Наутро они вместе прибыли на вокзал. Кажется, ни один их провожающих, томящихся на перроне, не хотел говорить о своей печали вслух. Впрочем, зачем слова расстающимся?

Кирилл смотрел на Георгия смело и казался уже не таким беспомощным, как прежде.

– Клянись, что напишешь мне, – обратилась стоящая неподалёку девушка к своему любимому, поправляя ему ворот пальто.

– Не беспокойся, – ответил тот. – Напишу.

Онисины отодвинулись от толпы. Георгий протянул Кириллу руку.

– За меня не волнуйся, – начал он.

– А тебе обязательно выполнять твой этот… гражданский долг? – обиженно спросил его брат, однако вопрос остался без ответа.

– Не забывай репетировать. Теперь тебе есть на чём играть.

– Я буду играть ещё лучше! Пришли мне письмо.

– Пришлю, если военная часть разрешит. Вдруг она секретная.

– Или Семёну Петровичу позвони, – пришло в голову Кириллу.

– Разберёмся, – важно сказал Георгий. – Когда вернусь, чтобы ты уже известным музыкантом был. Понял?

– Понял. Обещаю! – произнёс Кирилл с воодушевлением и надеждой.

Паровоз загудел. Пришло время прощаться. Юноши по одному запрыгивали в вагоны – будущие солдаты, не знающие, в какое место, хорошее или плохое, они попадут.

Кирилл не протестовал, когда Георгий крепко прижал его к себе на прощание. Казалось, старый вокзал за долгий период своей жизни повидал уже уйму таких горячих и горьких объятий.

Дверь вагона, в который заскочил Георгий, оставалась открытой.

– Не забывай о маме! Отправляй ей посылки! – крикнул он, напоследок махнув рукой младшему брату. И состав понёсся в далёкие дали.

Кирилл вернулся в цирк. Он помрачнел, глаза его словно потухли…

– Играй, – вдруг донеслось до него из-за кулис арены, а затем оттуда зазвучало хихиканье.

Кирилл пошёл на арену, разминувшись с гимнастами, парой жонглёров и клоуном, и оказался там, где был слышен смех. Семён Петрович стоял у пианино, держа на руках своего драгоценнейшего кота. Увидев Кирилла, подмигнул ему, а после всё своё внимание обратил на тапёра, сидевшего за пианино. Тот играл с неприятной улыбочкой. Кирилл был не очень рад увиденному; он развернулся и направился к выходу, пока артисты цирка работали под музыку.

«Всё нормально», – вдруг сказал себе Кирилл и остановился.

– Семён Петрович, вышло какое-то недоразумение, – обратился он к директору, когда, набравшись смелости, вернулся к пианино.

Тапёр закончил играть свою примитивную мелодию.

– Найду я тебе помощника, радость моя, – заверил Кирилла директор цирка. – Не будешь ты один мыть клетки!

– Но… Георгий сказал, что я буду играть на пианино в цирке…

– Играй, сколько душе угодно. Пианино здесь навсегда, и после репетиций оно в твоём распоряжении.

Мальчишка минуту уязвлённо помолчал, а позже, собравшись с духом, объявил:

– Георгий мне сказал, что договорился с вами и я буду у вас работать тапёром!

Сидящий за пианино мужчина плавно перевёл взгляд на Кирилла, презрительно осмотрел мальчишку и ухмыльнулся.

Семён Петрович, блеснув глазами, рассмеялся:

– Сынок, Георгий, наверное, не так меня понял.

– Семён Петрович, я умею играть!

– Послушай, цирк – это не проходной двор. Играть у нас должен человек с опытом и соответствующим образованием, – объяснял директор.

Кирилл подошёл ближе к Семёну Петровичу и тапёру, чтобы они могли его лучше видеть. Тапёр пытался сохранить серьёзное и понимающее выражение лица, но удавалось ему это с трудом.

– Я могу хоть сейчас доказать, что я хорошо играю, – парировал Кирилл.

– Нет. Прямо сейчас не надо: у нас репетиция. Сыграешь нам завтра.

– Завтра… – повторил Кирилл. Он опустил голову и загрустил. Едва сдерживая рыдания, прижав ладонь к губам, мальчишка развернулся, чтобы уйти, как вдруг его остановил тапёр:

– Постойте! А давайте сейчас послушаем игру вашего уборщика. Зачем тянуть до завтра? Пусть малец покажет, на что способен! Прошу! – место, где только что сидел тапёр, вмиг оказалось пустым и ожидало Кирилла.

