Вскоре послышалась немецкая речь – пока ещё издали, тихая и глухая. Георгий подумал, что уходить нужно немедленно. Он присел и гусиным шагом ускользнул через заднюю дверь. К счастью, враги его не заметили.

После осмотра и зачистки деревни немцами ему, советскому солдату, понадобилась бы безымянная могила. Но ему повезло выйти из деревни: прятался за углами домов, лежал, распластавшись на земле, стараясь неслышно и ровно дышать, не шевелился, когда почти возле уха скрипел сапог врага.

Вряд ли он соображал, где находится, куда дополз. Широкое голое поле пело тихую лебединую песню и нежно окутывало тёмным покрывалом…

Георгий лежал на спине, сложив руки на груди, запуская в лёгкие воздух. Ему казалось, что тело ему не принадлежит, что ещё немного – и он не сможет дышать.

Немцы остались далеко, и это было приятно. Мысль, что где-то там есть пригорок, подняла Георгия на ноги.

«Наша дивизия… Она бы положила конец всем чудовищным поступкам подлых фашистов. Останавливаться ещё не время. Даже не думай останавливаться», – мысленно повторял себе он.

С титаническим усилием Георгий встал. Его взгляд был прикован к небольшому холму. Он побежал, делая короткие передышки: потребовалось не меньше получаса, чтобы влезть на пригорок.

Ничего более безумного Георгий ещё не испытывал. Враг сунулся прямо на него всем отрядом: море немцев, и они совсем от него близко. При других обстоятельствах Онисин бы рассмеялся от такой злой шутки над ним, но сейчас стоял с поднятыми вверх руками, с ощущением дрожи в коленях, пальцами сжимая воздух.

Всё произошло быстро, в один миг. Всё, что чувствовалось, – жажда жить. Поначалу, когда четверо немецких солдат вскинули автоматы, Георгия словно легонько ударило током, а лицо перекосило печалью.

– Не стрелять! – пронзительно закричал немецкий офицер.

Георгий старался не отводить от него глаз. Смотрел гордо и прямо; пусть страх стоит косточкой в горле – он лучше подавится им, чем закричит.

Офицер приблизился и наклонился к Георгию, неприятно ухмыльнувшись. При его улыбке, подобной оскалу лошади, обнажились белоснежные зубы.

– Вы отступаете. Кто из русских солдат остался в деревне? – спросил он по-русски.

Георгий выдохнул и ответил по-немецки:

– Все русские солдаты погибли.

Прежде напряжённые мышцы на лице немца расслабились, и его лицо словно разгладилось. Обычно с таким выражением лица он убивал.

– Для простого солдата вы слишком чисто говорите по-немецки. Вы офицер? – обратился он к Онисину на своём родном языке.

– Никак нет. Немецкий учил в школе.

Немец яростно раздул ноздри, повернул голову в сторону деревни, дабы убедиться, что та догорает, а затем, смотря себе под ноги, нервно промычал:

– Вы лжёте. Сейчас я даю вам один шанс: сохранение жизни в обмен на информацию о занятых позициях советских войск.

– Я простой солдат. Говорю же, я ничего не знаю.

Немец устало вздохнул в такт звуку перезаряженных автоматов и снова по-русски спросил:

– Вам безразлична ваша жизнь?

– Я люблю жизнь больше всего на свете, – проговорил Георгий, и в его голове всё закружилось.

Кажется, такой ответ поразил офицера. Он покрутил головой: сначала вправо, потом влево, а после и вовсе её поднял вверх, задрав острый нос, похожий на лисий.

– Ладно, – сказал он по-простецки. – Я дам вам ещё один шанс, – проговорил он по-русски. – Заберите его с нами! – крикнул он своим солдатам.

Они подошли к Георгию, обнажив свои омерзительно белые зубы. Заломив руки пленному, они потащили его с собой.

– Я сделаю так, что вы у меня заговорите. Обещаю, – прищурившись, произнёс офицер. В руке он держал пистолет. Его зрачки сузились и казались почти невидимыми в синеве глаз.

Георгий считал, что до встречи с немцами у него не было неприятностей, ему всегда удавалось выкрутиться, обхитрить своих противников, поскольку острым умом те обычно не отличались. А сейчас… Он, загнанный и отрешённый, волочится с ними. У них в плену.

