Не получится ли в этот раз также, что, встретив даже незначительное препятствие, я буду неспособна с ним справиться и снова потеряюсь в фантазиях и снах, а после впаду в нескончаемые поиски новой истории, которой нужен герой.
Вот бы мне стать самой сильной на Земле!
Запись 2. Церковь
Иван, похоже, немного сумасшедший. На днях я видела, как он боролся с бычком. Ну как боролся, бычок катал его по земле, а Иван умудрялся выкрикивать прохожим, что все хорошо, так и задумано. Когда, наконец, Иван поднялся, то заговорил о книге, в которой сказано, что благодаря животным мертвецы однажды захватят мир. Я не решилась спросить, не поэтому ли он боролся с бычком, но с того дня стала наблюдать за ним еще пристальнее.
Улыбался Иван нечасто, но угрюмости в нем не ощущалось, когда я ловила его взгляд, в нем чувствовалась открытость и ясность. А взгляд приходилось именно ловить, потому как в глаза смотреть Иван не любил, вроде как страшился, не расценят ли прямоту за вызов, слишком уж он не желал выставляться. Позже я заметила в нем еще одну черту – целомудренность, совсем не сочетающуюся с тридцатилетним мужчиной в двадцать первом веке. Поначалу я даже думала, что он играет со мной и только делает вид, будто стыдится обсуждать личные темы, но оказалось – я ни при чем, вести разговоры «о женщинах» было вне его мира. Эта деликатность не могла не вызывать любопытство. Но общаться нам было тяжело: я не всегда понимала его ответы, а он, в свою очередь, не разбирал вопросов. То, что он опасался меня, было очевидно. Помню, как однажды я пригласила его в гости, он, побледнев, поспешил уйти, даже не попрощался. Весь следующий день смотрел на меня с недоверием.
Чем больше Иван сторонился меня, тем больше я подозревала, что он причастен к исчезновению Новикова, поэтому и пошла к сгоревшей церкви, о которой он упоминал. Ведь лучший способ расположить человека – заинтересовать его, а Ивана можно было увлечь разговорами о мистике.
Как связана мистика, церковь и заключенные я пока не понимала, но уже составляла план «Б». Если не получится ничего стоящего разузнать о Новикове, сдам хотя бы статью о мистических предубеждениях, которых до сих пор много в российской провинции. Не знаю, насколько такая статья удовлетворит редактора, но это лучше, чем ничего.
Когда я разглядывала исковерканные огнем стены в свой первый день в деревне, то предположила, что пожар произошел из-за несчастного случая. Теперь же, зная, что церковь подожгли намеренно, меня пробрало до мурашек. Представить, каким должен быть человек, осмелившийся поджечь святилище, не получалось.
Церковь густо заросла крапивой, чтобы попасть внутрь, нужно было продираться, стараясь не ошпариться.
Как только я встала на доску, ведущую к центру церкви, у меня перехватило дыхание. От земли было невысоко, но внутри что-то лопнуло, загипсовало органы и тело. Куклой, статуей зависла я на доске.
Зависла где-то посередине между реальностью и видениями.
Ведь эта церковь – из моего сна! Я была тем священником, который горел!
Мне редко выдавалось попасть в отражение своих снов, но и тогда, отмахиваясь от мистического, я все привязывала к дежавю. Но в этот раз между сном и его воплощением прошло слишком мало времени, чтобы не поверить.
Образы из сна опрокидывались на меня, ужас пережитого тем священником разливался по телу густой смолой. Я не могла идти вперед, да уже и сомневалась, стоит ли это делать, казалось, закопченные лики святых могли проникнуть в меня, где бы я не находилась.
Вдруг я приметила странный символ, вырезанный на деревянном столбе, где, видимо, раньше был алтарь. Символ представлял собой узор из изогнутых линий, его контуры украшали замысловатые петли. Цвет дерева со временем исказился, что придавало символу еще более таинственный вид.
Неужели деревня хранит в себе непостижимые сакральные тайны?
Я отступила, прыгнула на землю. Крапивный ожог вернул мне ощущение реальности, отчего мистический трепет сразу исчез. Я достала телефон и сфотографировала символ.