Улыбка Семёна Петровича сменилась выражением недоумения, но недовольства директор не выказал.

– Давайте. Только живо, – сказал как отрезал он.

За спиной Кирилла словно крылья распахнулись, и он сел за пианино. К несчастью, первые аккорды в его исполнении показались слушателям неловкими и смешными. Ничего не получалось, и Кирилла это очень злило. Меньше всего юному Онисину хотелось, чтобы слушатели запомнили его идиотское выступление.

Тапёр едва не умирал со смеху, видя, что дурацкая игра уборщика очень быстро закончилась.

– Видишь, Кирилл, одного желания мало для выступления, – грустно подытожил директор цирка.

Но когда человек в стрессовом состоянии, он способен на что угодно. Онисин надул губы, но не отступил, продолжил играть – на сей раз ровно и красиво. Прижимая пальцы к клавишам – то чуть сильнее, то чуть слабее, – он выдал звуки, похожие на пение ангелов. До этого в цирке так никто не играл. Даже тапёр опустил голову и приложил к ней руки – кажется, у него началась невидимая истерика. Семёну Петровичу музыка понравилась, и со стороны могло показаться, что он даже немного всплакнул от удовольствия и восторга.

А Кирилл уже успел забыть о своём недавнем провале и теперь самозабвенно отдавался игре. Ещё недавно удача смотрела совсем в другую сторону, но вот она повернулась к нему во всей своей красе и сопровождала этот импровизированный концерт.

Жонглёр и гимнаст тихо переговаривались, как это обычно бывает при особом удивлении; клоун, затаив дыхание, отчего-то вздрагивал, иногда взмахивая обмякшими руками.

Уголком глаза Кирилл видел, как все на арене заколдованно застыли. Скоро великолепная музыка торжественно закончилась, и все до единого, даже штатный тапёр, зааплодировали юному пианисту.

– Ничего себе у вас уборщики, – обратился он к директору, искоса поглядывая на Кирилла.

Семён Петрович, даже не глядя в его сторону, кивнул и произнёс:

– Мы растим таланты!

Кирилл победно встал и хотел было уйти, но Семён Петрович категорически отрезал ему путь своим телом, словно закрывая амбразуру. Он взял мальчика за локоть и отвёл в сторону.

– Что же ты раньше молчал? – спросил директор цирка так, будто ему было стыдно.

– Я говорил вам, что умею играть, – голос Кирилла звучал твёрдо и торжественно.

Семён Петрович неловко отступил назад.

– Сколько ты хочешь?

Этот вопрос показался мальчишке волнующим, но тем не менее неплохим.

– Десяти рублей в месяц будет достаточно, – сказал Кирилл не задумываясь, хотя внутренний голос настойчиво повторял, чтобы он просил меньше.

– Десять рублей, – повторил Семён Петрович. – Договорились. Завтра же приступишь к репетициям с труппой.

Кирилл и представить себе не мог, что сам директор цирка пожмёт ему руку. Скорее всего, рукопожатие само по себе для Семёна Петровича значило немного: обычное закрепление сделки или рутинное «здравствуйте», но для мальчика-уборщика это послужило знаком: дверь, в которую он так долго стучал, теперь открыта перед ним. Выражение его глаз, казалось, было далеко от того выражения счастья, с которым люди обычно сталкиваются. Потому что он был более чем счастлив! В свою комнату Кирилл летел на всех парусах, высоко держа нос, будто его гнал попутный ветер.

Когда Семён Петрович вернулся к пианино, за ним сидел тапёр и плакал невидимыми слезами: в мажорных нотах, которые он брал, слышались раскаяние и скорбь, а также страх потерять уважение. Как ни крути, ему не удалось превзойти талант уборщика. И не без причины он то и дело поглядывал на директора.

Часть II. Оркестр

Глава первая. У войны своя музыка

Пули свистели, и их песни звучали скорее не соловьиной трелью, а собачьим лаем, хриплым, отрывистым, противным. Солдаты сидели молча: говорить было больно, к тому же – неподходящий момент, когда вокруг немцы.

Капитан Бокач, Георгий Онисин, парень по прозвищу Барабанщик и два молодых солдата сидели в укрытии, коим служил участок разбитого дома.