Глава вторая. На краю обрыва

Немцы, обитая на своей базе, вели себя дерзко и странно. Суетились, издавали дикие звуки, прыгали с ноги на ногу, что-то кричали через плечо друг другу, искря взглядами.

Георгий был брошен в камеру пыток и пребывал там какое-то время в почти бессознательном состоянии. После его выволокли из камеры и притащили на допрос, крепко привязав к стулу.

В комнате для допросов он периодически подкашливал. Немецкий офицер рассек ему кожу лба, ударил в глаз так, что веко побагровело и закрылось.

Процесс получения информации офицер отработал до автоматизма – не раз проделывал подобную работу с советскими солдатами. Он всегда был доволен собой, особенно когда смотрел на врага – новую игрушку – надменно, сверху вниз.

– Что же ты больше не говоришь по-немецки, свинья? Думаешь, я не знаю, кто ты? Будешь молчать – я убить тебя! – добавил он по-русски, нарочно уродуя слова.

Связь мозга с телом и речь у Георгия ещё не восстановились.

Офицер туже затянул окровавленное мокрое полотенце на своей руке и нанёс им два тяжёлых удара по лицу пленного. После этого Георгию казалось, что его нос просто отвалился. По губам и подбородку потекла тёплая красная жидкость с металлическим привкусом.

– Может, чёрт подери, хочешь позвать кого-то на помощь?! – восклицал немец.

Багровое лицо Онисина опустилось вниз. Он молчал, чем ещё больше взвинтил издевающегося.

– Ну, давай попробуем ещё раз! Где расположены советские зенитные орудия? – прошипел немец и изо всех сил ударил Георгия ногой в грудь так, что стул с ним перекинулся назад. Под светом лампы стали видны все синяки на теле парня. Георгий почти не дышал.

– Ты попал сюда и думал, что здесь тебе будет хорошо? Таким славным ребятам, как ты, здесь хорошо только умирать! – вопил немец.

Изрыгая ругательства, он продолжал бросаться на Георгия и уже было схватился за пистолет, но не выстрелил – поднятый вверх указательный палец советского солдата его остановил.

– Помогите, – прошептал Георгий.

– Не слышу! Громче говори! – крикнул по-русски офицер.

– Я всё расскажу. Не убивайте, – прохрипел, надрывая горло, Георгий.

– Я быть счастлив, когда вашей армии прийти конец! – радостно проговорил немец. – Утрись, – добавил он, бросив в лицо солдата грязную тряпку. Георгий водил ею по лицу, но руки не держали, тряпка выскальзывала из пальцев… – Встать! Будешь сейчас карту рисовать!

Каждая попытка Георгия подняться заканчивалась тем, что он всё время падал то лицом, то боком на пол вместе со стулом, и только немецкий солдат, войдя в камеру пыток, по приказу офицера развязал его и помог встать. Старший рукой махнул подчинённому, чтобы тот предоставил карандаш и бумагу пленному.

Сидеть за столом Георгию было мучительно больно.

– Орудия находятся здесь, – с усилием он поставил жирную точку, – пехота стоит тут – я обозначаю это линией. Вторая линия – тоже наши. Если обходить здесь, вас никто не заметит, – добавил он, рисуя в обозначенных местах стрелки. – В этом периметре – болота.

– Молодец, парень, настоящий герой, хоть и попортил мне нервы. Далеко пойдёшь. Будешь хорошо себя вести – разрешу служить у нас, – подытожил немец.

Георгий бросил карандаш на стол, упав на него головой и вытянув перед собой руки. Карту офицер, конечно же, уже забрал.

Немец внимательно вглядывался в начерченный Георгием план. Лисья физиономия медленно превратилась в лицо нормального – если не учитывать зверское избиение военнопленного – сосредоточенного человека.

– Отведи его в карцер, – сказал он миролюбиво своему солдату, оторвавшись от карты. – Есть и пить не давайте, пока не проверим, лжёт ли он или нет.

Солдат резво подхватил Георгия, и, на удивление, тот не сопротивлялся, вёл себя смиренно и равнодушно – отчасти из-за охватившей его усталости и боли.

Карцер, где немцы привыкли «приводить в порядок» схваченного врага, находился в конце коридора. Никого не волновало, что творилось там с русскими солдатами; они, как и солдаты других национальностей, для немцев были отходами.