучастное лицо Бокача дёрнулось и ожило. Командир приоткрыл веки.

– Онисин, до наших позиций с десять километров. Не дойдём, – прохрипел он.

– Дойдём, – ворчал Георгий.

– Со мной ты даже из деревни не выйдешь.

– Надо попытаться, товарищ капитан. Не время умирать.

Георгий делал то, что сделал бы другой порядочный человек. В конце концов, он был так воспитан своими родителями.

Его лицо было горячим и красным.

Стрельба возобновилась, но солдат не останавливался – ковылял, спасая командира. Пули едва не задели их обоих: вражеский командир приказал своим подчинённым усилить огонь.

Старый и частично уцелевший дом бывших обитателей деревни послужил воинам временным укрытием. Вокруг Георгия и его раненого старшего товарища всё рушилось: сначала война стёрла с лица земли гражданских, позже – тут как тут – она насвистывала песенку смерти около уха солдат. Бокач, будто слушая колыбельную, закрывал глаза. Боль и кровотечение ужасно его мучили – и солдат Онисин это видел. Они оба перегорели и устали. Георгий медленно усадил Бокача и прислонил спиной к стене.

– Уходи, говорю, – прорычал капитан.

Больше всего его злило, что рядовой не считается с мнением командира и не выполняет приказ спасать свою жизнь. Но, должно быть, Георгию был дорог не устав, а человек рядом с ним. Он снова встал и поволок капитана в глубь того, что осталось от дома. Какая-никакая тишина в нём успокаивала, утешала.

– Времени у нас немного, но дух перевести успеем, – отчитался командиру Георгий.

– Как выйдешь из деревни – увидишь пригорок. За ним – посадки. Уйдёшь по ним, – сказал Бокач, тяжело дыша.

Много говорить он не мог: сильный озноб пробирал его до костей, зубы стучали от боли и от того, что по всему телу разносился холод. А вот бок, залитый кровью, был отчего-то горячим.

– Вместе дойдём! – воскликнул Георгий, и слова его звучали твёрдо и убедительно.

– Отставить спор! – Бокач старался не дрожать. – Слушай мою команду! – добавил он нечётко, так как все силы бросал на борьбу с болью. – Доложить командиру дивизии о расположении врага в деревне.

– Товарищ капитан…

– Это приказ, рядовой!

– Есть.

Онисин кивнул капитану. Словно одичалый, он принялся ходить по дому так, будто терять ему уже нечего. Он не выглядел напуганным, скорее походил на человека, который сильно торопится завершить какое-то сумасбродное дело. Бокач понемногу успокаивался, и сильная боль в боку, напоминающая резь от смеси битого стекла и ржавых гвоздей, тоже успокаивалась.

Ненадолго солдат ускользнул из поля зрения командира и оказался в погребе.

– Онисин! Я что, неясно выразился? – крикнул командир.

– Я вас так не оставлю, товарищ капитан. Тут погреб…

– Не важно, в погребе или на чердаке, – оборвал его слова тот, – они всё равно меня найдут.

Георгий остался стоять с открытым ртом, не зная, что на это ответить.

– Онисин, закрой рот, а то муха влетит!

Тут Георгий будто проснулся. Шутка командира его отрезвила, подбодрила, и он случайно вспомнил о печке: он её видел и точно знает, что та чудом не развалена.

Действовать нужно было расторопно, без колебаний: отодвинуть заслонку печи, заглянуть внутрь, убедиться, что Бокач там поместится. Покрутив шеей и размяв пальцы, Георгий взял командира под руки и потащил его, как мешок с картошкой, в так называемое тихое место.

– Солдат, ты чего делаешь? – спросил капитан хрипло.

– Здесь вас не найдут, – выдохнул Георгий, закидывая сначала правую, а потом левую ногу капитана в печь. – Вернусь за вами лично. Осторожно, двери закрываются! – произнёс он и со всей силы закрыл заслонку.