Надо бы разузнать о символе. Стоит спросить у Ивана.
От Нюры я уже знала, что Иван живет на ее улице. Его дом, как она и говорила, оказался довольно ветхим, зато окна были намыты так тщательно, что в стеклах отражались прожилки листьев малины.
– Чего вы тут стоите?! – обратился ко мне проходивший мимо «товарищ» Зверев. – Вы, верно, не знаете, кто живет в этой хибаре?
Я резко обернулась и окинула старика самым неприятным взглядом, на который только была способна.
– Знаю.
– Ничего вы не знаете! Если бы знали, какая у него репутация, то не стояли бы здесь!
– Все я знаю, – повторила я сухо.
– Что ж, значит, вы ничем не лучше, если знаете, а все равно стоите, – он сплюнул и поспешил уйти.
Я постучала в ворота и крайне удивилась, когда мне открыла худенькая женщина. Мне даже в голову не приходило, что Иван может быть женат, тем не менее профессиональная наглость живо втолкнула меня в распахнутые ворота.
Войдя в дом, я увидела, что Иван обучает мальчика английскому языку. Решив, что ребенком-то он точно обзавестись не мог, я успокоилась – с моей интуицией все в порядке.
Хозяин дома, заметив меня, вскочил с места, выглядел он опечаленным и смущенным. Мне тоже стало неловко, сложно даже вспомнить, когда в последний раз я испытывала нечто похожее. Присесть мне не предложили, и я сама взяла табурет. Иван следил за каждым моим движением, не осмеливаясь ни прогнать, ни продолжить урок.
– Я не помешала? – громко спросила я.
После длительного молчания, которое разрезала ударами о стекло жирная черная муха, женщина нетвердо произнесла:
– Наверное, нет.
Наконец, заговорил мальчик, и Иван, будто очнувшись, сел на место.
От нечего делать, я исподтишка заглянула в переднюю, там одиноко стояла кровать, и та – с фуфайкой вместо подушки.
Когда урок закончился, я, надеясь скрасить мое неловкое появление, заговорила о деревне и церкви, но на одном из поворотов моего красочного рассказа женщина не выдержала, невнятно распрощалась и, потянув ребенка к выходу, ушла.
Иван продолжал молчать, лишь изредка поглядывал на меня. С каждой секундой я чувствовала себя все более неудобно, о символе заговорить не решалась. Ничего не оставалось, как тоже уйти. Уныло и кротко.
Запись 3. Местные
Большая Кандала была какой-то уж слишком художественной, словно ее вытащили из старого доброго фильма или, может быть, даже из сказки, про Бабу-ягу и Кощея, и поместили на окраине России. Все домики аккуратные, разноцветные, с синими или побеленные наличниками, почти у каждого двора – небольшой садик.
Я обходила дом за домом, и меня всегда встречали приветливо, но больше спрашивали о моей жизни, чем о себе говорили. Такому вниманию я не смущалась, понимала, что для местных моя жизнь нечто невообразимое, тоже сказка, только не про бабу Ягу и Кощея, а скорее про царевну заморскую.
В основном в деревне жили одни старики, некоторые из них еле разговаривали, другие – мало что понимали. Все жители в трудоспособном возрасте уехали в соседнюю деревню – Лесную Поляну, она больше, благоустроеннее, и глава поселения для той деревни очень старался, поскольку сам там жил. Но в Большой Кандале сохранилась кое-какая инфраструктура, например, больница, которую в свое время построили добротно, и жители из соседней деревни ездили на лечение сюда, потому что так дешевле, чем новую строить.
Пропавшего Новикова хорошо знала лишь одна престарелая семейная пара, которая, как назло, приезжала сюда лишь «налетовку». Другие же жители сторонились его, он казался человеком необщительным – «кулугур он и есть кулугур», поэтому подробно могли описать только внешность: маленького роста, косоглазый и смешно всегда про кошек рассказывал. Деревенские считали, что Новиков был русским, но, как выяснилось, в его речи угадывался акцент, только неясно какой местности. В общем, информации с «гулькин нос». Ой, где-то я уже нахваталась…